Жизнь прожить. Н.В. Грачев

Линёвские были: стройка и перестройка

Книга об истории завода и посёлка

меня на столе оказался листок бумаги с заголовком «Вопросы для интервью». Интервью – слово вроде бы не русское. В словаре оно означает беседу журналиста с каким-нибудь общественным деятелем, предназначенную для печати.

Я в настоящее время никаким общественным деятелем не являюсь, а просто пенсионер, к тому же преклонного возраста. Но поскольку вопросы заданы, хотя для меня не во всём понятные, а ответы на вопросы кого-то интересуют, и, ценя труд задававшего, попробую на них ответить, не мудрствуя и, может быть, хоть этим кому-то принесу пользу.

О строительстве завода, его становлении и выходе в строй как флагмана электродной промышленности в стране, много с проникновенной простотой, любовью к людям и стремлением показать всю правду, ничего не тая, о проблемах, которые пришлось решать и строителям, и коллективу завода-гиганта в невероятно трудных условиях, о всех радостях и потерях рассказал с хронологической последовательностью отличный писатель – летописец земли Искитимской Геннадий Георгиевич Максимов в своих книгах «Строим гигант» (1987 г.) и «Новосибирский электродный» (2002 г.).

Около двух десятков книг выпустил Максимов, с некоторыми мне пришлось ознакомиться, и считаю, что самую лучшую он написал о нашем заводе.

Массивная книга – фолиант «Новосибирский электродный» на 400 страницах раскрывает всю славную историю становления нового завода, подобного которому вообще нет по эту сторону Урала. Сотни фотографий запечатлели не одну тысячу людей, участвовавших в освоении мощностей. Лучший подарок для участников, описываемых в книге событий и их настоящих и будущих потомков, трудно придумать.

Книга, изданная значительным тиражом, мгновенно разошлась по семьям жителей Линёва. Сколько раз ни берёшь книгу в руки, и каждый раз трудно от неё оторваться, всякий раз находишь и открываешь в ней что-то новое. Написанная хорошим русским языком, она досконально, со всеми подробностями, без прикрас и лозунговых фраз, шаг за шагом ведёт рассказ. Нельзя отрицать, что автор удачно подобрал ей подзаголовок «Хроникально-документальный рассказ».

Читаешь книгу, и в памяти всплывают события и обстановка, в которой сам был непосредственным участником на протяжении нескольких десятков лет, вспоминается давно забытое и открывается другое, о чём в то время не ведал или не особо обращал внимания, и что сейчас показано с другой стороны.

Смотришь на фотографии людей, находящихся рядом, встречи с ними, взаимоотношения, и с сожалением думаешь, что многие ушли в мир иной, или, как говорил поэт, «Одних уж нет, а те далече». Окидываешь взглядом и мыслью прожитое и пережитое, поражаешься и думаешь: – Неужели всё это сделали мы и наши дети, которые тоже становятся пенсионерами. Пробивается и возникает чувство гордости за сделанное. Да, мы были молоды, запаса прочности, оптимизма и веры в лучшую жизнь в нас было много, и вот результат. Промышленный по современным меркам завод, продукцию которого с удовольствием берут и везут во все без исключения части света.

Мне самому, наряду с местными журналистами, давалась возможность рекламировать и представлять читателям книгу Максимова, что я делал с удовольствием и признательностью. Пересказывать ее содержание трудно, да и невозможно. Зачем отнимать время и внимание читателей. Книга разошлась по поселку большим тиражом, имеется во многих семьях. Поэтому всем, кого интересует жизнь и действия героев, упомянутых в книге, лучше всего попросить книгу у соседей и друзей и подробнее с ней ознакомиться. И вы сами убедитесь, насколько книга интересна и правдива, и вряд ли у вас появится желание отложить книгу в сторону, не дочитав ее до конца. В этом я, опираясь на своё впечатление, полностью уверен и избавлен от повторения.

Начнём разбирать по порядку вопросы и попутно освежать свою память, так как много событий за 45 лет в нашей жизни произошло, а она тесно и неразрывно связана с заводом и его спутником и партнёром – рабочим посёлком.

С чего всё начиналось

ервый вопрос: «В каком году Вы приехали в р.п. Линево, с какой целью?» – поставлен не совсем правильно, так как на полях Евсинского совхоза, куда я впервые, в далеком 1965 году, приехал, и земли которого были отведены под строительство будущего электродного завода, никакого селения не было, а вокруг колосились хлеба. Вдали, где сейчас водозаборная станция 3-го подъема, стояло несколько домиков школы сержантов. До этого, в мрачные годы сталинских репрессий, там располагался ОЛП №13, входящий в подчинение страшного для всех узников ГУЛАГа лагеря смерти – ОЛП №4, находящегося в Ложке, микрорайоне гор. Искитима. Содержащиеся в нем заключённые строили в годы войны аэродром, предназначенный для обучения направленных на фронты Отечественной войны лётчиков.

Кстати, во время строительства завода, когда оказалось, что заводские трубы, достигающие высоты 185 метров, будут мешать безопасности полётов, аэродром перенесли на несколько километров западнее железной дороги на поля Шибковского совхоза и заново, за счёт средств завода, построили. Он и сейчас действует, входя в систему РОСТО (бывшего Осовиахима). Руководивший «Осовиахимом» Маршал – трижды Герой Советского Союза А.И. Покрышкин прилетал на церемонию приёма в эксплуатацию построенного аэродрома. Так что ясно, что поселок (по существу город) построен на чистом месте. Проектирован он на 80 тысяч жителей, и границы селитебной территории по плану и оставленные в натуре выходили через ручей к домам деревни Шадрино.

В зону лагеря, впоследствии перепрофилированного в лечебно-трудовой профилакторий для алкоголиков, было присоединено и рабочее 5-этажное общежитие. Построены два хозяйственных блока для складов и столовой. Сейчас в одном здании находится милиция, в другом контора ЖКХ.

Содержащиеся в ЛТП алкоголики работали на заводе и на изготовлении ящиков для Новосибирских заводов. Работали без конвоя, но жили в зоне под стражей. Казарма для солдат и офицеров была построена на месте рядом с нынешним зданием администрации поселка, где до этого размещался строительный трест.

Наш адрес

конце 1968 года, когда контору строящегося завода перевезли из Искитима, у нас даже определённого почтового адреса не было, вся почта поступала в Евсино, а Линёвом именовалась железнодорожная станция (бывший 7-ой разъезд), к которой примыкала узкоколейная железная дорога до Листвянских шахт. Листвянка в то время входила в состав Черепановского района.

В отношении названия будущего поселка проводился общественный опрос – конкурс, и одно время среди разных предлагаемых названий (Евсино, Покрышкин и др.) Линёво не было в числе первых. Почему-то преобладало длинное сложное название «Ургун Листвянский», хотя оба эти селения даже в один район не входили, да и никакой логической связи между ними не было, хотя некоторые ретивые конторщики из строительной организации отпечатали в типографии и использовали фирменные бланки с неузаконенным именем. Точку в затянувшихся спорах и дискуссиях поставил Новосибирский облисполком в августе 1974 года, зарегистрировав поселок под названием рабочий поселок Линёво; вот с тех пор пишется и продолжается его история, хотя к тому времени в посёлке уже проживало свыше 1500 человек, в солидном по тем временам жилом фонде, состоявшем из 400 с лишком квартир и нескольких общежитий на 200 мест. В жилых домах были размещены кинозал, магазин, медпункт, работала почта, столовые.

Трудности для первопроходцев

не довелось ездить на стройку завода в автомобиле, крытом брезентом, при жутких 40 градусных морозах. Ожидать автомобиль приходилось подолгу на холоде. В кузов набивалось до 20 и более человек, за счёт этого повышалась хоть и не намного атмосфера в кузове. Бывало и так, подъезжаем ближе к стройке, а дороги никакой нет, большие сугробы. Всей командой, иногда по нескольку часов, толкаем машину, подъедем к столовой, где кормилась охрана лагеря и готовилась пища для заключенных, и хорошо, если что-нибудь из пищи оставалось на нашу долю, а иногда приходилось, не доехав небольшое, но неприступное расстояние до своей конторы, поворачивать назад и ехать восвояси на пустой желудок. Отпускали нам обеды в последнюю очередь, после работников лагеря, многие из которых с нами общались бесцеремонно, считая себя хозяевами положения. А у нас своего надёжного источника питания не было. Если мне, незадолго до этого, пришлось на всю катушку испытать прелести ГУЛАГа, то другие работники из нашего небольшого коллектива предпочитали уходить, так как к тому времени все запреты добровольного ухода с работы были отменены или попросту не действовали.

Ким С.А., получив в Совнархозе старенький автомобиль ГАЗ-69, ездил в Новосибирск сначала самостоятельно, а потом, когда добавили штатную единицу, с шофёром – жителем Новосибирска.

Город без времянок и бараков

отличие от большинства поселений, начавшихся в прошлые годы, как правило, со строительства бараков, а кое-где, например, в Магадане сооружали такое жильё в виде бочек, да ещё и на сваях, украшающих подчас своим убогим видом наши города и сёла до настоящего времени, в Линёве с самого начала отказались от временных зданий и сооружений, и средства, предусмотренные по сметам на временные здания и сооружения, а деньги это немалые, использовали на строительство 16 кирпичных 16-квартирных домов в двухэтажном исполнении. Получился отличный, хоть и небольшой микрорайон благоустроенного жилья, по прочности и долговечности превосходящий построенные впоследствии пяти- и девятиэтажные дома из крупнопанельных ж/бетонных плит, срок амортизации которых недолговечен, а это в недалеком будущем потребует значительных средств на их капитальный ремонт и восстановление.

Первые строители

троительство завода, как и все большие стройки при Советской власти, начинали заключённые, и это никого не удивляло. Вспомним, что даже в Москве строительство символа этого свободного государства – Дворца Советов, так до конца не доведённое, начинали заключённые.

Электродный завод не избежал этой участи. Свободные и наиболее мобильные рабочие руки, или рабсила, как тогда назывался рабочий класс, находились в лагерях ИТЛ. Такой лагерь был организован и у нас, руководил им майор Анохин Иван Андреевич. Участок, отведённый для строительства лагеря, был огорожен забором из колючей проволоки, поставлены сторожевые вышки, контрольно-пропускной пункт.

В этой зоне поставили 11 армейских палаток: 10 для заключённых и одна для охраны и начальства. Стены были засыпаны опилками, которые возили с лесопильных предприятий. После этого начали строительство капитальных кирпичных помещений (КПП и жилой комплекс камерного типа), а также другие необходимые бытовые и служебные помещения. На месте и в тех же зданиях сейчас размещается Областной следственный изолятор №3 – наша Линёвская тюрьма.

После сдачи в эксплуатацию зданий в зоне ЛТП казарма для солдат и офицеров была освобождена, затем в ней временно размещалась поселковая больница. После сдачи в эксплуатацию поликлиники и больницы временная больница была закрыта, и здание казармы было окончательно заброшено.

Судьба недостроек

олго здание бывшей казармы стояло в полуразрушенном состоянии, растаскивалось, а сейчас нашелся видно добрый, заботливый хозяин, восстановил, реконструировал, и теперь оно, на зависть другим, красуется. Вот что значит взяться, хоть и с заметным запозданием, за ум. А сколько таких зданий и сооружений в нашем поселке, брошенных на произвол судьбы, на медленное и неизбежное разрушение и разграбление.

