Заметки о Церкви и обществе в период войны за освобождение Болгарии
120-й годовщине сражения под Плевной, решившей судьбу последней
русско-турецкой войны, было посвящено торжественное заседание
«Духовно-нравственные идеалы героев Плевны и современность», состоявшееся в
Военном университете 9 декабря 1997 г. В своем сообщении преподаватель
Православного Свято-Тихоновского Богословского института П. Н. Грюнберг
обратился к малоизученной стороне духовной жизни России прошлого века, к
восприятию этой войны в разных слоях населения: в образованном обществе и среди
простого народа, людьми религиозными и неверующими. Автор отмечает
разрушительную деятельность части общества, схожую с наблюдаемой в наше время.
Спорна, но заслуживает внимания авторская оценка духовных итогов «милютинской»
военной реформы 1860-х гг.
Основным содержанием этого сообщения будут
воспоминания о том, как восприняли русский народ и общество войну за
освобождение Болгарии. А также непростая тема: в каких общественных условиях,
сложившихся в России 120 лет тому назад, совершило свой подвиг русское воинство,
российская императорская армия, герои боя у Плевны 10 декабря 1877 года. И в
заключение два кратких рассказа о двух замечательных людях того времени, ныне
совершенно забытых.
Откроем «Дневник писателя» за 1877 год, журнал,
издававшийся его единственным автором — великим православным писателем
Ф.М.Достоевским. Никто из современников не отразил в столь жгучих словах величие
подвига русского народа в той войне и трагедию раскола российского образованного
общества. В номере «Дневника писателя» за апрель первая глава посвящена только
что объявленной войне с Турцией. Читаем слова Достоевского: «Это сам народ
поднялся на войну, с царем во главе. Когда раздалось царское слово, народ хлынул
к Церкви, и это по всей земле Русской. Когда читали царский манифест, народ
крестился, и все поздравляли друг друга с войной. Мы это сами видели своими
глазами, слышали, и все это даже здесь в Петербурге. ...крестьяне в волостях
жертвуют по силе своей деньги, подводы, и вдруг эти тысячи людей, как один
человек восклицают: «Да что жертвы, что подводы, мы все пойдем воевать!» Здесь в
Петербурге являются жертвователи на раненых и больных воинов, дают суммы по
нескольку тысяч, а записываются неизвестными. Таких фактов множество, будут
десятки тысяч таких фактов, и никого ими не удивишь. Они означают лишь, что весь
народ поднялся за истину, за святое дело, что весь народ поднялся на войну и
идет».
Казалось бы, великий писатель свидетельствует о небывалом национальном
единстве, но вот звучат его горькие и гневные слова: «Мудрецы кричат и
указывают, что мы погибаем и задыхаемся от наших собственных внутренних
неустройств, а потому не войны желать нам надо, а, напротив, долгого мира, чтобы
мы из зверей и тупиц могли обратиться в людей, научились порядку, честности и
чести: «Тогда и идите помогать вашим братьям-славянам», — заканчивают они, в
один хор, свою песню». Достоевский видит «мудрецов» насквозь: «Нет, видно
правда, что истина покупается лишь мученичеством, — пишет он. — Миллионы людей
движутся, страдают и отходят бесследно, как бы предназначенные никогда не
познать истину. Они живут чужой мыслью, ищут готового слова и примера,
схватываются за подсказанное дело. Они кричат, что за них авторитеты, за них
Европа. Они свистят на несогласных с ними, на всех презирающих лакейство мысли и
верящих в свою собственную и народа своего самостоятельность.»
Уже в
следующем номере своего журнала Федор Михайлович пишет о страшных в своей сути
общественных аномалиях: «А ведь у нас теперь объявилось довольно много любителей
турок, — конечно, по поводу войны с ними. Прежде я не помню ни разу во всю мою
жизнь, чтобы кто-нибудь начинал разговор с тем, чтоб восхищаться турками. Теперь
же очень часто слышу про их защитников и даже сам встречался с такими, и очень
даже горячатся. Тут, разумеется, потребность отличиться
оригинальностью...»
