Из воспоминаний архимандрита Игнатия (Малышева),
первого келейника епископа Игнатия Брянчанинова [*]

     Архимандрит Игнатий Брянчанинов умел любить чад своих духовных, но умел и учить их; много пострадал он за них, много вынес на своих плечах клеветы и порицаний.
     Архимандрит Игнатий душу свою полагал за учеников своих: он прощал всякую немощь – лишь бы человек сознал ее с покаянием; но ненавидел лукавство и фарисейство; гордость и тщеславие обличал и искоренял ежедневно. Каких, бывало, унизительных качеств не навяжет старец своему послушнику и заставит говорить: я ленивый, нерадивый, гордый, самолюбивый, нетерпеливый, малодушный и проч., и непременно заставит все сие сознать в себе и за все просить прощения.
     В особенности доставалось много подобных испытаний келейнику его Игнатию, известному под названием Маленького, проходившему различные послушания, и между прочими послушание свечника. Эта должность в летнее время требовала безвыходного пребывания в церкви: свечник увольнялся только чтобы пообедать или напиться чаю, который первое время братия собиралась пить в келье настоятеля. Игнатий обыкновенно приходил, когда все уже отопьют, и в чайнике оказывался не чай, а, как они выражались, "ай". И такого-то чаю Маленький Игнатий нальет себе чашку, а в эту минуту, случалось, войдет архимандрит, возьмет его за ворот и гонит в шею из комнаты вон, приговаривая: "Ах ты окаянный, сластолюбец! Разве ты за тем пришел в монастырь, чтобы чай пить? Вон пошел". И идет послушник на свое место к свечному ящику. Товарищ его, о. Феофан Комаровский, впоследствии бывший архимандритом Соловецкого монастыря, бывало, спросит: "Что, родименький, напился чаю?" "Напился", – ответит Игнатий.
     В таком роде уроки бывали ежедневно, особенно первое время, когда о. архимандрит был еще помоложе и поздоровее. Но он учил и воспитывал каждого ученика по его силам и способностям, не щадя своих сил, не жалея времени, и, если его ученикам бывало нелегко принимать его учения и усваивать себе его правила, то и ему не мало трудов стоило каждого отдельно воспитать, внушить любовь к урокам и возводить в духовное состояние.
     В то время был в монастыре другой Игнатий – наместник, которого называли Молодой: видный по лицу и росту, на все способный, распорядительный, неутомимой деятельности, любимец многих. Нельзя было и самому ему не сознавать своих достоинств, тем более, что он был крестьянского происхождения.
     Однажды приходит к нему родной брат, деревенский мужичок, в сером кафтане; самолюбивому наместнику стыдно стало принять такого брата: он отказался от него и выслал вон. Мужичок передал свою скорбь некоторым из братий; это дошло до архимандрита. Тот немедленно приказал привести мужичка к себе; принял его в гостиной, обласкал, посадил, велел подать чаю и в то же время послал за наместником. Когда он вошел, архимандрит, обращаясь к нему, сказал: "Вот, батенька, к тебе братец пришел, поздоровайся с ним и садись чай пить. Он обедает у меня, приходи и ты с нами обедать". Отец архимандрит накормил, напоил мужичка и наградил еще на дорогу, а потом сделал назидание своему красивому наместнику.
     Система воспитания новоначальных у настоятеля была такова: он приучал их быть откровенными с ним, не только в делах, но и в помыслах. Такая откровенность и близость отношений не допускала учеников до грубых погрешностей: как-то было стыдно и жалко оскорбить своего отца и благодетеля, который старался не стеснять их и не воспрещал веселости в обращении между собой, даже в его присутствии.
     Архимандрит Игнатий ненавидел несогласия и ссоры: если случалось кому поссориться, он немедленно призывал их к себе и мирил, чтобы не оставалось неприязни до другого дня. Простой старец по имени Антоний так усвоил себе это правило, что, бывало, вечером, ходит всюду, ищет брата, с которым размолвился, и всех спрашивает: "Не видал-ли такого-то?" И на вопрос: "На что тебе его?" – отвечает: "Да видишь-ли, голова, давеча с ним поразмолвил, а отец говорит: солнце да не зайдет во гневе вашем; надо прощенья попросить". И непременно отыщет брата и исполнит свое благое намерение. Этот старец готовился к пострижению и, во время сенокоса, сушил сено вместе с рабочими. Архимандрит пришел на сенокос и сказал: "Бог помощь", – и, обращаясь к Антонию, спросил: "Что ты тут делаешь?" Старец по простоте отвечал: "Тружусь, как преподобный Сергий". "А я тебе припомню, как трудился преподобный Сергий", – отвечал настоятель.