Разуму недоступно, почему бы эту массу недостроенных домов, зданий и сооружений, коли на их завершение нет и, вероятно, нескоро будут средства, а у новой власти, если она настоящая, недостаёт ума и решимости отдать эти объекты всем, кто пожелает, довести их до дела и ввода в эксплуатацию. Отдать совершенно бесплатно, без взыскания каких бы то ни было налогов и сборов, выдумываемых ушлыми чиновниками. Неужели никто не догадается, что в результате упускается прямая выгода, зачем же делать все вопреки здравому смыслу.

Что стало с Универмагом

а примером долго ходить не надо. Всем известно, в каком состоянии был бывший гордостью жителей посёлка Универмаг. И в какое состояние он, брошенный без надзора, был приведён нашими хулиганствующими детьми на глазах у всего поселка, в том числе нашей бдительной милиции. Вместо витрин и окон из зеркального стекла через несколько дней оказалась куча мусора и разбитого стекла. Участники этого тотального разбора живы и здоровы, и, вероятно, все живут в посёлке. Интересно, когда они проходят мимо со своими детьми, рассказывают ли им о своём былом геройстве?

С этим Универмагом, ныне именуемом «КоопСупермаркет», произошла та же история, что и с казармой.

Опять нашёлся предприимчивый хозяин, глава Искитимского района Переделкин Николай Викторович. Нашёл небольшую сумму, всего около 300 тыс. руб., об этом даже местный писатель Г.Г. Максимов в книге «Стратегия успеха» писал, как о примере умелого хозяйствования. Восстановили магазин. Сейчас он давно работает и, вероятно, внёс вклад в бюджет района в виде налогов, потраченных на его восстановление средств. Магазин работал успешно. Нашлась возможность снизить цены на продукты и оказывать помощь малоимущим и пенсионерам, выдавая им дисконтные карты. Получилась обоюдная выгода: цены снижались, и товарооборот возрастал, пополняя за счёт налогов бюджет района.

Но, пока всё восстанавливалось и налаживалось, все молчали или выражали восхищение и одобрение успехам кооператоров.

А кому-то деятельность Переделкина и членов его семьи стала «поперёк горла», как и возбудившим дело работникам следственных органов, дотоле молчавшим. Видно не зря писал автор «Стратегии успеха» Максимов и предчувствовал тревогу, что книга его была 13-ой по счёту и попала в «чёртову дюжину».

Об успехах кооператоров перестали писать газеты и другие СМИ. На работников магазина многие стали смотреть с некоторой долей подозрения и считали дни их работы сочтёнными. Помощь ветеранам и малоимущим была свернута. Магазин, хоть и удержался на плаву, но испытывает определённые трудности. Даже помощь губернатора Толоконского В.А., высказанная в защиту Переделкина не совсем внятно и настойчиво, не оказала конкретной пользы.

Создаётся впечатление, что состряпанное наспех дело, «на живую нитку» разваливается, и действия инициаторов процесса носят совсем непонятный и неустойчивый характер. Судебные заседания, по сообщениям газет, срываются. Переделкина то сажают в СИЗО, то выпускают, а конца этому не видно.

А времени прошло немало, и работает оно явно не в пользу ретивых «служителей закона», у людей создается негативное мнение о лицах, которым доверено вершить их судьбы.

Выбор жизненного пути. Раздумья

о существу заданной второй части вопроса можно было ответить словами пословицы: «Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше», но ответ, касающийся меня, будет не совсем верный, поскольку директор строящегося электродного завода не столько предлагал мне место работы с неизвестными условиями в перспективе, а одновременно в беседе со мной высказал надежду, что я не откажусь в помощи подобрать хорошего, надёжного человека на должность главного бухгалтера, которому он смог бы полностью доверять и который и делом и советом, и примерами из жизненного опыта, всегда смог ему помочь. Мы оба из Черепанова, хорошо знали друг друга и по работе, и по характеру, и поведению; его первая жена Сафонова Эмма Павловна работала у меня в подчинении в Черепановском райпромкомбинате, где я работал главным бухгалтером, и он не случайно обратился ко мне за советом и помощью, найдя меня в Искитиме на заводе железобетонных изделий, где я работал в той же должности. И когда я предложил свою кандидатуру, он с радостью согласился и был доволен, что поиски нужного человека увенчались успехом и прекратились. Об условиях мы не договаривались, так как оба о них не знали. Стройка только начиналась, все было с нуля.

На заводе ЖБИ-5 я имел благоустроенную квартиру рядом с заводом, была возможность иметь возле квартиры личное подсобное хозяйство, у меня была корова, мелкий скот и огород.

Денежный оклад по высокому разряду меня вполне устраивал, к тому же, не без моей активной работы, был налажен чёткий бухгалтерский учёт, штат бухгалтерии хоть небольшой, но был укомплектован отличными специалистами. Среди предприятий города мы занимали одно из почётных мест и пользовались заслуженным авторитетом. На заводе при моём непосредственном участии и руководстве было организовано модное и очень нужное в то время общественное бюро экономического анализа (ОБЭА) с ежедневным учетом затрат на производстве, что способствовало увеличению рентабельности предприятия, росту объёмов производства. Благодаря этому мы получили возможность периодически выплачивать премии всему коллективу.

О нас писали в областной и районной печати, а мой портрет, что было в то время большой редкостью, размещался на заводской Доске почёта.

Для изучения опыта работы ОБЭА на нашем заводе партийные органы района и руководство вышестоящей организации области неоднократно собирали семинары. Но потом директор завода был избран на советскую работу – председателем Горисполкома, а с поступившим новым директором я не смог найти общего языка, он повёл себя не совсем порядочно, на заводе к концу дня начались сплошные пьянки, на которые участникам требовались деньги, дело дошло до приписок, подлогов.

Не находя контакта с руководителями, я начал подумывать о смене места работы и стал наводить справки. Так что приезд ко мне Кима С.А. был для нас обоих кстати.

В том же году в моей семье произошла трагедия – после тяжёлой, продолжительной болезни, на 46 году жизни умерла жена, со мной осталось четверо несовершеннолетних детей, не считая еще двух, обучающихся в техникуме и институте.

Положение и на работе и дома в семье для меня создалось очень тяжёлое, я слишком переживал, окружающая обстановка меня угнетала, все напоминало об умершей жене, и, чтобы успокоиться, мне необходимо было побыстрее сменить место работы и, по мере возможности, место жительства.

Все сошлось одно к одному. Я ещё был молод, мне было 45, Киму 39 лет. Оба мы, хотя предыдущая жизнь сложилась у каждого по-разному, были патриотами своей Родины, и не по плакатному, а по-настоящему, по велению сердца и, имея в запасе не только относительную молодость, но и, в первую очередь, накопленный жизненный опыт, на новом месте стремились, не жалея сил и здоровья, работать как можно лучше, войти в число людей, достойных уважения и соответственно поощрения.

И это мы за многие годы совместной работы с честью оправдали. Друзьями мы, конечно, не были, об этом Ким неоднократно говорил в личных беседах, и я никогда не претендовал на роль друга, тем более у Кима, как я замечал, настоящих друзей по жизни и не было, были хорошие друзья детства, приятели по совместным поездкам на рыбалку и охоту и некоторые бывшие сослуживцы с прежних мест работы. А он сам близким к нему товарищам избегал оказывать услуги или уступки, выходящие за пределы служебных взаимоотношений. Не заставлял, как это часто наблюдалось на стороне, нарушать действующие правила, законы и инструкции, тем более, что в законах он хорошо разбирался сам, да и его жена – опытный юрист. Александра Григорьевна Завьялова во всём ему помогала.

Тяжело, но была перспектива

споминается то тяжёлое и также прекрасное время, когда страна, пройдя страшную войну, вышла из неё победителем над самым беспощадным врагом – фашизмом.

Весь народ, так долго ждавший мира, вздохнул с облегчением, у всех как будто выросли крылья. Во всех уголках развернулось массовое строительство, города и сёла украсились башенными и другими кранами, на дорогах появилась масса транспортных средств, перевозивших лесоматериалы, кирпич, металл, цемент и другие строительные материалы. Стройка, хоть и с запозданием, набирала обороты. Радовала глаз каждая вновь отрытая траншея, белевшие деревянные здания и сооружения и даже простые заборы. В воздухе повсюду витал дух романтики, жажда обновления, ожидание лучшего времени, улучшения жизни и благосостояния каждого человека. Все стремились, по мере своих сил, возможностей и таланта, внести свою лепту в воссоздание, до конца обнищавшего Государства и его народа. Отказываться свернуть в сторону и отсидеться в тишине никому не хотелось, да и не понял бы народ таких людей. Никто, за редким исключением, не искал райской жизни. Недостатки, а они были во всём и повсюду, сплачивали людей, да и люди стали другими, более приветливыми и доброжелательными, расцветала дружба среди людей.

Всем поступившим на работу немедленно предоставлялось жильё в общежитии, а семейным – отдельные квартиры.

В первый год в домах было установлено печное отопление, водой пользовались из двух пробуренных скважин, вода в них была некачественная, в одной скважине было много железа, во второй – извести. Вместо канализации был один на весь небольшой посёлок общественный туалет, и уже потом, через два года, сооружены поля орошения, куда направлялись по трубам канализационные стоки. Бани не было, любители ездили в Евсино, на ст. Линёво и в Листвянку к геологоразведчикам. Внешним транспортом были электрички, отправлявшиеся со станции Линёво, которая была расширена и реконструирована для обработки возрастающего потока грузов. Построили новый вокзал, установили связь – АТС на 10 номеров, до этого ездили для переговоров в Евсино.

В зимнее время из-за снежных заносов терялась связь с посёлком, даже хлеб из Искитима иногда приходилось доставлять при помощи заключенных, отправлявшихся пешком с мешками на плечах до железнодорожной станции. Часто создавалась критическая ситуация из-за нехватки угля для временной котельной, сооружённой в строящемся помещении рембазы. Были случаи, когда из-за снежных бурь до конторы стройки, расположенной в ремонтной базе, приходилось добираться гуськом, держась за веревку, с целью, чтобы никого не потерять и не заблудиться.

Первые «Ласточки»

одном из домов был организован продуктово-хозяйственный магазин, но ассортимент товаров в нем был слишком ограниченный, с трудом приходилось выбивать хоть какие-то фонды на товары. Первым продавцом была Машарова Елена Петровна. Медицинскую помощь всем заболевшим оказывал единственный лекарь – медсестра Иванилова Эмма Афанасьевна, благо хоть все население не часто болело, все были молодые. В поселке в первое время было трудно увидеть не только стариков, а просто сравнительно пожилых людей.

В поселке была организована школа из четырех классов, с 11-ю учащимися, которых обучала одна учительница – Юрченко Светлана Лаврентьевна.

Взаимоотношения с банком

рудно складывалось положение с финансированием строительства, которое осуществлялось Искитимским отделением Стройбанка. У управляющего банка Леженникова Я.С. с первого дня не сложились взаимоотношения с Кимом С.А., доходившие до оскорблений и чуть ли не до рукоприкладства. Мы были поставлены в такие рамки, что практически стало невозможно работать, прикрепленные к нам несколько работников банка для контроля и проверки проектно-сметной документации цеплялись за каждую самую незначительную мелочь. Возникающие при проверке огромной массы сметных документов незначительные ошибки проектантов, могущие при добрых отношениях и с взаимного согласия банковских и заводских работников решаться на месте, брались банковскими работниками «в штыки». Необходимо было для разрешения конфликтных ситуаций привлекать проектные институты, а их было более двух десятков, и расположены они были по всей стране – от Владивостока до Ленинграда и Украины. Решение всех вопросов затягивалось и срывалось. То и дело прерывалось финансирование стройки. Представляемые нами платежные документы под надуманными предлогами возвращались, некоторые по нескольку раз переписывались, из-за этого очень часто даже выплата заработной платы на неопределенное время задерживалась. Разобраться с нездоровой обстановкой пришлось городскому комитету партии на специальном собрании бюро горкома КПСС. Был поставлен чуть ли не на голосование один вопрос: кто виноват и кого отстранять от работы и, следовательно, увольнять – Леженникова или Кима. Досконально разобравшись в конфликте, решили: Кима как руководителя стройки всесоюзного значения, опытного в деле и по сути незаменимого, оставили, а Леженникова немедленно отстранили от работы и куда-то отправили на другую работу, приструнили услужливых контролеров. А мы с Кимом смогли вздохнуть полной грудью, ведь победил здравый смысл, можно было нормально работать.