Достоевский приводит чудовищные примеры зверств турок в
Болгарии, жуткие подробности насилий и убийств. Болгария беззащитна перед этим
кровавым разгулом. Западные политики видят в Турции оплот своих интересов на
Балканах и ее поддерживают. Русский народ, Русская армия проливают свою кровь за
то, чтобы освободить своих единоверцев от угрозы истребления, а некая активная
часть русского общества, променяв родной народ и родную веру на лжеименное
знание, прямо встает на защиту турок, подвергшихся мнимой русской агрессии.
Потерявши веру, они теряют совесть, честь, разум. И Достоевскому приходится
писать «про наших дам, которые провозимым в вагонах пленным туркам бросают
цветы, выносят дорогого табаку и конфет». «Писали, — отмечает Федор Михайлович,
— что один турок, когда тронулся поезд, громко харкнул и энергически плюнул в
самую группу гуманных русских дам, махавших отходящему поезду
платочками.»
Русское образованное общество было уже с трещиной — его
окончательный раскол был уже близок. Влияние раскольничьей его части усилилось
со времени великих реформ Императора Александра II. Реформа, которую претерпела
в 1860-е годы русская армия («Милютинская», по имени военного министра),
содержала и новшества, которые наносили армии значительный вред. Чего стоило
армии и России уничтожение кадетских корпусов и учреждение военных гимназий без
строевой подготовки, с «гувернерами» — по сути это были невоенные заведения.
Позже пришлось восстанавливать кадетские корпуса, как более соответствующие
целям образования и воспитания командного состава, но урон уже был нанесен
огромный. Положение о Действующей армии 1868 года подчинило во время войны армию
с ее Главнокомандующим военному министерству и ее министру, лишило командование
армией какой-либо самостоятельности. Об Императоре в Положении вообще не
упоминалось. Система управления войсковыми соединениями была изломана созданием
неких «отрядов» при формальном сохранении классической субординации полк —
бригада — дивизия — корпус. Уже во время войны многое пришлось возвращать на
свои места. Но главный урон был нанесен в сфере духовной. Военный министр
Д.А.Милютин высказался в том смысле, что «Православие не учит думать». Как
следствие игнорировалось основное — вера народа и основного контингента армии,
для которых Православие было не «государственной религией», а основой жизни и
воинского служения. Игнорировались и сами традиции русской армии, как
христолюбивого воинства. В армию была допущена возможность ее раскола.
Достоевский пишет о том, как русским людям больно и тягостно было видеть, что
пленных турок везут с комфортом, а своих воинов, не только здоровых, но и
раненых, перевозят как скотину. Отмечает, что когда пленные турецкие паши
отказались разместиться на телегах, им предоставили кареты. Все это было видимым
свидетельством крайнего неблагополучия в нравственном состоянии русского
общества, перенесенном в государственный аппарат и в армию. Ибо они от общества
зависят, испытывают его воздействие. Это неблагополучие особенно тягостно видеть
в таком безумном явлении, как антипатриотизм, когда «образованные» люди
выступают против своего народа, его веры, идеалов, против своей страны. Явление
в других странах неслыханное. Уточним, что в России оно не всему образованному
обществу было присуще, но его весьма активной части, вставшей на путь
разрушительной деятельности.
Слава Богу, — содержание войны с Турцией, ее
смысл соответствовали великолепным традициям российской армии. Достоевский прямо
пишет — армия сражается «за христианство», за христианские идеалы и принципы, ее
воины полагают души свои за други своя, а не из-за геополитических интересов.
Подвиг Российской армии тем выше, что он был совершен в столь трагическое время.
Это была победа не только над угнетателями Болгарии, но и над своими отпавшими
духовно соотечественниками антипатриотами. Бог был тогда за наших
воинов.