     Когда Антоний принял пострижение, то пришел к настоятелю просить монашеского правила, какое благословит ему держать. "А помнишь, что ты сказал мне на сенокосе, – говорит настоятель, – что ты трудишься, как преподобный Сергий? Преподобный Сергий клал по тысяче поклонов в сутки, клади и ты". – "Ой, батюшка, не могу, стар". – "Ну так смирись, клади двенадцать поклонов". Антоний упал к ногам настоятеля и говорит: "Батюшка, мало, благослови класть триста". – "Много, старец, не выдержишь". – "Нет, благослови: Бог поможет за твои молитвы". И исполнял старец это правило до самой смерти.
     Отец Антоний жил подле кухни и, по старости лет, не ходил на братскую трапезу, но кушал в своей келье. За три дня до смерти, во время трапезы, пришел Антоний на братскую трапезу и поклонился всей братии. Некоторые улыбнулись и шутя сказали: "Отец Антоний пришел прощаться". Старец прошел к Павлу Петровичу Яковлеву, который жил подле трапезы, дает ему пять рублей и говорит: "Вот, голова, у меня племяш, солдатик в походе; будет жив, придет, так отдай ему". – "Сам отдай, старец", – отвечал Яковлев. "Не ровен час, голова, сам-то, может, и не отдашь". Антоний удалился в свою келью, лег и на третий день скончался кончиною праведника.
     При мудром руководстве настоятеля много было поучительных случаев, из коих приводятся здесь некоторые. Под покровительством преподобного Сергия, в продолжение пятнадцати лет не было ни одного смертного случая в Сергиевой пустыни. Первым скончался иеромонах Владимир во время управления архимандрита Игнатия. Долго страдал инок Владимир водяною болезнью, и настоятель, имея обычай навещать болящих, чтобы приготовить их к кончине, навестил и о. Владимира, который лежал уже на одре смертном: "Не хочешь ли принять схиму?" – спросил настоятель. "Какой я схимник", – смиренно отвечал умирающий, считая себя недостойным такой милости. Вскоре скончался страдалец, и кончина его ознаменовалась утешительными видениями, составляющими домашнюю тайну Сергиевой обители.
     Архимандрит Игнатий, оказывая любовь и сострадание к болящим по телу, еще более оказывал милости и снисхождения к немощам душевным. Некто Платон Яновский, бывший придворный малолетний певчий, пришел в монастырь, и вскоре открылся у него прекрасный голос – баритон; певец не уступал знаменитым итальянцам и прожил несколько лет в обители в качестве послушника. В это время фельдмаршал князь Барятинский пожелал устроить у себя на Кавказе хор певчих и обратился в придворную капеллу с требованием способного человека для занятия должности регента. Капелла указала на Яновского. Яновскому предложены были значительный оклад и блестящая карьера в будущем.
     Яновский, пробыв несколько лет на Кавказе, вполне удовлетворил желанию князя и возвратился обратно в монастырь. Проживши несколько лет в другом обществе, вернулся Платон, да не он: с новыми навыками и немощами. Архимандрит подумал: что делать? Взят он ребенком от отца-священника, теперь – круглый сирота, и, по свойственному ему милосердию, оставил Платона у себя. Яновский был весьма признателен настоятелю за такую милость; даже, в минуты своих слабостей, с плачем падал ему в ноги и целовал его руки. Отеческим обращением о. архимандрита сохранен от явной гибели человек. Яновский прожил до смерти в монастыре и, кроме немощи, от которой сознательно страдал, был кроткий, смиренный и истинный христианин, чему служит доказательством предсмертное письмо его ко второму настоятелю Игнатию.
     Еще подобный сему пример представляет бывший Нижегородский протодиакон Василий Петрович Малев. Это был человек способный, разумный, но подверженный той же немощи. Он сам о себе говаривал: "Несчастный я человек: был молод, талантлив, – бывало, купцы и помещики на руках носили, угощали, угощали Василия Петровича, кровь перепортили; вот и доживай свой век, да страдай, Василий Петрович".