Стройка набирает обороты

ела на стройке год от года набирали обороты. Вокруг строительства появился определенный круг интересов, разных и по складу и характеру людей, появлялись сторонники и противники завода. Нагрузка на директора и физически, и морально возросла, он ни разу не использовал отпуск, вырывая каким-то образом время для обучения заочным путем в институте, для защиты диплома, который он успешно защитил. Иногда, приехав из командировки поздно вечером, он не имел возможности, а то и средств, чтоб нормально поесть, так как столовые или не работали, или в них ничего в запасе не было. Изредка приходил к нам, где моя жена Татьяна Сергеевна его кормила, чем могла. Разносолами мы тоже не располагали, питались так же, как и все окружающие. Единственное, что мы могли предложить, это грибы, которых я в сезонную пору собирал довольно много. Иногда в разговорах у Кима прорывалось недовольство на жену, он говорил: «Она жалуется, что больная, а как же я работаю, летаю в самолетах, когда у меня давление поднимается свыше 240». Было заметно, что дома он чувствует себя неуютно и что назревает разрыв. Подробностей не помню, но ее будто избрали судьей, и она переехала к месту службы, а затем, через некоторое время, скончалась. После того, как Кима вытеснили с работы, он переместился в Академгородок, где получил квартиру и работу в незначительное, не имеющее прямого отношения к отрасли, подразделение Министерства. В напарники ему дали работника с нашего же завода, с которым у Кима были неприязненные отношения, а на новом месте особенно обострились, шла борьба за лидерство.

Насколько был велик накал страстей, оказалось на похоронах Кима, когда его бывший подчиненный и долгие годы проработавший с ним вместе в мире и согласии, даже не появился на похороны своего бывшего директора.

Лакомый кусок

округ последних лет работы и жизни Сергея Александровича Кима образовалось и так во многом неразгаданных тайн. Его принципиальность и бескомпромиссность, а также преданность партии, членством в которой он гордился, честность при отстаивании и защите интересов завода, чувство ответственности перед коллективом завода, ради которого он работал, оправдывал его доверие и пользовался огромным заслуженным авторитетом, был депутатом поселкового Совета, оказывались кое кому не по нутру, вызывали раздражение и желание «поставить на место выскочку», которому, первому из директоров отрасли, давно и неплохо работающих, было присвоено звание «Почетный металлург». Должность директора такого предприятия, первого и по объему, и по технологии, и создавшего в поселке лучшую по сравнению с действующими инфраструктуру, к тому же имеющему отличную перспективу, являлись «лакомым куском» для многих, мечтающих о карьере и завидовавших Киму С.А.

Жили – были два друга

рудно предположить, что послужило первоначальным толчком, времени прошло много, власти переменились и вверху и внизу, нет прежних Министерств, Главков и трестов. Но попробуем поразмышлять и вспомнить о тех обстоятельствах, подробности которых со временем выяснялись и становились доступными для заинтересованных в этом деле лиц, многие из которых ушли в безвестность и небытие.

Для оживления рассказа обратимся к памятникам литературы. Если кто читал повесть Л.Н. Толстого, то может вспомнить, что она начиналась (излагаю по памяти) словами: «Служили на Кавказе два офицера: Жилин и Костылин». Начнем, пользуясь образцом, другими словами: Жили – были в Братске, на одном заводе, два друга или приятеля: Мартынов и Зырянов, преодолевали ступеньки служебной карьеры. Первый был довольно пронырливый и наделенный умом, постепенно добился, что его перевели в Министерство на должность заместителя министра по кадрам, должность вроде бы не видную, но с большими возможностями, если их использовать, к тому же, для личных целей.

Второй, дослужившийся на заводе до должности начальника цеха, на ней и остановился, видимо, и способностей не хватало, да и спросу не было на людей такого склада. Изредка приятели связывались по телефону, встречались изредка в столице, хотя причин для встреч и надобностей в них не было. Во время одной из встреч в разговоре зашла речь о строящемся и набирающем обороты электродном заводе в Сибири. А оба были долгое время в Сибири, следили за событиями, там происходящими.

В разговорах Зырянов пожаловался другу на бесперспективность работы в Братске, поскольку не просматривалась возможность повышения, так как БраЗ был новый завод, аппарат управления на нем состоял из молодых людей, довольных и местом работы и условиями жизни, и никто не намеревался уходить. Даже был беспрецедентный случай, когда главный инженер завода (Семен Иванович – фамилии не запомнил) отказался от предложения Министерства перейти и переехать в Москву на должность начальника Главалюминия (кандидатура была, вероятно, предложена Мартыновым) и в разговоре прямо заявлял: «Нечего мне делать в Москве, здесь я в почете и для всех я Семен Иванович, ни в чем не нуждаюсь, а там я буду очередным мелким чиновником, хотя бы и начальником Главка, каких там не одна сотня, толкаться в метро и униженно получать продукты для семьи в столе «заказов».

Мучила, видимо, Мартынова совесть, что ничем не мог помочь другу. И тут у него появилась замечательная мысль: «А что если Зырянова осчастливить – назначить его на должность директора Новосибирского электродного завода. Завод новый, перспективы у него громадные, кадры там хорошие, вся необходимая инфраструктура есть. А со временем друг наберется опыта и будет хорошим директором, а в Министерстве будут считать его моим выдвиженцем и будут его повсюду поддерживать. Да и мой авторитет возрастет. Только нужно для задуманного готовить почву и все время ее соответственно удобрять. Сторонников найти можно – кого прямым приказом, кого другим способом».

Вероятно, нашлись в Министерстве желающие потрафить заму Министра и к тому же завязанном на кадрах.

Начало атаки

з редких скупых, доверительно сказанных мне слов, иногда с особым возмущением и болью, Ким рассказывал, что в Объединении и в Министерстве с привлечением работников завода, по национальности евреев, почему-то начата кампания по устранению его с должности директора завода. Неоднократно высказывал предположение, что в этой кампании связующим звеном между заводскими работниками и москвичами является жена главного инженера завода Лыкова В.А. Она, Лилия Борисовна, координирует действия своих сторонников на заводе и работников Объединения в Москве по национальности евреев, во главе которых действует Бейлин Ю.А., заместитель Генерального директора ОАО «Союзэлектрод» Соседова по строительству. Бейлину при содействии недовольных принципиальностью Кима строителей нетрудно было собрать против директора сколько угодно необходимых компрометирующих материалов. К тому же Ким предполагал или кто-то навел его на эту мысль, что Лилия Борисовна ждет – не дождется времени, когда ее муж будет директором.

В серьезность какой-то группы, да еще с национальным уклоном, направленной на свержение Кима и развернувшуюся кампанию, я с самого начала не особенно верил и от разговоров на эту тему уклонялся. А потом Ким, случайно увидев у меня фотографии семьи моей дочери Светланы, муж и родственники которой были евреи, совсем прекратил разговоры на эту тему. Особенно ему почему-то не понравилось, когда я возразил против его подозрений в отношении Лыкова В.А., который был опытным руководителем и отличным специалистом, отдававшим себя полностью интересам производства и, по моим наблюдениям и представлениям, был не способен на интриги, да и намерений у него не было занять место директора, так как по своему характеру он был больше инженером, а не служащим, администратором, отличался высокой принципиальностью и к себе, и к людям, его окружающим. Да и люди, одноплеменники его жены, работавшие в небольшом количестве на заводе, показали себя хорошими специалистами и организаторами, их знания и опыт очень серьезно повлияли на улучшение технологии и организацию производства, потому что все были специалистами высокого класса. Видимо, с целью или для создания противостояния в руководстве Объединения был пущен слух, об этом при мне в доверительных беседах (вернее бы сказать с провокационной целью) говорили отдельные работники из руководства Объединения о том, что Министерство готовит приказ о замене Соседова Кимом. Об услышанном я сообщил Киму. В это время Министерство и ЦК профсоюза присвоили Киму почетное звание «Почетный металлург», обойдя других успешно работающих директоров заводов, что вызвало соответствующую реакцию лиц, считавших себя обойденными. Ким дал мне понять, да ему по существу больше и не с кем было поделиться, так как его друг по работе был Новоспасский Вадим Борисович, по национальности еврей, а, по рассказам Кима, и среди лиц, ведущих против него кампанию, большинство тоже были евреями: и в Министерстве, и в Объединении, и на заводе называл многих пофамильно известных мне лиц. Среди них он однажды упомянул фамилию Лыкова В.А.. Я ему заметил, что Лыков русский, на что он в ответ сказал, что жена его Лилия – еврейка.

Дальнейшие события показали полную непричастность Лыкова, да и его жены, к действиям, направленным против Кима, а кампания, предпринятая креатурой зам.министра Мартынова, была задумана с дальнейшим прицелом. Вероятно, они были вполне уверены, что Министр Ломако П.Ф. поверит им и согласится на назначение неизвестного ему Зырянова сразу после Кима. Нужно было промежуточное звено и время для вывода на поверхность новой фигуры в затеянной игре. Таким промежуточным звеном неожиданно для всех оказался Лыков В.А., после аварии в 1984г. в смесильно-прессовом цехе. В это время Кима на заводе уже не было, а заменивший его Лыков проработал значительное время и по принятым в то время правилам оказался подходящим «козлом отпущения». Хотя в аварии его вины практически не было, да и авария произошла по случайному совпадению обстоятельств, предвидеть которые не было возможности.

Последовали и соответствующие оргвыводы, неожиданно как «манна небесная» свалившаяся в руки заговорщиков. Лыков был немедленно снят с работы, а на его место, как и намечалось, назначили Зырянова, давно выжидавшего своего часа.

Конец эры Кима

а этом закончилась эра Кима, закатилась его звезда.

Единственная его дочь Галя жила с родной матерью в Омске, потом переехала в Новосибирск, вышла замуж, родила деду Сергею внука (кажется, Руслан), впоследствии жила некоторое время в Линеве и работала на заводе, затем уехала, и связи с ней, по-видимому, утеряны. Из трех братьев Кима остался единственный, живущий с семьей в Нижней Ельцовке – Владислав.

Жил Ким после смерти жены в одиночестве и скончался неизвестно когда. Проживала в последние годы жизни Кима какая-то женщина Настя, в каком качестве точно не знаю, жила непостоянно, и в момент смерти ее рядом не оказалось.

Только соседи, долгое время не видевшие Кима и почувствовавшие неприятный запах, сумели открыть дверь и обнаружили Кима, лежащего в постели, в чистом белье и похоже было, что он принял ванну, а сердце его не выдержало высокой температуры. Произошло это 5 октября 1988 года.

Похоронен Ким на Ельцовском кладбище. Ближайшие помощники, считавшие себя его друзьями и сторонниками и клявшиеся над гробом в любви и преданности, вероятно, в суете жизни забыли дорогу к могиле Кима и не удосужились ни разу его посетить.