Болгарский город Плевен, Плевна, как говорят в России, — свидетель
этой трудной победы. Вспомним критический момент боя 11 сентября 1877 г.,
«Третья Плевна». Скобелев с малыми силами берет Гривицкий редут, господствующий
над частью обороны города, ему нужна помощь, тогда он отобьет контратаки
противника и ворвется в город. Но генерал-лейтенант Зотов отказывает ему в
поддержке, а вышестоящее командование не приказывает Зотову поддержать
Скобелева. В итоге на глазах у большей части русских войск не только упущена
возможность победы, но и погиб ротный командир майор Горталов, отказавшийся
покинуть редут, занятый ценой крови его солдат. Это самый трагический момент
войны. Командование хотело увести от Плевны войска, но по приказу Императора они
от Плевны не ушли. И в бою 10 декабря несдерживаемые искусственно боевые
традиции армии, неотъемлемые от традиций духовных, приносят долгожданную победу.
Основной удар прорывающейся из Плевны на Видин турецкой армии принимают полки
2-й и 3-й гренадерских дивизий. Поддержанные армейской пехотой, они пошли во
встречный штыковой бой, отбросили противника и ворвались за ним в город. Их
командиры действовали по-суворовски — навязали противнику свою волю, превзошли
его боевым духом своих солдат. Взаимодействие и взаимопомощь гренадерских полков
— элитных частей русской армии — было в тот день на должной высоте. Один был за
всех и все за каждого. Иначе и не могло быть, ибо действовала сила боевых
традиций этих полков, они были известны любому солдату, они были в надписях на
их знаменах, овеянных славой былых великих битв и побед. Гренадерские полки, чьи
именования обозначены в часовне на Ильинской площади в Москве, прежде сражались
при Измаиле и Праге Варшавской с Суворовым, при Бородине на флешах Багратиона
под командованием Кутузова, вошли в Париж с Императором Александром I и Барклаем
де Толли. Один из этих полков прошел с Суворовым Итальянскую компанию, совершил
Альпийский поход. Для предков «Плевенских гренадер» не было невозможного. И
«плевенские гренадеры» не могли посрамить свои знамена. Незначительная численно,
сравнительно с массой турок, часть русской армии, гренадерские полки, проявили
истинный боевой дух, мужество, веру в победу. Противник был настолько
деморализован вдохновенными действиями гренадер, мощью их атаки, что не мог
более сопротивляться. Не случайно турецкий командующий Осман-паша сдался именно
командиру Гренадерского корпуса генералу Ганецкому.
* * *
О том, что русская армия в ту войну имела таких замечательных
воинов, как поручик Леонид Михайлович Чичагов — будущий митрополит Серафим, ныне
прославленный в лике святых как священномученик, довольно хорошо известно. Но
была еще удивительная судьба одного из героев боев под Плевной.
Конон Вуколов
Семерников родился в 1842 году в станице Кочетовской Донской области в бедной
казачьей семье от благочестивых родителей. До военной службы был неграмотным. В
1861 году поступил в «наемный полк» в Новочеркасске. С 1863 года в «казачьем
полку». Обучил его грамоте «сотенный вахмистр». После срочной службы (четыре
года) остался на сверхсрочной в чине «вахмистра». Всего прослужил 20 лет.
Отличался необычайной храбростью, расторопностью и недюжинным умом. Участник
русско-турецкой войны за освобождение Болгарии в 1877-1878 гг. Был в числе тех
храбрецов, что «верхами» (на лошадях), переправились через Дунай в авангарде
русской армии (9-10 июня 1877 г.), преодолев 14-километровый разлив, и вышли на
турецкий берег у г. Мачина. Участник длительной осады Плевны. После капитуляции
турецкой армии конвоировал из Плевны плененного командующего Осман-пашу.
Был
наставником молодых воинов, которые его любили, называли «отцом», «папашей»,
вместе с ним пели «воинские» молитвы — «Господи сил с нами буди», «Спаси,
Господи, люди Твоя», «Заступница усердная».