     Это была личность такая солидная и разумная, что совестно бывало и вспомнить об его слабости. Однажды, по немощи, был он заперт в своей кельи, когда поправился, говорит приставнику: "Поди к архимандриту и скажи, что мне нужно поговорить с ним". Архимандрит благословил придти. Малев входит к настоятелю и, чинно помолившись пред св. иконами, говорит: "Вот что, батюшка, вам известна моя немощь и скверное житие мое; но я и в таком положении имею обычай ежедневно пред образом преподобного Сергия, который находится у меня в келье, читать акафист. Вот, на этих днях стою я пред иконой преподобного Сергия и читаю, а образ как бы говорит мне: "Поди к твоему настоятелю и скажи ему, чтобы он тебя высек". Так, батюшка, как же благословите, публично или наедине?" – "Вот видишь, Василий Петрович, – сказал настоятель, – преподобный Сергий сам о тебе заботится. Я нахожу, что лучше наказать публично, чтобы другие имели осторожность". – "Как благословите, батюшка, так и исполните", – спокойно отвечал кающийся. Конечно, это не было исполнено.
     Были и другого рода болящие, которых архим.Игнатий не оставлял без внимания. Поступил в монастырь молодой человек, сенатский чиновник, Иван Мызников, впоследствии иеромонах и казначей Сергиевской пустыни. Человек весьма хороший и строгой жизни, но, вероятно, по ревности, без руководства, самочинно привел себя в странное состояние духа, близкое к прелести. Отец архимандрит, как опытный руководитель, заметив в нем неправильное настроение, приказал ежедневно приходить к нему. Мудрый наставник, желая разбить в послушнике некоторое мнение о себе и ипохондрическое расположение духа, называл его веселеньким и употреблял разные меры, как словесные, так и практические, с прямою целью довести его до детского смирения, уничтожить самомнение и начало губительной прелести. Это продолжалось года три или четыре; и наконец удалось архимандриту, так сказать, вынянчить человека: Мызников пришел в нормальное положение и был полезен для обители.

Крестный ход в Троице-Сергиевой пустыни, 1913 г.
Внутренний вид собора во имя Святой Животворящей Троицы в Троице-Сергиевой пустыни

     Другой послушник, Николай, заболел тяжкою болезнью и до того высох, что ему казалось, будто желудок его прирос к спинной кости. Больной имел обычай открывать помыслы настоятелю, который поместил его близ себя, чтобы наблюдать за ним поближе. Когда Николай стал поправляться, ему стали приходить помыслы о самоубийстве, к нему приставлен был человек, и в келье все опасное было прибрано. Но он усмотрел как-то гвоздь над дверью, и помысл стал говорить ему сделать тесемку из простыни и удавиться на этом гвозде. Но обычное откровение помыслов спасло его и на этот раз, он сейчас же исповедал преступное намерение своему старцу и тем сохранил жизнь свою.
     Когда он значительно стал поправляться, о. архимандрит начал несколько развлекать его, однажды дал ему бумагу и велел отнести в канцелярию, но нигде не останавливаться, а скорее возвращаться обратно. Николай пошел и пропал. Настоятель послал за ним: в канцелярии его не оказалось; послали верхового по дорогам и к морю, и около монастырских прудов отыскивать его, но Николай нигде не находился. Архимандрит стал на молитву... Через два часа приходит к нему сам больной. "Где ты был?" – спрашивает его настоятель. "На колокольне", – отвечает больной. "Зачем же ты туда ходил?" – "Помысл сказал мне: иди на колокольню и соскочи оттуда". – "Отчего же ты не соскочил?" – "Я долго думал, а другой помысл говорил мне: как же ты соскочишь без благословения батюшки? Я думал, думал, да и сошел с колокольни".
     На прием светских лиц архимандрит был не ровен; редким удавалось понять его. Иногда он, как юродивый, бывало, раскричится, а иногда молчит, слова не дождешься, посетители не знают, как и уйти из гостиной. А зато, как разговорится, то слушал бы его не отходя несколько суток. Маленький Игнатий всегда торчал при нем и часто, по сыновней любви, делал ему замечания: "Зачем, батюшка, сказали то, или это? Вот и будут делать об Вас ложные заключения". А он, бывало, махнет рукой, говоря: "Я не светский человек, не умею рассчитывать", – пойдет к себе в кабинет и ляжет в угол, прибавив: "Вот мое место".