Получил той же монетой

ем временем слух о возможном перемещении дошел до Соседова, и таким образом, он был исключен из числа лиц, могущих защитить Кима от нападок и, наоборот, увеличило число лиц, стоявших за увольнение Кима; да и Соседов, не обладавший, по-видимому, твердым характером, особенно при защите подчиненных, или не желавший портить отношения, беспрекословно выполнял команды Мартынова и в то же время мало знавший и не подозревавший, что с приходом Мартынова и под ним зашаталось кресло, что впоследствии и подтвердилось. Соседова тоже вытеснили, и ему самому пришлось разделить и изведать горечь обид, испытанных его подчиненными, которых он как руководитель оставил без защиты, то есть предал.

Анонимки

однажды утром жители поселка были крайне удивлены. На подъездах домов, на дверях конторы и учреждений, словно высыпанные из рога изобилия, появились рукописные листовки, обвиняющие Кима в интимных связях со многими женщинами, должностных преступлениях и поступках, и все это изложено языком похабным до неприличия. В листовках приписывалась связь Кима в совершении преступлений со мной, как с главным бухгалтером, причем ссылалось на то, что я отбывал в лагере срок заключения за крупные хищения и растраты и втянул в эти действия директора Кима.

Сорванные нашими работниками листовки в следующие дни развешивались вновь. Листовки оказались и у руководителей района, в горкоме партии. Ким, как коммунист, был вызван в партийную комиссию горкома КПСС, и председатель комиссии Долгих обязала его разыскать анонимщиков. Такая в то время практика проводилась в партийных органах; на тебя пишут, ты и ищи автора и оправдывайся. Работниками заводоуправления были перерыты все личные дела, архивные документы, проверены и сверены с анонимками документы в других организациях и учреждениях поселка, но почерк автора анонимок не обнаружился нигде. Киму этот почерк стал уже повсюду мерещиться, не давая спокойно жить. Он разными способами продолжал поиски, и его труды увенчались успехом. Однажды он случайно, то ли в больнице (областной), то ли еще где (точно не помню), увидел какую-то записку или заявление, написанную надоевшим ему почерком.

Оказалось, что листовки написала женщина – жена заведующего гаражом завода Ш. (давно умерли оба). Эти муж и жена познакомились во время нахождения в областной больнице, где он лечился от алкоголизма, и по излечении поженились и жили в Линеве. Ким принял его на должность личного шофера, а поскольку аппарат был небольшим, по совместительству назначил его заведующим гаражом, в котором было несколько машин и шоферов, принятых на работу по рекомендации Ш., хорошо знавшего их по совместной работе.

Работал Ш. хорошо, даже был награжден юбилейной медалью, дисциплину держал образцовую, хотя иногда в приступе раздражения мог применить и рукоприкладство.

Вначале он не пил спиртных напитков. Но поскольку в то время невозможно было легально приобретать детали для ремонта машин, то покупка производилась у частных лиц, работающих в других предприятиях и, видимо, похищавших запчасти у себя на работе. Для покупки запчастей Ш. выдавались наличные деньги из средств, планируемых Объединением заводу на безлюдный фонд.

На купленные детали составлялся закупочный акт, в котором указывались все реквизиты продавца, для которого деньги являлись дополнительным заработком и, как правило, у шоферов в основном на приобретение водки. В обмывке покупки, вероятно, участвовал и Ш. Сначала тайно, а потом систематически, открыто им начали устраиваться в гараже гулянки. Денег выделялось очень мало, а Ш. требовал с каждым разом все больше. Мною была устроена проверка, в ходе которой установлено, что Ш. подделывает закупочные акты и на сэкономленные деньги пьет и вовлекает подчиненных шоферов. Доложил директору и сказал, что больше денег я Ш. не буду выдавать, и потребовал устранения его с работы, как не оправдавшего доверия подотчетного лица.

Ким с этим согласился и Ш. с работы уволил. Тот, возмущенный этим, заявил Киму, что зарежет Грачева.

На следующий день Ким меня предупредил, чтобы я опасался Ш., так как он психически ненормальный. Таким образом, авторы анонимок были выявлены и разоблачены, а вот справка о моем освобождении из ГУЛАГа, где я незаконно репрессированный и осужденный по ст. 58-10 УК РСФСР и впоследствии, за отсутствием состава преступления, реабилитированный, затребованная парткомиссией ГК КПСС для выяснения факта моей репрессии (статьи УК), взятая у меня Кимом, до сих пор мне не возвращена. Ш. и его жена давно умерли, и у меня отпала причина бояться за свою безопасность.

Месть строителей

аботники строительных организаций так и не простили Киму предъявляемых к ним законных требований при строительстве и сдаче в эксплуатацию объектов.

Удар ему был нанесен, откуда он не ожидал. После очередных выборов в поселковый Совет в депутатском корпусе оказалось подавляющее большинство строителей и их сторонников. Ким в то время уже не работал директором и, как выбранный в числе других депутатов, выставил свою кандидатуру на должность председателя поссовета. Но депутаты, видимо, заранее подготовленные, кандидатуру Кима не поддержали, выбрав в председатели своего человека, снабженца, не обладавшего опытом руководящей или советской работы. Хоть он был человеком порядочным, участник ВОВ, но к работе в должности главы поселка был явно не готов, да, видимо, особо и не хотел занимать такое хлопотное место.

А Ким, доведенный коварством строителей до слез, горько переживал, что корыстные интересы лиц, режиссирующих этим постыдным фарсом, превысили все его заслуги. Жизнь, отданная целиком, без остатка за интересы государства, ради улучшения жизни коллектива и жителей поселка, оказалась никому не нужной. Не встали на его защиту функционеры партии, пребыванием в рядах которой он гордился, всегда с достоинством представлял и пропагандировал ее лозунги.

Никого не оказалось с ним рядом: ни мнимых друзей и соратников, ни руководителей Министерства и Объединения, ни жены и родных. Удар был нанесен в самое сердце, от которого он, будучи еще и тяжело больным, так до конца своих дней не оправился.

Работа с Кимом

е могу промолчать и о своих взаимоотношениях с Кимом, как с директором завода, моим непосредственным руководителем, давшим Министерству на меня характеристику, рекомендацию и согласие на утверждение меня на должность главного бухгалтера уже действующего предприятия союзного значения, руководство которого по действующему закону утверждалось Министром, а не управляющим Объединения, в подчинении которого мы стояли.

С самого первого дня Ким дал понять, что ни на какую дружбу мне не следует опираться и рассчитывать. Оба мы были сторонниками соблюдения Советских законов, от буквального следования которым впоследствии и пострадали. Во многих случаях мы сталкивались, находясь по разным сторонам баррикады.

Я всю жизнь считал и считаю, что «тесная» дружба директора и главного бухгалтера может привести к негативным последствиям и взаимному всепрощению.

Однако мы работали с ним слаженно, без каких то бы ни было конфликтов, он меня поддерживал, и я его всегда защищал, когда он предъявлял к сотрудникам довольно жесткие, но необходимые для исполнения требования.

Ким не раз мне говорил, что его коллеги – директора других электродных заводов иногда спрашивали, конфликтует ли он по работе с главным бухгалтером, на что он с удовольствием отвечал: «С Грачевым у нас нормальные взаимоотношения, я ему полностью доверяю и чувствую себя как за каменной стеной». Об этом мне не раз говорили те же директора. Споры между нами происходили и довольно часто, работа есть работа, но мы всегда приходили к обоюдному согласию. За 17 лет совместной работы мне ни разу не потребовалось и я ни разу не направил в вышестоящие органы – Объединению или Министерству – докладной записки или заявления о рассмотрении возникших разногласий между директором и мною, как это требовалось «Положением о главных бухгалтерах», утвержденным Советом Министров СССР, и чем многие коллеги пользовались.

История с докладной

все-таки однажды между нами промелькнула яркая искра, свидетелем «недоразумения» (по моему мнению, это как раз и было) случайно оказался, не вовремя зашедший в кабинет директора, главный инженер Лыков В.А. Не знаю, может быть, от него, или Ким в горячке поделился со своими друзьями, но слух об этом прошел по поселку, об этом я иногда слышал от «доброжелателей» или мнимых сподвижников Кима.

Подоплека этого дела состояла в следующем. Как в «Положении о главных бухгалтерах», так и в выступлении Министра на одном отраслевом совещании в Киржаче было прямо указано «что главный бухгалтер является ответственным за учет и сохранность социалистической собственности на предприятии». В соответствии с этим мы, главные бухгалтеры, обязаны были периодически, вместе с бухгалтерской отчетностью, представлять своему непосредственному руководителю, главному бухгалтеру Министерства, подробную информацию о состоянии и сохранности соцсобственности. Такую информацию за своей подписью я в установленные сроки и представлял.

Случилось это где-то в 70-х годах (точно не помню). С отчетом ушла в Министерство и моя информация, в которой я подробно и с большой тревогой и болью доложил, причем это делалось неоднократно, о незавидных делах с сохранностью ценностей на стройке и на заводе.

Завод во всю работал, стройка развернулась как никогда, а нам вышестоящие органы не выделили лимит и не утвердили штатного расписания на охрану, не было ни одного сторожа.

Поступающие оборудование и стройматериалы для строительства, сырье и материалы для основной деятельности выгружались и подчас, как попало, складировались на станции Линево, на железнодорожных путях до Листвянки, на всей территории стройки и завода площадью свыше 400 га. Огнеупорный кирпич для обжиговых печей и труб вываливался прямо в снег, а при наступлении весны – в глубокие лужи, при этом отдельные марки огнеупоров из-за своей гигроскопичности были упакованы каждый по отдельности в бумагу, а мы его валили в воду. О готовой продукции и полуфабрикатах вообще не думали и сваливали в любое освободившееся место, из подовых блоков делали ограждения между цехами. Не было или имелось в ограниченном количестве крановое хозяйство, поэтому погрузка задерживалась. У нас одной из первых задач была забота, чтобы снизить размер штрафов за простой вагонов, поскольку завод был планово-убыточным и штрафы иногда забирали все средства, собранные с большим трудом на выплату заработной платы коллективу.

Поскольку наступала весна, талые воды подступали к подъездам цехов, не было складских помещений для хранения даже наиболее ценного сырья.

В своей докладной записке я просил главного бухгалтера Министерства Л.С. Одарюк срочно доложить Министру и оказать нам действенную помощь в устранении создавшейся тяжелой обстановки, так как мы не имели возможности для ликвидации последствий паводка и для сохранения огромного количества ценностей.

Только тут мой тревожный сигнал был услышан, и записка была передана лично Ломако П.Ф. И надо же было случиться такому совпадению! В то время в командировке в Москве находился Ким С.А. и для какого-то срочного дела пришел на прием к Ломако П.Ф. в то время, когда он, прочитав мою докладную, обсуждал ее с Одарюк. Возмущенный до предела прочитанным и вдруг увидев на пороге кабинета Кима, с такой яростью на него накинулся и, не дав сказать ни слова, закричал на него: «Ты зачем ко мне явился? Давай срочно вылетай домой и выправляй положение». Можно было посочувствовать Киму. Я дважды в полуоткрытую дверь в кабинет Ломако слышал, какие эпитеты он отпускал в адрес попавших к нему людей, речь его могла затмить любого дореволюционного покроя корабельного боцмана, распекающего матросов. Он никогда не стеснялся ни женщин, ни высших чинов, по словам работавших с ним долгие годы, он без боязни спорил с высшим руководством страны, не особо считался даже со всесильным и грозным Л.П. Берия.

Ломако простым мастером с рабфаковским образованием добился такого положения, что стал незаменим.