За свою доблесть Конон Семерников
дважды был представлен к награждению Георгиевским крестом («Солдатский
Георгий»), но, на удивление всем, оба раза категорически отказался от награды,
просил передать ее кому-либо из особо отличившихся воинов, находившихся в его
подчинении. Позже за примерную сверхсрочную службу получил 1000 рублей наградных
и годичный отпуск с правом по его окончании выбора между продолжением воинской
службы и службой гражданской. Отправился в паломничество по русским монастырям с
целью поклониться святыням и покаяться. В 1881 году пришел на Афон, здесь
пожелал остаться и принять иночество. Определен священноначалием в пустынь
Святых Петра и Андрея при Иверском монастыре и здесь пострижен с именем
Константин. В 1887 году по решению освященного собора Иверского монастыря
назначен настоятелем русской Свято-Златоустовской обители. Ему было дано
послушание привести обитель в надлежащий порядок, сохранить то, что ныне
называют «памятниками старины», улучшить монастырское хозяйство. Все это о.
Константином и его братией было с Божией помощью исполнено. Келейная обитель Св.
Иоанна Златоуста — небольшой общежительный монастырь, 26 насельников (1900 г.) —
все русские монахи, пребывавшие в подвиге молитвы и в безмолвии, а также в
непрестанном труде. Обитель предоставляла бесплатно жилье и трапезу для всех
паломников. О. Константин связи с Родиной никогда не прерывал, вступил в Русское
общество Красного Креста, миссионерства и человеколюбия.
При начале
русско-японской войны о. Константин уже схимонах, ему 62 года. Он создает
добровольную монашескую дружину для санитарной службы в действующей армии — 53
монаха из всех русских обителей на Афоне — 3 больших монастыря и 65
пустынно-келейных обителей. Написал прошение в Главное управление Российского
общества Красного Креста с предложением своих услуг в качестве санитара и своей
дружины иноков-санитаров в возрасте 20-30 лет. В ожидании ответа принялся за
подготовку своей дружины, за обучение ее санитарному делу, изготовлению
перевязочных средств, выносу раненых с поля боя. Претерпевал нарекания и тревогу
некоторых монахов из афонской братии, тех, кто считал подобную деятельность
несовместимой с монашеским служением. Сам же о. Константин считал, что в годину
бедствий и несчастий, особенно во время войны, монах должен не только молиться,
но и в меру сил своих трудиться на пользу страдающего ближнего.
После
получения разрешения о. Константин разделяет свою дружину на 5 отрядов,
назначает в них старших и в день Св. Великомученика и Победоносца Георгия 23
апреля (6 мая) 1904 г. первый отряд во главе с о. Константином отправляется за
свой счет пароходом в Одессу. Из Одессы отряд прибыл в Харбин 18 июня. Назначен
в Георгиевскую общину в Лоаяне. Затем прибыли и другие отряды афонских
монахов.
Военный корреспондент В.И.Немирович-Данченко писал в газете «День»
от 15 апреля 1905 года: «Я следил десять месяцев за монахами. Здоровые и
сильные, молодец к молодцу, на работу они накинулись, словно жаждущий олень на
источники водные. Кажется не было для них ни устали, ни измора. В пламенном огне
они спешно подбирали раненых, отмахиваясь от пуль, как от мух. Конечно, с ними
не могли сравниться санитары, посланные сюда Красным Крестом, из которых
некоторые держали себя слишком слабо. Понятно, что монахи и послушники с Афона
ничего общего с такими санитарами не имели; трезвенные и девственники, они
смотрели на свое дело, как на святое послушание, почему и относились к нему в
высшей степени честно и строго.»
Отец Константин поражал всех мужеством и
работоспособностью, действуя со своей братией на поле боя под Лаояном и на реке
Шахе, работал днем и ночью, не только помогал, как санитар, но и утешал,
напутствовал раненых воинов. Поэт Никитин написал о нем такие немудреные
стихи:
«Хвала тебе, и честь, и слава,
Донской казак и схимонах!..
