Владимир БУДАНОВ. Священник Павел Флоренский: гармония науки и веры

«...Когда религиозный объект входит в сферу рассудка, то наиболее идущим к делу является союз „и". Ведь нельзя сказать, что дается сперва, что — после в вечном бытии переживаемого: там — все едино; психологически же одно выступает ранее, другое — позже, в зависимости от многих личных условий».

Павел Флоренский, «Столп и утверждение истины».

Одним из поразительных примеров дороги к храму является жизнь, интеллектуальный и духовный выбор, научная и религиозная деятельность Павла Александровича Флоренского (1882—1937) — гениального и универсального ученого, одновременно священнослужителя Русской Православной Церкви и мученика за православную веру.

Он родился в 1882 году в Евлахе (Азербайджан) в семье железнодорожного инженера. Его детство прошло в Тифлисе, Батуме и других поселениях на Кавказе. Поскольку мы располагаем драгоценным свидетельством самого отца Павла Флоренского об этом времени, а именно замечательным сочинением «Детям моим. Воспоминанья прошлых дней» — своеобразным ретроспективным дневником своего детства, написанном, однако, уже в зрелом возрасте в Троице-Сергиевой Лавре, — можно легко восстановить главнейшие события его жизни, их понимание самим отцом Павлом.

Особенно важны религиозные моменты воспитания в семье. Родители считали семью замкнутым и самодостаточным элементом жизни, религия практически была удалена из воспитания детей. И не потому, что у родителей было активное отрицание религиозных ценностей или, того хуже, имел место атеизм. Все исходило главным образом из религиозной деликатности родителей, из опасения как-то обидеть друг друга, так как отец был православным, а мать принадлежала к армяно-грегорианской церкви. Тем более что родители были сторонниками рационального отношения к жизни.

Отец занимался дорожным строительством, обслуживанием железных дорог, а потом был начальником управления дорог в Тифлисе. Он часто брал сына в свои поездки, мимоходом приобщая его к геологии, минералогии и биологии Кавказского региона. Это, безусловно, сыграло решающую роль в обращении мальчика, а затем и юноши к естественным наукам. По словам самого отца Павла, «говоря современным языком психоанализа, во мне был задержанный аффект религиозного чувства: я был отрезан от религии столь надежно, что силою внутреннего влечения сам надстраивал воздвигнутую между мною и религией стену».

Или, в другом месте книги «Детям моим»: «Но время шло, я не знал ни одной молитвы, не видал в глаза Св. Евангелие и никогда не причащался, — мало того, не знал, что причащаются».

Его отец полагал, что религия строится на основе понимания беспредельности мира, на человеческих отношениях и на чудесном. Важнейшей из этих основ он считал человечность и в этом духе воспитывал своих детей. По словам отца Павла, «в церковном отношении я рос совершенным дичком. Меня никогда не водили в церковь, ни с кем не говорил я на темы религиозные, не знал даже, как креститься». У ребенка и юноши, по словам самого отца Павла, развивалось высокомерие от науки, мало того, почитание Бога как Всемогущего и Вездесущего рождало в юной душе даже богоборческие мотивы.

Мать вообще избегала разговоров на религиозные темы. В доме деда по матери, известного богача Сапарова, тоже царила отнюдь не религиозная атмосфера. Там, например, часто бывали академик Абих, первый и выдающийся знаток геологии и петрографии Кавказа, генерал Комаров, другие местные и приезжие рационально настроенные интеллигенты. В результате такого воспитания родителям удалось «...ввести наглядно и наиболее убедительно типические примеры явлений природы, которые составили бы в моем уме первые камни рационального мировоззрения». И еще: «Вот это научное мировоззрение сложилось и окрепло в неколебимую систему к пятнадцати-шестнадцати годам».

Вместе с тем, у мальчика и позже у юноши подспудно шла собственная духовная работа. Вполне естественно у него возникли сначала пантеистические представления, а позже и более глубокие религиозные стремления и чувства. По словам отца Павла, «...в голову не приходила возможность простого отрицания. Да и как мог я отрицать Того, кто светил моему сознанию светом своей реальности?» И далее: «постепенно возникавшая во мне острая ненависть к эволюционизму, к беспредельному расширению астрономических пространств и геологических времен, к этому вторжению в мир дурной бесконечности — коренилась именно в детской моей боязни к слову «много». Я старался доходить своим умом до церковности и вместе с тем смертельно боялся, как бы не было сказано вслух что-нибудь церковное». Такие духовные антиномии, противоречивые чувства позже вызвали духовный кризис, оказавшийся, в конце концов, религиозно благостным.