Прожив долгую жизнь, он по существу построил все заводы цветной металлургии Союза и все с помощью заключенных, особенно политических.

Не побоялся пойти в одиночку на переговоры с разъяренной толпой заключенных Кенгирского лагеря в начале 50-х годов, уговорил их прекратить длительное восстание и приступить к работе в шахте, от имени руководства партии и правительства, ГУЛАГа обещал прощение и улучшение положения восставших. Но и те и другие, дав гарантии, обещаний не выполнили, и над заключенными была учинена жестокая расправа.

Под его руководством управлял строительством и затем освоением производства добычи ценных металлов в Норильске Л.П. Завенягин, попавший в опалу еще при Сталине. У него работал начальником главка «Реммашцветмет» сын известного полководца, расстрелянного в годы террора – Маршала и Героя Советского Союза В.К. Блюхера – Василий. Встречал я в кабинетах Министерства и еще одного человека, известного мне по работе.

Не дошедший до Министерского ковра, остановленный на пороге Ким С.А. пулей вылетел из кабинета, попутно узнав кое-какие подробности, долетел до Новосибирска, добрался в Линево и на следующий день с утра вызвал через секретаря меня к себе. Обычно я, по взаимной договоренности, входил к нему без спроса в любое время, а тут вызов. Это меня озадачило. Захожу в кабинет, сидевший за столом Ким поднялся и закричал на меня: «На *** мне такой главный бухгалтер», – и рассказал, как его встретил Министр.

В ответ я сказал, что служу не ему, а государству, по своей должности представляю и защищаю интересы государства. На него я никаких кляуз не писал и не намерен писать, а выполнял, докладывая обстановку на заводе, ничего не приукрашивая, свои служебные обязанности. Во время этих разборок заглянул в кабинет Лыков В.А., но поняв, что он тут лишний, исчез. Покипятившись, но, не совсем остыв, Ким с досадой махнул рукой, сказал: «Ладно, иди». Почувствовав себя не понятым и грубо встреченным, я целую неделю не заходил в кабинет Кима, необходимые документы для подписи и согласования, многие из них написанные мною лично, я отправлял для подписи с одним из своих заместителей или передавал через секретаря. Документы директор подписывал беспрекословно, иные даже не читал, видя на них мою подпись, но молчал и на контакт не шел. И только спустя неделю, остыв и продумав все, узнав все подробности и прочитав копию моей докладной Министру, которую я передал директору, Ким через секретаря пригласил меня к себе, крепко пожал руку и, заметно смущаясь, сказал: «Прости меня, Николай Васильевич за то, что я погорячился, невольно обидел тебя, и давай забудем про это». Я согласился, и на этом наша первая и последняя стычка завершилась.

Следом за этим на завод прибыл полномочный представитель Министра, были изданы соответствующие приказы, которыми предписывалось всем рабочим и служащим, за исключением занятых в непрерывном производстве, выйти на территорию завода для высвобождения лежащего в снегу и воде кирпича, срочно был построен склад кирпича, в нем установили кранбалку. Оборудование и другие материалы свезли и разместили в строящихся, но еще не эксплуатирующихся цехах. Мелкое оборудование свезли в рембазу, устроили для него стеллажи и другие приспособления, проинвентаризировали и промаркировали все оборудование и материалы, хранящиеся во многих помещениях, отдельные склады механизировали, оборудовав их транспортом и грузоподъемными механизмами, что оказалось редкостью для приезжающих к нам работников других заводов Министерства, вызывая изумление и зависть. Для ознакомления с организацией нашего складского хозяйства приезжали с других предприятий даже экскурсии.

А мы благодаря этому сохранили от расхищений и порчи много материальных ценностей, так что при вводе завода в эксплуатацию не понадобилось списывать на убытки недостающих ценностей.

Пример нашего умелого хозяйствования можно было сопоставить с соседними стройками. Если у нас при вводе завода в эксплуатацию безвозмездных потерь было на несколько сотен рублей, то в 60-е годы при вводе в Искитиме цементного завода, ревизию которого мне довелось проводить, рассчитанного на 10 технологических линий, удалось собрать только 9. Одна линия ценного дорогостоящего импортного оборудования была полностью поломана, расхищена, зарыта в траншеи и котлованы, чем нанесен был огромный ущерб.

Строители вновь недовольны

едовольство строителей нашей высокой требовательностью к качественному и своевременному строительству объектов вызывало раздражение и протесты строителей. Особенно их яростное раздражение вызвал мой отказ оплатить за счет завода банкет, устроенный строителями, по устоявшейся традиции, после сдачи очередного объекта в эксплуатацию. Передавшему просьбу строителей я сказал, что они стараются сбыть работу с рук с массой недоделок, занявших в ведомости недоделок не один лист, и хотят еще попировать за чужой счет.

Ни одного нарушения договорных работ мы не прощали, понимая, что в будущем все недоделанное своевременно и с низким качеством работ, нам придется выполнять самим и за счет своих прибылей. Акты недоделок, составлявшиеся при сдаче на каждый объект (в них проставлялись жесткие сроки для устранения недоделок, за исполнением этих сроков службой технадзора налажен был четкий контроль, за нарушение сроков немедленно предъявлялись штрафные санкции), и все они арбитражным судом решались в нашу пользу. Мне и нашим юристам Дениченко И.К., а в последующем Усову А.В. пришлось постоянно поддерживать связь с арбитражным судом.

Ни одного иска к строителям мы не проиграли, и дошло дело до того, что главный арбитр пригласил меня и сказал, что его беспокоит то, что строители стали жаловаться в партийные органы и как бы не обвинили нас в сговоре, и тут попросил дать согласие, чтобы арбитраж под надуманным предлогом отказал нам в удовлетворении нашего очередного иска, я с ним согласился, и это впоследствии было сделано.

Гонение на юристов завода

юриста завода Дениченко И.К., особенно настойчиво и всегда без промаха добивавшегося взыскания штрафов, по наущению партийных органов и с подачи областных строительных организаций, имевших обширные связи и соответственно, и по сравнению с нашим, авторитет, вначале попросили директора завода Кима С.А. уволить с работы, а когда он отказался, то на Дениченко было состряпано прокуратурой уголовное дело (им он тоже не давал спокойно жить), в котором он обвинялся в подделке диплома, транспортных квитанций и т.п. Все это легко можно было опровергнуть, да и все дело выглядело глупо. На суд явился весь «цвет» областных организаций, все выкрикивали без стеснения и оглядки на присутствовавших женщин такое, что было неудобно слушать. На суде даже всплыло, в качестве одного из обвинений, совсем абсурдное обвинение – его отчество Карлович, хотя он настойчиво пытался переделать его в Карповича. Откуда оно взялось в глухой сибирской деревне, неизвестно, хотя Дениченко был истинно русским. Может быть, его предки, чтившие когда-то Карла Маркса, занесли это имя в свой род. А один из лиц команды, устроивший судилище, всерьез высказал подозрение, не немец ли подсудимый, а, следовательно, не замаскировавшийся ли фашист, скрывающийся от карающей руки наших «органов».

Со стороны свидетелей, вернее защиты, слово представили только мне. Я охарактеризовал деятельность Дениченко, как отличного работника, привел цифры по рассмотренным искам, опроверг некоторые необоснованные обвинения. Но заранее спланированный и согласованный его участниками приговор, высокий и справедливый суд приговорил Дениченко к максимальному сроку наказания – 7 годам лишения свободы. Но режиссеры суда просчитались. Попав за решетку, буйный по характеру Дениченко, развил там такую бурную деятельность, составляя товарищам по камере жалобы, заявления, ходатайства, завалил ими со своими сокамерниками суды и прокуратуру, что они буквально взвыли, и, как результат, он добился своего. Руководство колонии, чтобы избавиться от беспокойного подопечного, представило в суд соответствующие документы для досрочного освобождения Дениченко за хорошее поведение и отличную работу. Приговор суда последовал незамедлительно, прокурор скромно промолчал, и наш юрист был досрочно освобожден и с триумфом явился домой.

Планово-убыточный завод

авод имел два баланса: капитального строительства и основной деятельности. По обеим для нас вышестоящей организацией был запланирован нулевой результат, и эти плановые показатели Объединением усердно защищались в Министерстве. Несколько раз я протестовал перед руководством и лично перед Соседовым, что такое планирование нас оскорбляет, развращает коллектив, вызывает упреки и нарекание руководителей заводов Объединения, за счет прибыли которых покрывались наши убытки. Объединению, позицию которого поддержало Министерство, такое планирование было выгодно, снимало многие вопросы, а для Министерства вообще было безразлично, так как в сводном балансе Объединения убытки вообще не показывались, сальдо всегда было положительным. Моя критика и просто высказывания против такого планирования вызывали недовольство руководства, поэтому за все время работы при подведении ежеквартальных итогов причитающаяся мне премиальная надбавка всегда, под надуманным предлогом, снижалась не менее чем на 50%.

На положении бедного родственника

споминается мне и отношение коллег по профессии с других заводов, и с электродных, и других крупных комбинатов, особенно со Средней Азии. Многие при встречах относились снисходительно, с чувством превосходства и своей значимости. Подумаешь, какой-то заводишко, да еще в Сибири, где медведи табунами ходят. Прибыли от него нет, и содержится он за счет прибыли от их заводов. Да и электроды многие представляли в виде проволочных электродов для сварки, даже многие ушлые снабженцы наведывались за таким товаром и теряли интерес, увидев размеры наших электродов. Даже в бухгалтерии Министерства считали, что я не имею должной нагрузки, бездельничаю, и пытались неоднократно и небезуспешно переложить на меня свою работу, и я много времени тратил на приемку и обработку годовых отчетов, сдаваемых другими заводами.

Накопление опыта

абота с отчетами помогала расширить кругозор, изучить опыт работы других, повышалась квалификация, этому способствовали ревизии других заводов, на которые Министерство посылало всех, в том числе и меня, главных бухгалтеров. Такова была в то время практика самообслуживания, хотя, при наличии в Министерстве сотен предприятий, пути ревизоров, как правило, не пересекались. На ревизии обычно посылали в захолустные места, так как цветные металлы добывались и обрабатывались не в столицах. Кстати, в столичных заводах проводить ревизии пришлось только дважды: в Москве на электродном заводе и в Баку. Москва это понятно, даже считалось почетным делом, так как в лучшие места всегда ездили в основном москвичи.

Командировка в Баку

Баку мне не понравился, кругом нефть, во дворах нестерпимая вонь от отходов, в переполненных и редко убираемых контейнерах. Каспийское море мелкое, можно забрести не на одну сотню метров и не дойти до глубины, где можно было бы достаточно обмыться, а не обляпаться в комки и кучи плавающей повсюду нефти. Кругом сплошные глиняные высокие заборы. Одну достопримечательность мне показали – «Девичью башню», но впечатление от нее осталось тяжкое, когда сказали, что с этой башни сбрасывали девушек.

Как-то по приезде в Баку провезли меня по городу и в первую очередь показали достаточно большое здание, на крыше которого укреплены два лозунга: «Партия – наш рулевой», а пониже другой «Ленин с нами». Остановили машину и говорят:

– Читай.

Прочитал я, с ходу и спрашиваю:

– Ну и что тут такого, таких лозунгов по стране тысячи?

А мне, подведя к входу здания, показывают вывеску «Психиатрическая лечебница».

Во всех разговорах почему-то упоминались «Наш Алиев» и герой гражданской войны Нариманов. Завод, расположенный на берегу моря, постоянно продувается ураганными, срывающими крыши ветрами. Народ многонациональный, приветливый, любит очень чай.