     И здесь-то он был истинный аскет, не отошел бы от него: речи его, как гусли, сладкозвучно услаждали ум и сердце. "Видел я, – свидетельствует Маленький Игнатий, – двух человеков: нашего батюшку и пустынного старца Исаию Никифоровского; видел их вместе, видел и порознь, и благодарю Бога, что сподобил Он меня видеть святых людей".
     Еще говорит о. Игнатий Маленький, что в продолжение двадцати четырех лет он не помнит случая, чтобы о. архимандрит отказал в приеме братии: дверь его для всех была открыта, и он любил, чтобы приходили к нему. Отец Игнатий припоминает, как он в новоначалии надоедал своему старцу ежеминутным испрашиванием благословения, имея обычай не приступать без этого ни к какому делу. Бывало, в пятом часу утра послушник будит своего настоятеля, чтобы получить благословение идти к утрени, и о. архимандрит никогда не прекращал такого порядка и не отягощался им.
     Ему не нравилось, когда кто-либо из братий уклонялся от него или боялся его. Все ближайшие ученики всегда находились около него, как пчелы около матки. Он приучал их к чтению Св. Писания, часто приглашал к себе и заставлял читать, как бы нужное для него самого, и усматривал, кто как читает, с какою верою и любовью к слову Божию. Келейников своих он заставлял читать каждый день утреннее и вечернее правило. Многие из них ежедневно вечером приходили исповедовать грехи свои, не оставляя до другого дня никакого греховного помысла, и получали разрешительную молитву. Вследствие чего они были веселы и легки, как на крыльях летали. Старец не любил уныния и, если замечал в ком уныние, спрашивал причину и разбивал словом утешения, прибавляя: "Уныние не от Бога, исповедуй грех и будь весел".
     Были и такие в числе братства, которые никак не могли привиться к своему отцу, и это большею частью те, которые получили начальное воспитание в других монастырях; они-то и составляли противную партию, не желая жить по правилам отеческим, и враждовали против тех, которые ходили на исповедь и откровение помыслов. В последующее время много пострадал за это от противной партии старец схимонах Макарий, к которому также новоначальные ходили на исповедь и откровение, между тем как сказано у Аввы Дорофея, что все живущие без назидания падают, как листвие, и погибают. Авва Исаия говорит: "Каждый помысл, производящий в тебе брань, открывай наставнику твоему и облегчится брань твоя. Из-за стыда не позволь себе скрыть ни одного такого помысла, потому что демоны находят себе место только в том человеке, который утаивает свои помыслы, как благие, так и лукавые" (гл. 163).
     Ученики о. архимандрита Игнатия, в союзе любви между собою, ревновали о деле Божием: бывало, кто из богомольцев попросит отслужить молебен или панихиду, все стремятся без очереди исполнить, как можно лучше, так что сами монашествующие, проходя мимо, остановятся и слушают с наслаждением. Есть и ныне подобные сыны обители, иначе и не мог бы удержаться чин священнослужения в порядке. Архимандрит Игнатий был широкой, возвышенной натуры, пылкий, восприимчивый, всему хорошему радовался, как младенец, и эта радость обыкновенно выражалась быстрым хождением, почти беганьем по залу и потиранием затылка. Когда в это время входили ученики, он не замечал их, продолжая бегать и непритворно радоваться. В таких же формах выражались у него и скорби, с тою разницею, что тогда потирал он не затылок, а лоб. Ученики в это время не смели входить, а смотрели в дверные щелки.
     Много приходилось о. архимандриту переносить оскорблений, тогда как сам он был необыкновенно добр и благожелателен к ближним. Он глубоко сочувствовал всякому доброму делу, а его грубо, невежественно оскорбляли, кто несправедливыми притязаниями по службе, кто дерзкими и лживыми порицаниями, – и все это делалось по бесовской зависти, незаслуженно. Тогда, взволнованный скорбию, он обвинял антихриста и его сотрудников; но вскоре успокаивался и, если оскорбление было велико, то удалялся в спальню, спускал густые занавеси на окнах, делал из кельи темницу и запирался на неделю и на две, объявляя себя больным.