Ты заслужил на это право
У всего мира на глазах.
Страдальцев, пулями сраженных,
Скорбя, ты раны обмывал
И скорбью страшной удрученных
Увещевал и утешал.»
Красный Крест командировал о. Константина на Афон для набора
второй дружины монахов-санитаров. 26 февраля 1905 года он прибыл в Петербург,
где получил благодарность за труды и благословение на дальнейшее служение на
поприще милосердия митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского). Затем
в Константинополе был принят и получил благословение Вселенского Патриарха
Иоакима III. На Афоне его встретили торжественно, как прославленного труженика с
крестом, благодарственным молебном и похвальным словом. Вторая дружина была
быстро собрана. Но о. Константин не успокоился. Он призвал все афонские
монастыри к посильным пожертвованиям в пользу больных и раненых русских воинов.
На призыв откликнулись монастыри греческие и молдавские, болгарские и иверские и
иные обители. На пожертвования были приобретены продукты, медикаменты и пр.
Война тем временем окончилась, но о. Константин вновь прибыл в Харбин, где
заботился со своей братией о раненых в лазаретах. Среди его сотрудников были и
получившие тяжелые ранения, и перенесшие тяготы плена у японцев. По окончании
войны они все вернулись на Афон, получив соответствующие награды. О. Константин
был представлен к награждению золотым наперстным крестом на Георгиевской ленте.
Из-за чиновничьей волокиты награда пришла к нему через восемь месяцев. По пути
на Афон о. Константин посетил свою родную станицу Кочетовскую. На Святой горе
его торжественно встретил в Пантелеимоновском монастыре архимандрит Мисаил с
братией. Затем о. Константин продолжил монашеский подвиг в «своей»
Златоустовской обители. Дата кончины его пока неизвестна.
Архимандрит
Макарий (Сушков), игумен Свято-Пантелеимоновского монастыря происходил из
«торгового сословия». Принял постриг на Афоне. В начале войны с Турцией был
одним из самых авторитетных и уважаемых наместников афонских монастырей. О.
Макарий задался целью спасти святыни, находящиеся в храмах Болгарии, и сами
болгарские храмы и монастыри от неизбежного разграбления и уничтожения турецкими
войсками. О. Макарий на свой страх и риск добился переговоров с султаном о
гарантиях неприкосновенности храмов во время боевых действий в Болгарии. Султан
поставил условием выкуп — крупную сумму денег (полтора миллиона золотых рублей).
Не видя другого выхода, архимандрит Макарий изыскал возможность быстро получить
требуемые деньги и внес их, получив обязательство султана сохранить в
неприкосновенности во время войны ВСЕ православные церкви и монастыри в
Болгарии, Сербии и Румынии. Императору Александру II дело было представлено
таким образом, что о. Макарий получил строгий выговор, но после войны, когда
выяснилось, что храмы и монастыри сохранились, выговор был снят. Итак, храмы и
хранящиеся в них памятники церковного искусства Болгарии были спасены Промыслом
Божием через мудрые и смелые действия Архимандрита Макария Сушкова и его
помощников из числа русской братии на Афоне. Всю войну братия
Свято-Пантелеимоновского монастыря усиленно молилась о даровании победы русскому
оружию. Когда же под Плевной начались неудачи, монастырь положил на себя «канон»
— правило сорок лет совершать «молебные пения великим святым». Вскоре
последовало падение Плевны, перелом в войне и ее скорое и славное для России
окончание.1
Действия русского афонского монашества, о которых шла
речь, прочно забыты, ибо чужды общественной исторической памяти. Но национальная
историческая память России и Болгарии без воспоминания об этих людях и их делах
— неполная. Пусть наше воспоминание о них будет поминовением с благодарностью и
любовью. Вечная им память и вечный покой.
1 Материал об этих подвижниках был собран болгарским протоиереем Иосифом Гордеевым, настоятелем храма-памятника на Шипке, и впервые опубликован в ЖМП (1974, N 8).