За часовую прогулку по заводу директор завода Эльдар Курбанович несколько раз останавливался и угощал чаем. Звал работника, откуда-то мгновенно появлялись столик, сиденье и чай в маленьких стаканчиках.

В Баку я жил в одиночку, во дворце какого-то эмира, довольно разрушенном, с древним туалетом, вода в нем в медном длинногорлом кувшине. А вокруг одичавший, заросший сад.

Обслуживала пожилая, молчаливая женщина. Кормили хорошо, мясо, фрукты, овощи и особенно зелень были в изобилии.

Длинные, темные ночи, в полуосвещенных комнатах навевали грусть и какой-то страх, вспоминались стихи Сергея Есенина. Память о проживании его в этом городе и его любимой Шаганэ там очень трепетно хранится, и жители этим гордятся.

Впечатления от поездок на ревизии

жегодные командировки на ревизии, иногда по два раза в год, не только помогали, расширяли и углубляли уровень знаний, но и расширяли жизненный кругозор. Правда, в областных центрах, кроме Красноярска, Запорожья и Челябинска, мне, если не изменяет память, бывать не пришлось, а по «просторам родины чудесной» изрядно поколесил.

Частенько возьмешь карту, читаешь и встречаешь такие названия, как например: Закаменск, Шерлова гора, Енисейск, Братск, Пикалево и т.д. и т.п., в каких трущобах не пришлось побывать. Думаешь и вспоминаешь. Здесь я бывал, с какими людьми встречался, всплывают в памяти фамилии, что и как пришлось повидать.

А какие трудности люди, проживавшие в тех местах, выдерживали, приходилось мне видеть.

Приходит на память, как директор одного завода с многотысячным коллективом, с номером почтового ящика, то есть, как и все, засекреченного, расположенного близ китайской границы, приглашая меня на обед в заводскую столовую, не без гордости говорил: «У нас есть хек и картошка свежая, вместо сушеной, хоть немного, но завезли». А люди проводили в тех местах всю жизнь, кругом камень, горы и лес, копоть и дым из заводских труб, выходить дальше зоны нельзя, да и опасно, кругом дичь, звери, а главное – никто пропуска не даст. Дети не представляют себе, как растут воочию обыкновенные огородные овощи (огурцы, капуста, чеснок и т.п.), не говоря уже о фруктах.

На новогодней елке детям (было и такое) вместо конфет и других сладостей дарили по пачке макарон или лапши. Женщин, не всех, а наиболее отличившихся, в праздник 8 марта премировали отрезами ситца из 2 - 3 метров.

Работа с Лыковым

заменившим Кима С.А. Лыковым В.А. у нас были вполне нормальные служебные и личные взаимоотношения, даже не припомню чего-то необычного, выходящего за рамки обычных служебных дел.

Руководство Объединения меня ценило, периодически поощряло, а по итогам работы, как было заведено, снижало выплаты премиальных, никакого недовольства я не высказывал, ездил на ревизии, выполнял различные поручения. Главный бухгалтер Объединения Суров меня ценил, был приветлив. Он был пенсионером, но продолжал работать, хотя в отдельные периоды прекращал работу, вероятно, по состоянию здоровья. Потом снова возвращался, по праздникам присылал приветственные телеграммы, а иногда более подробные письма, сообщая о себе и жене Нине Ивановне, знал он и мою жену Татьяну Сергеевну и был с ней приветлив и сердечен. С работниками Объединения у меня были отличные взаимоотношения, никаких конфликтов или ссор. Соседов В.П. меня уважал, ценил по своему, выпустил книгу об электродной промышленности и в ней нашел место, где похвалил за хорошую работу и меня, и моего брата Федора, работавшего на заводе шофером. По представлению Объединения меня наградили значком «Отличник цветной металлургии», при чем даже дважды, так как первый значок заместитель руководителя Объединения Крым Л.П. – потеряла, на следующий год был выпущен второй приказ Министра, и мне выдали значок, взамен утерянного.

Наш труд достойно оценён

аша бухгалтерия, вероятно, чуть ли ни одна из первых, три года подряд в отраслевом смотре-конкурсе завоевывала почетные классные места и награждалась почетными грамотами Министерства и ЦК профсоюза металлургов. Я был награжден, в числе первых трех человек, медалью «За доблестный труд». В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина». Мы одними из первых в области перешли на выдачу заработной платы через сберкассу, успешно начали внедрять механизацию бухгалтерского учета. Аппарат бухгалтерии был укомплектован, за небольшими исключениями, первоклассными специалистами, на которых я мог вполне положиться, доверял им полностью. Я хоть и находился пять лет на пенсии, но был полон сил и энергии и готов был работать и дальше, опыт работы у меня был большой, за 65 лет опыт работы в разных отраслях народного хозяйства и с учетом моей работы по заданиям партийных, советских и правоохранительных органов на ревизии в разных предприятиях и учреждениях предоставлял мне разбираться во всех нюансах бухгалтерского учета, ни в чьих консультациях и наставлениях я не нуждался. В семье тоже было нормально. Материально, по тем временам, не нуждался: не обладая тяготой к вещизму, не завел, как многие мои товарищи и подчиненные, автомобиля, на работу и с работы за 3 км от дома всегда ходил пешком, да и сейчас у меня единственное транспортное средство – тросточка, которую я иронически называю «Мерседес». Спиртными напитками не увлекался. Любил собирать грибы в окрестных лесах. Спортом не занимался с детства. В интригах, сборах сплетен не участвовал и относился к людям, занимающимся такими делами, а также к хапугам, ворам и пьяницам с презрением и с ними связь не поддерживал.

Любил и сейчас люблю чтение, в хорошие годы, до перестройки, выписывал до полутора десятков подписных изданий.

Уважал и хранил честь семьи. С любовью относился к своим родственникам, которых у меня много. В общем, я в свои 65 лет чувствовал себя устойчиво и независимо.

Появление Зырянова

оявление на заводе Л.П. Зырянова я вначале особо не почувствовал и сейчас не могу выскрести из памяти, какое он на меня произвел впечатление.

Воспринимал как очередного выдвиженца, которых я за свою долгую жизнь повидал и повстречал немало. Для решения любых вопросов на заводе были опытные заместители директора, другие высокоспециализированные и порядочные служащие и инженерно-технические работники, начальники цехов и отделов, с которыми у меня сложились нормальные, ровные отношения. Я ценил их знания, опыт и умения, они считались с моей принципиальностью, высокой требовательностью, строгостью и неподкупной честностью. Возникавшие в процессе разногласия и конфликты разрешались совместно и с обоюдного согласия, а в отдельных случаях резких расхождений при помощи директора Кима С.А., решение которого было всегда взвешенным, и всеми воспринималось безоговорочно. С Зыряновым я редко встречался, так как необходимости в этом не возникало. Да обсуждать с ним особенно было нечего, так как в бухгалтерском учете он вообще не разбирался, да и с руководителями других отделов управления у него было мало общего, на уровне начальника цеха, да и еще не одного профиля завода, каким он был до приезда на наш завод.

Так что в памяти моей чего-нибудь яркого, да и обычного, от Зырянова не осталось, в общем, «был Максим, да хрен с ним».

Вторая атака по сценарию

озник у нас при Зырянове спор, выросший потом в проблему с отделом труда и зарплаты. Работники ОТиЗ при составлении расчета штатного расписания на следующий год для бухгалтерии неправильно и, по моей догадке, с заранее намеченной целью, намеренно занизили численность. С их расчетами я не согласился и подписывать его не стал. Поспорили, и мне почувствовалось, что инициатором составления явно абсурдного расчета стоит кто-то другой и сделано это было, чтобы подготовить почву для конфликта.

Директор, не сведущий в наших делах, в разгар спора не вмешивался и, по-моему, не участвовал. И тут внезапно появился Соседов В.П., не знаю, то ли он был у нас, как обычно делал или только что приехал. Вступил в наш спор, взяв сторону ОТиЗ, начал мне что-то доказывать, но чувствовалось не как специалист, а по должности главного, заставлял меня подписывать тот злополучный и, как показалось, вроде бы никому не нужный расчет. Я отказался подписывать, да думаю, моя подпись ничего бы и не значила. Если нужно было утвердить, утвердили бы сами, меня не спрашивая. После моего отказа Соседов отбыл, а через некоторое время прибыл его заместитель и главный инженер Объединения Кралин Л.П. Сферой его деятельности являлась технология производства, а отнюдь не бухгалтерия и подбор кадров. Однако он сразу вызвал меня в кабинет директора, который сразу вышел и больше при моем общении с Кралиным не появлялся.

Кралин с первых слов стал интересоваться моим здоровьем, потом сказал, что я пенсионер и мне нужно увольняться. Я долго не соглашался, говоря, что могу и в состоянии еще долго работать и не имею желания бросить любимое дело, которому посвятил всю мою сознательную жизнь. Однако уговоры длились до обеда, потом возобновились после обеда и продолжались еще долго. Кралин стал напоминать, что ему пора уезжать, а он из-за моего упорства и, не получив нужного согласия на увольнение, может опоздать на самолет, смутно как-то намекнул, что вопрос обо мне решен в Министерстве, и я вынужден был написать заявление об увольнении.

Передача дел

ехал Кралин, и следом за ним прилетел главный бухгалтер объединения Суров Н.Я., вышедший на пенсию раньше меня, но продолжал, хоть и не регулярно, работать.

Я у него спрашиваю, а кому передавать дела? Он был явно смущен, чувствовал свою вину передо мной за то, что включился в недостойное дело. До обеда ничего о моем преемнике было неизвестно, а пришли с Суровым из столовой, идем с ним по коридору заводоуправления и вижу за шторой от меня прячется мой бывший заместитель.

Трудности с подбором кадров

предыстория была такова. Для меня на новом необжитом месте вопрос формирования бухгалтерии опытными людьми стоял очень остро. Объем работы у нас был очень большой, было два баланса – строительный и промышленный и еще пять или шесть балансов, самостоятельно ведущимися в детсадах, школах, базах отдыха, подсобном сельском хозяйстве и др. Механизации никакой, обыкновенные (это нынче) калькуляторы поштучно делились и выдавались главным бухгалтером Министерства по разнарядке, подписываемой Министром или его заместителем.

В поселке только-только начиналась нормальная торговля, фонды на товары выделялись незначительные, мы так и не добились обеспечения поселка по нормам Крайнего Севера, хотя нам это долго обещали решить вышестоящие органы.

Инфраструктура поселка тоже была в зачаточном состоянии, не работал автотранспорт. Так что при таких условиях найти хороших специалистов, тем более на должности моих заместителей, было очень трудно. Такие люди ценились везде. Жильем, в основном собственным, обеспечены. Доступ в торговлю, к товарам и продуктам, при помощи сложившихся связей и блата, как это было повсеместно, они имели неплохой. В отличие от нас, получающих и живших на голый и небольшой, по сравнению с другими, оклад, они имели неплохую зарплату и могли систематически получать премиальные доплаты за выполнение плановых показателей.

Отказаться от всего этого, лишиться общения с родней и давнишними знакомыми и ехать в незнакомое, необжитое место, не имея гарантии на быстрое улучшение жизни, а всего только ради получения казенной квартиры, чем мы только и могли заманить людей, причем и с квартирой не все было так просто. Если у человека был свой дом, огород и домашнее хозяйство, то на новом месте он мог получить, хотя бы и благоустроенную, только одну квартиру, должен думать об устройстве членов семьи на работу и учебу.