     В такое время никто не входил к нему, он предавался молитве и плачу, до тех пор, пока не придет благодатное посещение свыше и не осенит его неизреченною радостию. По выражению его, не только душа, но и тело, и кости принимали участие в этой радости, по словам Спасителя нашего: Царствие Небесное внутри вас есть (Лк. 17; 21). Истинен глагол Господень! Человек, находясь в таком состоянии, иного блаженства и представить себе не может. Обычно небесному царству приходить после тяжкой скорби: многими скорбями подобает войти в царство небесное (Деян. 14; 22). Вот тогда-то и совершалось преображение из врагов во Ангелов светлых; об этом он сам выражается в своем "Плаче": "Я встречал врагов, ищущих головы моей, как Ангелов светлых".
     В таком настроении духа архимандрит Игнатий занимался сочинением своих поучений. После долгого затвора всегда являлись на столе поучительные его творения, и сам он выходил из своей темницы со светлым, необыкновенно радостным лицом. Он не скрывал своих творений от учеников: всегда, бывало, прочитает, не из тщеславия, а как будто для проверки. Весьма редкие понимали высокие душевные качества архимандрита: кроткий сердцем, простой, безмерно милостивый и любвеобильный, бывало, вспылит на минуту и гасит эту вспышку слезами покаяния.
     Архимандрит Игнатий был замечательно нестяжателен и несребролюбив; бывало, казначей принесет ему жалованье или долю по разделу братской кружки, – он и в руки не возьмет, и даже не сосчитает, а скажет казначею: "Положи, батенька, в налойчик", – и из этого налойчика брали келейники и расходовали по его распоряжению. Стол его был неприхотлив, он употреблял более растительную пищу и какие-либо кашицы, и то весьма умеренно, тогда как на вид он не представлял из себя постника или больного. Полный, румяный, он казался пользующимся совершенным здоровьем и, по мнению многих, изнеженным, а в сущности был изможден болезнями.
     В зимнее время он почти никуда не выходил; в кельях устроены были тройные рамы, в небольшой гостиной стояли две печи, так что здоровому человеку невыносимо было сидеть в ней, а он входил в эту гостиную в рясе, ваточном подряснике и в катанках на ногах. Келейники часто надоедали ему советами держать температуру попрохладнее, уверяя, что будет для него здоровее. Старец покорится, бывало, своим попечительным чадам и непременно простудится: "Ну вот, послушал вас и простудился, болен. Тело мое, истомленное болезнями, требует большего тепла". Уйдет и затворится в своей теплице – в спальне.
     Келейная его одежда была также незатейлива: мухояровый подрясник, не застегнутый на груди, на ногах катанки. Так и видишь его: ходит, бывало, по келье и потирает затылок или пишет у стола, или лежит в углу и читает книгу; вот постоянные занятия подвижника. Всегда приветливый, ласковый, в особенности со своими любимыми келейниками; он иногда шутил с ними и давал наименования каждому по его способностям.
     В последнее время пребывания о. архимандрита Игнатия в Сергиевой пустыни началась перестройка зимней Сергиевской церкви. Хотя пространная церковь была необходима, но он неохотно принимался за новую постройку, опасаясь войти в новые долги, потому что и старые его тяготили. Настоятель поручил своему первому келейнику, Маленькому Игнатию, всю заботу по постройке, как приобретение средств, так и заготовку материалов и самую постройку, и все совершилось во славу Божию, без особенных затруднений, за молитвы старца. Храм преподобного Сергия был окончен и освящен уже по отъезде Преосвященного Игнатия на епархию. [1]
     Два замечательных случая были при освящении этой церкви, которое было совершено 20 сентября 1858 года Преосвященным митрополитом Григорием. Когда началось священнослужение, все окна и двери были заперты, вдруг неизвестно откуда влетел голубь и сел на иконостас над царскими вратами и просидел все время освящения и Литургию, не слетая с места; когда и как он улетел, никто не мог заметить.