Юноша окончил тифлисскую классическую гимназию и вполне закономерно поступил в Московский университет на физико-математический факультет, но уже с первых семестров начал слушать лекции и на историко-филологическом факультете. Скорее всего, этот момент жизненного выбора увеличил глубину духовного кризиса, так как помимо математики и физики в поле его интересов оказались история, филология, философия, религия, искусство, фольклор и другие гуманитарные дисциплины. К тому же, студент оказался вовлеченным в религиозные, философские и поэтические круги и группировки Серебряного века.

Но уже вместе с символистскими стихами вроде:

Жидким золотом вдруг засверкал океан —

огневеющим кружевом линий.

Потянулся столбом голубой фимиам

и в эфир отвердел темно-синий.

появились стихи, отражающие глубокий духовный перелом, сдвиг в сторону Храма:

Близка гибель, — Бог далече,

И Ему душой молиться

Я не смею, я не в силах

И молчу, потупя взор.

М. В. Нестеров. Философы (П. А. Флоренский и С. Н Булгаков). 1917 г.

Занятия в университете еще более укрепили в юноше недоумение и шок от беспредельного расширения науки до позитивистского состояния в виде миллионов фактов и такого же количества частных интерпретаций, от отсутствия цельного понимания природы. «Все возражения против научной мысли вдруг получили силу ударить в самое сердце научного мировоззрения. В какую-нибудь минуту пышное здание научного мышления рассыпалось в труху, как от подземного удара, и вдруг обнаружилось, что материал его — не ценные камни, а щепки, картон и штукатурка». «В это мгновение тончайший луч, который был не то незримым светом, не то — неслышанным звуком, принес имя — Бог. Это не было еще ни осияние, ни возрождение, а только весть о возможном свете».

В 1904 году Павел Флоренский с блеском завершил учебу в университете, но к этому моменту религиозно-философский и вообще гуманитарный аспект в нем пересилил интерес к математике и физике, и он сразу поступил в Московскую Духовную Академию.

В годы духовного студенчества религиозное существо его мировоззрения углубилось и оттого, что Академия размещалась тогда в Троице-Сергиевой Лавре и только позже была переведена в Москву.

Павел Флоренский с супругой Анной.

Религиозное развитие П. Флоренского резко ускоряется: в 1908 году он оканчивает Академию, в звании доцента привлекается в ней же к чтению лекций по философии и математике, в 1911 году принимает сан священника, в 1912 году назначается редактором журнала «Богословский вестник».

В 1914 году защищает магистерскую диссертацию в виде книги «О духовной истине», избирается профессором богословия Академии, и в этом же году в печати появляется выдающийся труд отца Павла Флоренского «Столп и утверждение истины». Одновременно, по словам самого отца Павла, этот труд представляет собой не только Церковь (именно так в свое время назвал Церковь Апостол Павел), но также и род путевого дневника самого П. Флоренского и отражает время его перехода из Московского университета в Московскую Духовную Академию, время воцерковления автора, присоединения к Церкви. Фактически этот труд насчитывает, по свидетельству игумена Андроника Трубачева, четыре редакции. В окончательной редакции, якобы, удалены все лирические места, с чем нельзя согласиться, так как все первое письмо труда (из двенадцати) является насквозь поэтическим и лирическим. Как-никак, а все же отец Павел принадлежал к кругу поэтов Серебряного века... Многие церковные иерархи, профессура и специалисты по религиозной философии дали высокую оценку этому труду, а Святейший Синод удостоил автора нескольких наград. Даже вначале критически настроенный Ректор Московской Духовной Академии епископ Феодор назвал книгу «православной теодицеей для людей рассудка» (правда, это кажется чрезмерно узким, скорее, надо бы выразиться — для людей разума — что и подтвердилось позже огромным влиянием книги «Столп и утверждение Истины» на русскую, славянскую и европейскую мысль и философию и на интеллигенцию вообще. — В. Б.). Итак, дорога привела к храму в честь Равноапостольной Марии Магдалины в Сергиевом Посаде, началось служение в нем, а несколько позже о. Павел начал работу над следующим своим большим трудом «У водоразделов мысли».