Поэтому рискнувших потерять все это, ради «журавля в небе», были считанные единицы. Двух хороших специалистов, по опыту и знаниям, возможно равных или даже превосходящих меня, я пытался сагитировать, они вроде бы и согласились, с одним хорошим другом Болотиным Сергеем я долго вел переговоры, он созванивался со мной, тайно от своего начальства и, в конце концов, раздумал и отказался. Он давно умер. Мир праху его. Со вторым таким же товарищем Толочко Н.Ф. мы вроде бы договорились, он поступил к нам на работу на должность начальника финансового отдела, ради Толочко специально организованного, надобность в этом давно существовала, поэтому все получилось одно к одному.

Но Толочко Н.Ф., помотавшись по выходным на электричках (семья у него оставалась в Черепанове), насмотревшись на нашу нужду, поработав несколько времени, отказался. До этого он работал в Райпотребсоюзе, возможности у него были несравнимы с нашими. Так что двоих своих хороших товарищей, на которых я рассчитывал, я понял и обиды не имел.

Появлялись и залетные спецы, прослышавшие про новостройку, в основном не имевшие ни кола и ни двора, как правило, одиночки. Тоже оформлялись на работу, но, проработав несколько дней, уезжали, или мне приходилось по ознакомлении с их способностями предлагать им забрать документы и уезжать.

А одного, по фамилии Безденежный (фамилию он оправдал), принял на должность своего заместителя. Видно было, что за душой у него ничего нет, перебивался как-то, питаясь в столовой, видимо в долг. Но получив аванс, исчез мой работник на несколько дней, появился со следами изрядного похмелья, и, учуяв от него запах спиртного, я отобрал у него ключи и документы, с которыми он хотел заниматься, и предложил немедленно покинуть бухгалтерию и идти в отдел кадров за документами, куда я сразу позвонил.

Попался и молодой парень, подающий надежды и с небольшим гонорком, недавно окончивший институт Мырдин А.Б., приехал вместе с женой, бухгалтером по специальности. Жители г.Бердска, проживали у матери в собственном доме. Оба мне понравились, принял его в заместители, жену рядовым бухгалтером, оба показали себя неплохими работниками. Но в Бердске открылся небольшой завод по ремонту весов, и земляки перетянули их к себе, о чем я очень сожалел.

Надолго мне удалось перетянуть к себе в заместители Новикова П.Д. из Искитима, с которым мы вместе работали на заводе ЖБИ №5, дружили лично и семьями, а также Антощенко В.Л. из Черепанова, работавшего там в автобазе главным бухгалтером. Разные у них были характеры и разные способности и отношение к делу, оба ушли с самостоятельной работы в подчинение другому человеку, это обстоятельство иногда проскальзывало в работе и взаимоотношениях, но не мешало. К сожалению, 12 апреля 2010г. Петр Дмитриевич Новиков на 84 году жизни скончался. Мир его праху.

Оба меня вполне устраивали, внушали доверие и уверенность, что на них можно было положиться, особенно при моих нередких командировках, отпусках, да и участившихся болезнях. Пришлось отрываться и на общественные дела, жизнь не стояла на месте, и сейчас трудно даже припомнить, чем только ни пришлось заниматься. Ведь все делалось для себя и своих семей, да и народ наш, почти все молодые были, воспитаны по-другому, не считали зазорным любой труд, будь то конторский стол, клубная сцена или погрузка кирпича и наведение порядка на территории завода, никто не стоял в сторонке, невзирая на ранги.

После сформирования руководящего ядра бухгалтерии стало легче набирать и рядовых бухгалтеров и начальников бюро и подотделов.

Со строителями и работниками завода ехали и семьи, жилья для этого хватало, а с ними естественно и жены, имеющие среднее и высшее образование, а нам такие молодые, охочие до работы, иногда дерзкие, были нужны, не важно, что у многих не было бухгалтерского образования, действовали по известной пословице: «Не хочешь – заставим, не можешь – научим». Заставлять не было нужды, все рвались на работу, не хватало вакантных мест, и за учебу брались все. В первую очередь и больше всех пришлось заниматься мне и моим заместителям, потом подключились люди, имевшие огромный опыт работы, прибывшие к нам со стороны, такие, как Малышева Александра Федоровна – уникальный специалист, возглавившая бюро по учету затрат на производство, самое главное, ключевое звено. Она и мне во многом помогла организовать учет, сложный по числу переделов в производстве, работы многочисленных цехов и подразделений, учебных и культурно-воспитательных подразделений. Существенную помощь и поддержку оказала планово-экономическому отделу и ее руководителю Розановой Л.Г. Наши совместные совещания носили постоянный характер, и мы решали возникающие (все же было начато с нуля) проблемы. Часто привлекались работники ОТИЗ и других подразделений.

Мои девушки

конце 80-х годов коллектив бухгалтерии вырос до 31 человека, из них 26 человек женщины. Их я предпочитал называть девушками.

Все проявляли такую работоспособность и знание дела, что посторонние удивлялись и завидовали мне. Особенно среди них выделялась Чистотина Антонина Илларионовна – начальник бюро по заработной плате. У нее не было специальной подготовки; придя на завод, она работала машинисткой, уборщицей, кассиром и одновременно помогала мне, так как я долго был в единственном числе бухгалтером. Добавленную в штат должность одного бухгалтера я уступил директору завода, не имевшему личного шофера. В поселке до сих пор есть человек – шофер, в трудовой книжке которого сохранилась запись о приеме его на завод на должность бухгалтера.

Всех перечислить не могу, а если пропущу, то вызову обиду. Скажу только, что я гордился своими «девушками», все они достойные люди.

Традиции остались

осле моего ухода на пенсию я, не выдержав долгого безделья, снова стал работать, с учетом своих сил, в подразделениях, относящихся непосредственно к заводу или обслуживающих нужды его коллектива. Часто встречался с прежними коллегами, состав их в связи с возрастом часто обновлялся и сейчас, если есть кто из моих сослуживцев, то только единицы.

Но удивительно, что дух и традиции, которые были заложены нами, остались. Как и прежде, словно по эстафете, передаются опыт и знания, накопленные уходящими на отдых, тем, кто пришел к ним на смену. И меня не удивило, а скорее обрадовало опубликованное в газете сообщение, что нынешний главный бухгалтер завода Чечеткин Александр Юрьевич – представитель второго поколения заводских бухгалтеров, отца которого я однажды предложил на должность главного бухгалтера, признан «Лучшим бухгалтером России» на Международном форуме бухгалтеров и аудиторов и получил из рук председателя Счетной палаты России диплом. Значит, есть нам чем гордиться!

Работавшая в бухгалтерии завода Шефер Ольга Владимировна, выехав на историческую родину – ФРГ, продолжает и там отлично трудиться и заслуженно пользуется уважением и почетом.

А ее соотечественник Элерт Александр Фридрихович, также работавший у нас в должности заместителя главного бухгалтера завода, помог руководству нашего завода найти партнеров и наладить коммерческие связи с деловыми кругами ФРГ. А руководителям нашей области преподал такой урок, что сколько ни писали об этом событии журналисты в СМИ, а фамилию Элерта ни разу не упомянули, маскируя, видимо, от стыда свои сообщения словами «некий зарубежный человек», а уж в редких случаях «житель из ФРГ». Попав в финансовую яму, наши областные и городские хозяева продали Элерту новую 25-ти этажную гостиницу «Новосибирск», стоящую около миллиарда долларов, чуть ли не за десятую часть ее стоимости.

Редко уже, по состоянию здоровья приходится мне встречаться с коллегами, но когда встречаемся, то встречи бывают душевные, чувствую уважение и почтение, и при необходимости мне не отказывали в материальной помощи и поддержке, за что выражаю всем душевную благодарность. Значит, не зря я жил и трудился.

Назначение Чечёткина

вот увидел в коридоре моего бывшего подчиненного, которого я только недавно выгнал с работы за запутывание учета на порученном ему участке. Попал он ко мне случайно, когда я повсюду искал для себя кадры. А купил на том, что предъявил два диплома – с института и техникума. Откуда он их взял, не знаю, всякое же бывало. Оказался в дальнейшем полной тупицей, да еще и с непомерным гонором. Спрашиваю у Сурова, не этого ли типа он мне подготовил на замену? Услышав подтверждение, я твердо и категорически заявил, что беспокоюсь за судьбу завода, которому отдал лучшие годы, и ни за что не соглашусь дело своей жизни передать в руки этого бездарного человека, и потребовал прекратить разговор на эту тему, предложив незадачливого кандидата удалить с территории завода. Суров, прибывший по предписанию Соседова, чтобы выполнить его волю, оказался в тупике, больше никаких альтернативных кандидатов у него не было. А выполнить волю Соседова, будучи сам в неопределенном положении, был обязан. Он спросил у меня мое мнение, кому же сдавать дела?

Поразмыслив немного, я предложил Чечеткина Юрия Александровича, недавно прибывшего с военной службы и временно назначенного на должность начальника финансового отдела, взамен уволившегося Толочко Н.Ф.

Парень, молодой, исполнительный, сумеет освоить порученное дело. На замечание Сурова, что Чечеткин не бухгалтер, я ответил, что мы тоже не родились бухгалтерами, аппарат бухгалтерии опытный и слаженный, при необходимости подскажут и помогут, а подучиться молодому человеку можно всегда.

На том и порешили. Вопрос был тут же согласован с Соседовым и Зыряновым, на следующий же день я сдал дела, в присутствии заместителя главного бухгалтера Обрезановой Н.С.

Чечеткин, оказавшийся, неожиданно для него самого, ввергнутым в неизвестный ему конфликт, чувствовал себя не в своей тарелке. Я при встрече с ним посоветовал поступить на бухгалтерские курсы, организованные в Искитиме, но он (можно было его понять) посчитал неудобным для себя, взрослого мужчины, занимающего высокую должность, оказаться в окружении девчонок – вчерашних школьниц.

Он стал больше всего находиться в цехах, попутно изучая технологию и контактируя с руководителями цехов.

Поскольку смена фигур на доске из-за отсутствия Чечеткина мало кто замечал, заместители по сложившейся традиции и установленному порядку полностью заменяли его на работе. Даже долгое время из-за ненадобности не менялись образцы подписей в банках.

Бухгалтерия работала нормально и только, когда наступил срок составления и сдачи годового отчета, а Чечеткин естественно не был вполне готов к этому, ему нужна была помощь, то руководство завода вынуждено было пригласить меня. Больше то некому было. Со мной было заключено трудовое соглашение, которое подписал директор Зырянов Л.П.

Был составлен годовой отчет, и мы вместе с Чечеткиным поехали в Москву в Объединение «Союзуглерод». В то время обязанности главного бухгалтера вновь исполнял Суров Н.Я. Перед этим руководство Объединения по соглашению с Министерством решило перевести на должность главного бухгалтера Барашкова Г.Н., работавшего главным бухгалтером на НЭЗе, он согласился, успел поменять квартиру в Новочеркасске на менее ценную в Москве и переехал в Москву с семьей. И когда явился в Объединение для занятия новой должности, то был многими работниками Объединения встречен в штыки, их поддержал, по всей видимости, и Соседов. Напомнили ему критику методов работы многих работников.

Но поскольку законных причин отказа не было, да еще его и сами приглашали, на партийном собрании работников Объединения было принято решение отказать Барашкову в приеме на работу по той причине, что он не состоял членом коммунистической партии. Был он высокообразованным, грамотным специалистом, по опыту работы и специальным знаниям был равен, а в некоторых случаях и превосходил Сурова. Барашков тут же нашел работу и на условиях, намного превосходящих в «Союзуглероде».

В завершение всей этой эпопеи Суров был окончательно отправлен на пенсию, на которой он еще несколько лет прожил. На место главного бухгалтера Объединения назначена Гвоздева З.Я., работавшая начальником финансового отдела, работает ли она сейчас, мне доподлинно неизвестно.