     Второй случай: Высокопреосвященнейшему митрополиту не понравились Царские врата нового храма, весьма ценные, с изображением двенадцати апостолов. По мнению митрополита, следовало изобразить Благовещение и четырех Евангелистов, и он приказал настоятелю, преемнику Преосвященного Игнатия, непременно выставить их и сделать другие. Настоятель, затрудняясь исполнить волю архипастыря, за неимением средств, просил позволения окончить врата, для которых заказаны были серебряные ризы на апостолов; но митрополит не соглашался. Архимандрит томился недоумением и молчал, не сообщая об этом никому из братий во избежание пересудов.
     В том же году в декабре митрополит Григорий был опять в Сергиевой пустыни по случаю погребения статсдамы Мятлевой и подтвердил свою волю настоятелю, чтобы тот переменил Царские врата. В ту же зиму скончался архипастырь, и настоятель еще более мучился совестью, что не мог исполнить его приказания, и врата стояли неоконченными.
     В сороковой день после кончины митрополита приходит к настоятелю родной брат его, проживавший в Сергиевой пустыне, ризничий иеромонах Платон и говорит, что видел во сне митрополита Григория. "Владыка сидел посреди церкви на амвоне, – говорил о. Платон, – а я выходил из алтаря и нес мешок с хлебцами; митрополит подозвал меня к себе и сказал: "Раздайте эти хлебы на помин души моей, а ты скажи своему брату, пускай окончит Царские врата". Удивленный и обрадованный настоятель возблагодарил Бога, что покойный Владыка развязал его совесть, и тут же рассказал о своем затруднении брату, предварительно ничего не знавшему. Царские врата немедленно были окончены.


     Архимандрит Игнатий (Брянчанинов) прибыл в Сергиеву пустынь 5 января 1834 г. Вместе с ним прибыл только что принятый в келейники двадцатидвухлетний юноша Иоанн Малышев, который через двадцать четыре года сделался его преемником по настоятельству в Сергиевой пустыни.
     Троице-Сергиева пустынь – первоклассный мужской монастырь на берегу Финского залива близ Стрельны – была основана в 1732 году архимандритом Варлаамом (Высоцким), настоятелем Московской Троице- Сергиевой Лавры, духовником императрицы Анны Иоанновны, которая в 1732 г. подарила ему свою Приморскую мызу. Здесь архимандрит Варлаам разместил первую деревянную церковь во имя преп. Сергия Радонежского, которая была перенесена сюда из Санкт-Петербурга.
     Основатель монастыря архимандрит Варлаам умер в июле 1737 года и был погребен в основанной им обители. В 1756 г. в центре монастыря был заложен каменный пятиглавый соборный храм во имя Святой Троицы по проекту архитектора П.А.Трезини. Строительство продолжалось в течение семи лет, до 1763 года. В 1764 г. монастырь из ведения Троице-Сергиевой Лавры перешел в управление Санкт-Петербургского епархиального ведомства. Постепенно он вырос, увеличилось число братий. К началу XX века на землях, отведенных монастырю, было построено семь отдельных каменных храмов с одиннадцатью престолами и четыре каменных часовни.
     Своим процветанием монастырь был обязан мудрому руководству его настоятеля архимандрита Игнатия (Брянчанинова) и щедрым пожертвованиям представителей виднейших титулованных родов России: графов Зубовых, графов Кушелевых, князей Голицыных, Кочубеев и Юсуповых, а также потомков знаменитого богача и мецената Саввы Яковлева.
     Улучшение материального благосостояния обители позволило о. Игнатию в 1839 году открыть в Троице-Сергиевой пустыни начальную школу для детей штатных служащих и окрестных поселян. Архимандрит Игнатий постоянно наблюдал за успешностью преподавания в ней как богословских, так и светских наук. 25 июня 1850 года он сообщал в I экспедицию Санкт-Петербургской Духовной Консистории: "...Означенные в тех ведомостях 24 ученика обучались, с успехами хорошими: чтению церковной и гражданской печати, чистописанию, отчасти краткой российской грамматике, первой части арифметики, краткому катехизису и краткой Священной Истории. Преподаватель сих предметов, состоящий в должности братского духовника Сергиевой пустыни иеромонах Аполлинарий, исполнял обязанность наставника, при назидальном поведении, с постоянным усердием, ревностию и пользою".
