Диакон Георгий Малков. О давнем понимании красоты

Неисчислимые историко-художественные сокровища создавались и хранились в российских монастырях — этих школах высшей христианской мудрости, где изначально закладывались основы народного понимания Правды о Божием мире и его красоте.

Отсюда — из гармонично-целостного древнего строя монашеской жизни, из намоленности монастырских храмов, из сиявших благодатью икон, из хранившихся в обителях книжных сводов летописных сказаний — веками черпала Россия силы для сохранения своего нравственного чувства; на подобных памятниках «дедовской старины» воспитывалось и национально-культурное самосознание все новых и новых поколений истинно русских людей.

Об этом проникновенно сказал еще В.О. Ключевский: «Нравственное богатство народа наглядно исчисляется памятниками деяний на общее благо, памятями деятелей, внесших наибольшее количество добра в свое общество. С этими памятниками и памятями срастается нравственное чувство народа; они — его питательная почва; в них его корни; оторвите его от них — оно завянет, как скошенная трава. Они питают не народное самомнение, а мысль об ответственности потомков перед великими предками, ибо нравственное чувство есть чувство долга» (Ключевский В.О. Значение преподобного Сергия для русского народа и государства // Ключевский В.О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. М., 1993. С. 106).

Сея по-настоящему «разумное, доброе, вечное», Православная Церковь — как показывает сама жизнь — вносила и продолжает вносить в нее укрепляющую благодатную силу: духовно врачует немощные и поднимает падшие души, утверждает незыблемость и священность семейных уз, прививает евангельский взгляд на суть и нормы человеческих отношений, поверяет (а нередко и обличает) христианской системой ценностей самые смысл и содержание современной — во многом бездуховной и попросту безнравственной — «массовой культуры». Церковное обличение последней тем более естественно, что, как мы знаем, все наивысшие достижения российской литературы и искусства, всё прекрасное, созданное ее поэтами, музыкантами и художниками, возникало в недрах личного христианского мировидения их творцов, а не некоей биологической «человеческой массы».

Ныне довольно часто, кстати и некстати, современные «деятели культуры», писатели, журналисты, а за ними и политики — по большей части, увы, мало сведущие в собственно российской духовности — приводят (что называется, «для красного словца») слова Ф.М. Достоевского о красоте, которая «спасет мир».

Однако они при этом совершенно не понимают внутреннего авторского смысла давно уже ставшего столь популярным выражения. Ведь слова эти относятся отнюдь не к эстетике, а — прежде всего! — к христианской этике. Гениальный писатель и верный сын родной Православной Церкви подразумевал здесь лишь то, что извечно понималось под словом «красота» самою Церковью... Вспомним в связи с этим хотя бы известный рассказ о выборе веры киевским князем Владимиром и слова, сказанные его послами по их возвращении из Царьграда-Константинополя — о той поистине неземной красоте, что поразила их при посещении храма Святой Софии.

Эта красота была воспринята ими не как нечто, лишь внешним образом воздействующее на человеческие чувства и связанное только с художественной стороной богатого храмового убранства (чему в древнерусском языке соответствовали определения типа «искусное», «ухищренное», «художное»), но именно как «красота несказанная», то есть духовно-возвышенное и нравственно-положительное явление, определявшееся тогда замечательно емким словом «добрóта».

Такое понимание красоты и красивого, прекрасного оставалось традиционным для Руси во все времена, и, например, гораздо уже позже, в XVI веке известный инок-богослов, старец Троице-Сергиева монастыря Артемий призывал «помышлять» окружающие нас «видимые добрóты» (т. е. зримую нами красоту) — как «невидимаго благолепиа изображениа». При таком подходе к эстетическому душа русского народа — на протяжении столетий после Крещения — неизменно воспринимала прекрасное, прежде всего, как «хорошее», «доброе», «благое», подобное христианской Благой Вести Святого Евангелия. Именно поэтому стремление к духовно прекрасному всегда оставалось характернейшей чертой и русской церковной жизни, и русского церковного искусства.

И недаром именно такую Красоту — как отражение божественного доброго начала во вселенском бытии, Красоту как по-христиански понимаемое Добро — и провозглашал еще в XIX в. «спасительницей» мира точнейший выразитель национального самосознания России Ф. Достоевский.

Однако еще важнее здесь то, что для него за этой Красотой-Добром всегда стоял образ еще более прекрасный: Сам источник ее, Христос Спаситель, — как единственная подлинно нравственная и святая основа всего нашего бытия. Об этом тот же Достоевский с полной определенностью говорит в одном из своих писем, призывая и нас к подобному же осмыслению всеопределяющего христианского начала — как в жизни отдельного человека, так и человеческого общества в целом: «Нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но, с ревнивой любовью говорю себе, что и не может быть...

Гуманность, отрицающая Бога, логически приводит к бесчеловечности; цивилизация без просвещения Христова — к одичанию; прогресс без Христа — к регрессу, где нет Духа Божия — к деспотизму и тирании» (Достоевский Ф.М. Письма. Т. I. М. — Л., 1928. С. 142).

Прежняя естественность для Руси-России именно подобного святорусского православного мирочувствия определялась неразрывной связью Церкви с жизнью целиком воцерковленного общества. И именно Церковь всегда и являлась единственной устроительницей и хранительницей положительного общественного бытия России. Ведь православная церковность сопутствовала русскому человеку, по народному присловью, «от рожденья — до успенья», т. е. до самых последних минут его земной жизни. Потому-то и существовало издавна в народе еще одно присловье: «Без Бога — ни до порога!», иначе говоря: Без Бога — никуда, без Него — пути нет, и не будет!

И точно так же: где нет Бога – там нет и никогда не будет красоты …