Но за мировой войной пришла в Россию революция. Через несколько лет храмы закрылись, а о. Павел был как бы отлучен от церковного служения. Пришлось вспомнить о своей мирской профессии и вернуться к физике. В советское время он служил в Главэлектро, преподавал в Электротехническом и других институтах, написал монографию о диэлектриках, участвовал в работе разнообразных технических и культурных комиссий. Но в 1928 году его арестовали и сослали в Нижний Новгород, в 1933 году без всяких оснований осудили за контрреволюционную деятельность на 10 лет и выслали в Сибирь. Он очутился на станции Сковородино. По счастливому стечению обстоятельств оказался на метеорологическом пункте, где параллельно изучал инженерную геологию вечной мерзлоты. Через год о. Павла перевели в Соловецкий лагерь, где, несмотря на удручающую обстановку ссыльного лагеря, он проводил исследования по технологии извлечения из водорослей ценных компонентов — йода, агар-агара и др.

Неизвестно, каких высот науки и религиозного служения достиг бы этот необыкновенно одаренный человек, если бы его жизнь не была прервана мученическим концом в 1937 году — по ложному обвинению он был расстрелян (и полностью реабилитирован только в 1959 году).

Протоиерей Сергий Булгаков писал: «...Все, что может быть сказано об исключительной научной одаренности о. Павла, как и об его самобытности, в силу которой он всегда имел свое слово, как некое откровение обо всем, является все-таки второстепенным и несущественным, если не знать в нем самого главного. Духовным же центром его личности, тем солнцем, которым освещались все его дары, было его священство».

И в самом деле, такое мнение в чем-то главном сходно с пониманием иконы: при всех красотах рисунка, колера, стиля главное в иконе — ее святость, ее существо первообраза. В одном только нельзя согласиться с о. Сергием Булгаковым — с его пониманием священства именно в контексте цитированной фразы. Он, вероятно, имел в виду только церковное, догматическое, культовое, литургическое священнодействие, которое хотя и осталось во многих сердцах паствы о. Павла, но постепенно ушло в небытие с его носителями, с бегом времени. Его же священное отношение ко всему космически огромному, божественному, духовному миру зафиксировано в самобытных глубоких книгах, из которых главными являются «Столп и утверждение истины» (по его собственному названию, теодицея, т. е. оправдание Бога) и «У водоразделов мысли» (это, к несчастью, фрагментарный, незаконченный труд-антроподицея, т. е. оправдание Человека).

Коренной вывод из первой книги сформулирован о. Павлом в такой ключевой фразе: «Итак, снова вопрошая себя, что есть Столп и Утверждение Истины, мы пробегаем мыслию ряд ответов, данных здесь. Столп Истины — это Церковь, это достоверность, это духовный закон тождества, это подвиг, это Триипостасное Единство, это свет фаворский, это Дух Святой, это целомудрие, это София, это Пречистая Дева, это дружба, это — паки Церковь».

Об этой фундаментально православной книге даже светский философ С. С. Хоружий высказался так: «Не прочесть «Столп» в молодые годы — потеря для всякого, кто вырос в русской культуре».

Не менее радикальный вывод сделан и в книге «У водоразделов мысли»: «Современный человек ведет двойную бухгалтерию. Она имела еще некоторый смысл, пока подразумевалось позднесредневековое учение о двойной истине, и людям верилось в науку, как в истину. Но именно последнее разрушено до основания кантианством, позитивизмом, феноменализмом, эмпириомонизмом, прагматизмом и прочими самооценками научной мысли. Она не есть истина и не притязает быть таковой, она хочет быть удобством и пользою».

Существо такого резкого высказывания заключается вовсе не в полном разоблачении и осуждении науки, — странно бы было ожидать это от гениального ученого, специалиста в самых разных областях человеческого знания, — существо заключается в признании того непреложного факта, что чисто научное представление о мире является системно неполным, и эта ситуация с течением времени все более усугубляет секуляризированное, усеченное и неполное понимание Космоса в целом, требует более глубокого, хотя пока и непомерно трудного синтеза науки и веры.

Нельзя поэтому согласиться с мнением Р. Баландина, автора книги о выдающихся русских философах, что у П. Флоренского «были только отдельные замечательные идеи, но цельного учения он не оставил».