     Троице-Сергиева пустынь была закрыта и разграблена уже в годы гражданской войны. В 1921 году ее настоятель игумен Сергий был расстрелян, монахи большей частью разогнаны, некоторые из них арестованы и сосланы в Соловецкий концентрационный лагерь. Последние тринадцать монахов жили в пустыни до ноября 1931 г. К этому времени в монастыре уже давно (с 1919 г.) размещалась детская трудколония. Происходили как планомерные, так и разбойные вскрытия и разграбления могил на кладбище пустыни. Сами здания храмов монастыря некоторое время оставались целыми и не подвергались значительным разрушениям. 14 сентября 1930 года президиум Леноблисполкома передал три из них в пользование школе ВОХР под клуб, библиотеку и т.п.
     Окончательное разграбление и снос храмов начались после размещения на территории монастыря в середине 1930-х гг. Школы переподготовки начсостава военизированной охраны промышленности ВСНХ СССР имени Куйбышева.
     Снос храмов был прерван Великой Отечественной войной; в сентябре 1941 – январе 1944 гг. вблизи Стрельны проходила линия обороны города.
     Варварское разрушение храмов монастыря завершилось уже после войны, в начале 1960-х гг., когда территория бывшей обители была передана средней специальной школе милиции Ленинграда. В эти годы были полностью или почти полностью разрушены все наиболее значительные храмы монастыря, в том числе и те, которые в первые послевоенные годы предполагалось реставрировать (для некоторых зданий были даже подготовлены проекты реставрационных работ).
     Были снесены замечательные по красоте соборы Святой Троицы и Воскресения Христова вместе с нижним храмом Архангела Михаила (собор строился по совместнму проекту архим. Игнатия (Малышева) и архитектора А.А. Парланда), "Кочубеевская церковь" Покрова Пресвятой Богородицы, часовня Рудненской иконы Божией Матери, где находилась чудотворная Рудненская икона, и часовня Тихвинской иконы Божией Матери, где был похоронен схимон. Михаил (Чихачев); существенно повреждены и частично перестроены церкви преп.  Сергия Радонежского, Зубовская церковь св. мч. Валериана при инвалидном доме, Кушелевская церковь свт. Григория Богослова (одно из луших творений А. И. Штакеншнейдера) и "Шишмаревская" надвратная церковь св. Саввы Стратилата. Часовни во имя Покрова Пресвятой Богородицы и Спаса Нерукотворного Образа сохранились в полуразрушенном виде. Великолепный архитектурный ансамбль Троице-Сергиевой пустыни, один из самых замечательных монастырских комплексов России, практически перестал существовать. Полному разрушению и разграблению подверглось и существовавшее при монастыре кладбище; на его месте был размещен милицейский плац-парад.

 


      * Публикуется впервые.  ^

      1. Многие знавшие архимандрита Игнатия духовные лица желали бы, чтобы он был возведен в сан епископа. Его неоднократно выдвигали кандидатом на архиерейскую кафедру, но каждый раз недоброжелатели отклоняли его кандидатуру. Так обер-прокурор Протасов воспрепятствовал назначению архимандрита Игнатия на Варшавскую кафедру. Митрополит Никанор в 1855 году отклонил просьбу Кавказского наместника Н.Н. Муравьева, лично знавшего архим. Игнатия, о назначении последнего на Ставропольскую кафедру; при этом он сослался на то, что Брянчанинов не учился в Духовной Академии. В 1856 году скончался митрополит Никанор. На его место был назначен митрополит Григорий. Новый митрополит сам был с 1822 по 1825 год настоятелем Сергиевой пустыни. Он хорошо знал архимандрита Игнатия и весьма доброжелательно относился к нему. Зная его прекрасные душевные качества и административно-хозяйственные способности, видя Сергиеву пустынь совершенно преображенною, митрополит Григорий счел, что в святительском сане архимандрит Игнатий принесет еще большую пользу Святой Церкви и предложил ему принять сан епископа. Хиротония архимандрита Игнатия во епископа Кавказского и Черноморского состоялась 27 октября 1857 г. в Казанском соборе (там же двадцатью тремя годами раньше игумен Игнатий был посвящен в сан архимандрита). В хиротонии принимали участие: митрополит Санкт-Петербургский Григорий (Постников), архиепископ Казанский Афанасий, архиепископ Ярославский Нил, архиепископ Камчатский Иннокентий (ныне причислен к лику святых), епископ Ревельский Агафангел, епископ Тверской Филофей и епископ Мелитопольский Кирилл.  ^