Книги о. Павла Флоренского (помимо уже упомянутых «Очерки философии Культа», «Смысл идеализма», «Около Хомякова», «Первые шаги философии», «Мнимости в геометрии», «Предполагаемое государственное устройство в будущем», «Иконостас», «Имена»), после долгого сокрытия от мира, теперь дошли до современного читателя, и мы все вместе, к счастью, являемся наследниками духовного состояния необычного ученого и священнослужителя, имея перед собой образец подлинного пути к храму. Что касается цельного учения, то безусловным примером его является именно замысел упомянутых двух богословских книг, в которых он собирался провести всеобъемлющее рационально-духовное обоснование Бога и Церкви, а потом и всестороннее обоснование феномена человека, блестяще выразил этот замысел в первой и частично и фрагментарно во второй книге, эта работа над цельной религиозно-философской системой была прервана несправедливыми обвинениями, годами мучительной ссылки и мученической кончиной. Высокую оценку о. Павлу дал в свое время Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II: «Да послужит жизненный подвиг священника Павла Флоренского поучительным примером верного служения Церкви и Отечеству, залогом возможности и необходимости добрых отношений между наукой церковной и светской, залогом согласия веры и разума».

Наследие о. Павла еще не вполне осознано и тем более разработано и продвинуто вперед, оно идейно гигантски обширно. Недаром его называют Леонардо да Винчи или Ломоносовым нашего времени. Так же называли нашего гениального ученого и мыслителя, но атеистически настроенного академика В. И. Вернадского. Поэтому нет ничего неожиданного в том, что пути двух гениев пересеклись. В. И. Вернадский занимался разработкой особого вида симметрии — сферической, менее привычной ординарному человеку, но уже выдвинутой и ранее в виде привычных понятий литосферы, гидросферы, атмосферы и других. В. И. Вернадский привел эти понятия в систему, добавил к ним обоснованную им и принятую ныне всеми биосферу, стоял у истоков разработки другого фундаментального понятия — ноосферы (сферы разума). Он в свое время прочел и очень высоко оценил книгу П. Флоренского «Столп и утверждение истины», а о. Павел с большим интересом читал книгу В. И. Вернадского «Биосфера». Он же в письме В. И. Вернадскому предложил новое фундаментальное понятие — «пневматосфера». Под этой сферой П. Флоренский понимал инертные и биосферные тела, вовлеченные в круговорот культуры, в круговорот духа, отмечая их особую стойкость (например, долгую жизнь религиозных представлений, предметов искусства, литературы, икон, храмов и тому подобных явлений). Это понятие намного глубже противопоставленных друг другу понятий техносферы и психосферы, выдвинутых ранее академиком А. Е. Ферсманом и американскими учеными Д. Леконтом и Ч. Шухертом. Суть же предложения П. Флоренского заключается как раз в обратном — в синтезе вещества и духа, в отдаленном пока синтезе разума и веры, что и обеспечит системно полное познание мира.

В социальном и житейском плане о. Павел безропотно переносил все тяготы жизни, несправедливые обвинения и наказания, подобно Сократу отказался от бегства (о. Павлу предлагали переехать в Чехословакию) и фактически осознанно пошел на смерть, выпив ядовитую чашу несправедливых репрессий. Академик В. И. Вернадский стал на защиту необоснованно репрессированных ученых, помогал им, чем мог, раздал практически первую половину Сталинской премии бедствующим ученым, а вторую направил на вооружение Красной Армии. Он хлопотал о возвращении из действующей армии сына о. Павла — Кирилла, который все же прошел войну до конца, а потом стал одним из основателей фундаментального направления в геохимии — сравнительной планетологии. Некоторые потомки о. Павла стали геологами и священнослужителями: сын Василий стал геологом, внук П. В. Флоренский ныне академик РАЕН, доктор геологии, профессор Университета нефти и газа, по специальности литолог, игумен Андроник Трубачев много делает для сохранения духовного наследия своего деда.

Итак, о. Павел Флоренский является нам как один из последних энциклопедистов нашего времени и образец православного ученого и мыслителя, подлинный священнослужитель Русской Православной Церкви и одновременно — великий нравственный пример для современного и будущего человека. В самом этом гениальном человеке установилась божественная гармония науки и веры, реализованная в его сложной дороге к Храму, последующей жизни в служении тем же науке и Храму и в его трагической гибели.

"Живоносный Источник" №2 (3) за декабрь 2010 г.