Проводы на пенсию

пустя несколько времени, на завод прибыл Соседов В.П. для проводов меня на заслуженный отдых, была вручена небольшая премия, грамота и адрес от коллектива. Проводы состоялись в актовом зале в присутствии всего заводоуправления. После обычных, казенных слов руководителей, как это и полагалось, слово предоставили мне, конспект выступления я заготовил заранее (он здесь прилагается). Никаких обид я никому не высказывал, считая все как должное. Рассказал, чего достигли работники бухгалтерии, поблагодарил коллег, о своих заслуженных наградах и поощрениях.

Все мое выступление было присутствующими сотрудниками внимательно выслушано и с восторгом и аплодисментами принято. Только вот поведение Соседова В.П. меня крайне удивило, во время моего выступления он нервничал, несколько раз одергивал и шепотом говорил: «Кончай скорее». Но я задуманную и записанную свою речь сказал полностью. Мы с ним расстались по существу при выходе из-за стола, он уехал восвояси, удовлетворенный, видимо, тем, что щекотливая задача, данная ему Мартыновым, полностью выполнена. На заводе нет ни Кима, ни поддерживающего его Грачева.

Выступление на проводах

роводы на пенсию 25 мая 1985 года.

Кажется недавно, а прошло уже 20 лет с начала строительства нашего завода. На такой же срок и мы постарели, а из 4 человек, которые начинали работу на заводе, один я остался.

И как это ни тяжело сознавать и перестраивать весь образ жизни, а время неумолимо, пришла пора уходить на заслуженный отдых.

За 20 лет каких только трудностей не пришлось испытать, ведь практически все пришлось начинать с нуля. Но помогли молодость, оптимизм и вера в будущее.

На моих глазах выросли гигантский завод и рядом с ним современный город, а народному хозяйству выдано на десятки миллионов продукции. За эти годы затраты на капитальное строительство и на выпуск готовой продукции превысили 100 млн.руб. И эти средства прошли не только через наши руки, но и через разум и сердце.

И в том, что создано за эти годы, есть немалая доля и нашего труда.

Налаживать бухгалтерский учет пришлось на пустом месте, без какой-либо посторонней помощи, полагаясь на интуицию и прошлый опыт.

Безусловно, не все получалось гладко, были промахи и ошибки. Но ведь легко делать и исправлять по готовому. Для наших наследников, во всяком случае, подготовлена хорошая почва и для критики и для исправления недостатков и лучшей организации работы.

Нам было трудно, но мы всегда стремились быть в первых рядах. Первыми в Объединении перешли на механизированную обработку документов на перфорационной технике, первыми в Объединении и одними из первых в Министерстве перевели весь коллектив на выплату заработной платы через сберкассу. По итогам смотра-конкурса за образцовую постановку бухгалтерского учета работа коллектива бухгалтерии четыре раза отмечалась с положительной стороны и трижды коллектив награждался почетной грамотой Министерства и ЦК металлургов с вручением денежной премии. Большой вклад в налаживание и организацию учета внесли т.т. Новиков П.Д., Малышева А.Ф., Антощенко В.Л., Чистотина А.И., Семикопенко Н.А., Шестакова Т.А., Власенко Т.Ф., ушедшие на пенсию Белова М.Е. и Заикин И.А. и другие товарищи. Всем им я искренне благодарен. Коллектив бухгалтерии все эти годы работал слаженно и продуктивно. Недавно в передовой статье газеты «Правда» говорилось: «Работа бухгалтера требует исключительной добросовестности, точности, аккуратности, профессиональной компетенции. Бухгалтер должен знать основы гражданского и финансового законодательства, экономику отрасли, принципы планирования, финансирования и анализа хозяйственной деятельности».

В какой мере я отвечал этим требованиям, судить не мне. Во всяком случае, я старался по мере своих сил и способностей принести своим трудом максимум пользы обществу, трудился честно, добросовестно. В таком же духе старался воспитывать свой коллектив.

Любимому делу отдано более 45 лет, а всего мною отработано 53 года. Но время неумолимо. Пришла пора с вами расстаться. Мой скромный труд на заводе отмечен медалью «За доблестный труд». В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина, медалью «Ветеран труда», значком «Отличник цветной металлургии» и юбилейным значком к 60-летию Сберегательного дела в СССР, почетными грамотами Облисполкома и руководства.

Руководство завода и профсоюзный комитет присвоил мне почетное звание «Ветеран завода».

Я испытываю чувство глубокой благодарности ко всем, кто так высоко оценил мой труд.

Хочется пожелать остающимся и тем, кто придет нам на смену, такой же продолжительной, честной, высокопродуктивной работы.

Спасибо всем, кто организовал это собрание и тем, кто пришел сюда за то, что отметили мой труд и достойно оценили мои заслуги.

Спасибо вам за все.

День бухгалтера

что дальше?

3 декабря 1999 года меня пригласили на завод. Это было для меня сюрпризом, так как в этот день – 3 декабря, только в 1965 году, я был принят на должность главного бухгалтера строящегося электродного завода и проработал на нем 20 лет, в том числе 5 лет после оформления пенсии.

Оказалось, что приказом директора завода Кохановского С.А., поддержавшего почин работников бухгалтерии, этот день был объявлен «Днем бухгалтера», вместо 20 декабря, учрежденный на этот день Правительством России. С тех пор этот день закрепился на постоянно, меня всегда приглашали на торжества. Последние годы не бываю – здоровье сильно пошатнулось.

А тогда на открытии праздничного торжества я выступил перед большой аудиторией и, в частности, сказал следующее: «Разве мог я в далеком 1936 году, даже при самой богатой фантазии, предположить, что в конце столетия и тысячелетия моя скромная персона послужит поводом для такого оригинального праздника.

Самому не верится, что прожив долгую сложную и тяжелую жизнь, пройдя все круги ГУЛАГовского ада, я жив, соответственно возрасту держусь на ногах и прилично себя чувствую, продолжаю работать и даже мечтаю пожить и поработать в 21 веке.

Рассказал о роли бухгалтерского учета и о пути, пройденном нашей бухгалтерией, дожившей от простых конторских счет до сложных компьютеров.

Так и получилось, что я перестал работать уже в 21 веке, а мои счеты, как реликвия, хранятся где-то в заводском музее.

Бухгалтерия завода лучшая в отрасли, а главный бухгалтер завода Чечеткин Александр, сын Юрия Александровича, которому я передал при увольнении дела бухгалтерии, получил почетное звание «Лучший бухгалтер России».

А время все шло и шло, меняя череду событий. Канул в лету «Сибирский электродчик», изо дня в день рассказывавший о делах работников завода, их успехах, радостях, талантах, а также и горестных потерях. На месте Объединения «Союзуглерод» появилась корпорация «Энергопром», и место «Электродчика» заняла газета «Энергия графита». А на ее страницах в ноябре 2009 года появились под рубрикой «День бухгалтера» выступления всех главных бухгалтеров, входящих в корпорацию: Е.Н. Полянской – гл.бухгалтера группы «Энергопром», Е.И. Шаповаловой – гл.бухгалтера НЭЗ, А.Ю. Чечеткина – гл.бухгалтера НовЭЗа, выступления коллективов бухгалтерии других подразделений. Все они рассказывают о своих успехах и не только в основной работе, но и в общественной жизни, о том, что на НовЭЗе три человека бухгалтеров избраны депутатами местных Советов, а А.Ю. Чечеткин является председателем Совета депутатов р.п. Линево, многие участвуют в культурной и спортивной жизни поселка.

Никто не упомянул моей фамилии, да это и не нужно, главное, что вызывает во мне благодарность и греет душу, в том, что наш труд не забыт и мое имя приобрело всероссийскую, хотя бы в пределах одной отрасли, известность. До слез признателен и благодарен своим коллегам, в основном среди них женщины, и пусть они гордятся избранной на всю жизнь профессией бухгалтера, название которой появилось более 510 лет назад и означало по-немецки «книгодержатель». А введено оно было тогда, когда император Максимилиан I подписал очередной указ «Повелеваем делопроизводителя нашей палаты, доверенного и прилежного писца, который ведет книги, отныне называть бухгалтером, каковым должен теперь быть Христофор Штехер». Вот такой непростой бухгалтер, такие мы бухгалтера.

Снова встреча с Зыряновым

е предполагал я, что мне вновь придется столкнуться с Зыряновым и ознакомиться с темными делами его покровителя Мартынова. Но такой случай наступил.

Прокуратурой области и органами МВД в 1986 году, по заявлению и сигналам граждан и работников завода, было возбуждено уголовное дело по фактам хищений, недостач, приписок и ряда других преступлений, происходящих на электродном заводе под управлением Зырянова Л.П., его заместителей из ближайшего окружения. Назревал крупный скандал. Постановлением следственных органов была назначена ревизия отдельных фактов хозяйственной деятельности, о чем сигнализировали трудящиеся. Для проведения ревизии пригласили меня, предоставив мне возможность выбрать себе в помощники сведущего специалиста. Поэтому руководством завода в лице директора Зырянова Л.П. со мной и моим бывшим заместителем по капстроительству, как и я, пенсионером Сидоровым И.А. было заключено трудовое соглашение. Местное управление МВД выделило к нам в помощь оперативника, женщину, которая в первые дни ревизии активно сотрудничала с нами, помогала во всем. О ходе ревизии и выявленных фактах постоянно осведомлялись по телефону, а иногда лично начальник РО МВД Дальчанин, работники областной и районной прокуратуры.

О ревизии знали и получали периодически информацию работники Искитимского горкома КПСС.

К нам приходили с жалобами многие работники завода. Ревизия продолжалась довольно долго. Незадолго до ее окончания я почувствовал, что со стороны следственных, да и партийных органов теряется интерес, помощница из МВД не стала появляться, не интересовались ходом ревизии прокуратура и МВД.

Результаты ревизии

результаты ревизии оказались, даже неожиданно для нас, ревизоров, весьма внушительные, и мы почувствовали какую-то скрытую тревогу. Но продолжали ревизию фактов, которые иногда вылезали из рамок, определенных постановлением прокуратуры.

Кажется, вроде бы обычное дело, неправильное начисление заработной платы работникам цеха механической обработки. Было досконально и подробно выявлено, что работник ОТиЗ Нечунаева Г. систематически снижала заработок работников, занятых обработкой электродов на конечной операции, почему этот цех многие в шутку называли «выхлопной», так как от его работы зависела вся деятельность завода по показателям выполнения плана, на основании которых представлялась государственная отчетность и на основании которой, в свою очередь, оценивалась деятельность руководства завода и утверждались для них размеры премиальных вознаграждений, общий размер которых за проверяемый период нами определен суммой, превышающей 100 тысяч рублей, что для того времени и того масштаба цен составляло значительную часть в общей сумме затрат завода.

Проведенной инвентаризацией на складах готовой продукции выявлена недостача свыше 3-х миллионов рублей, то есть суммы, превышающей размер месячной работы всего завода. Налицо была явная приписка в отчетности завода и незаконная выплата премиальных руководству завода, то есть допущено за длительное время нарушение закона, строго карающего в уголовном порядке таких руководителей. На мое предложение возвратить в кассу завода незаконно полученные премии никакой реакции не последовало. Только начальник планово-экономического отдела Розанова Л.Г., почувствовав серьезность допущенных приписок, в которых просматривалась и ее вина, допущенная по незнанию, внесла в кассу завода полученную ею незаконно сумму. Никто из остальных руководителей ни копейки не внесли.

Заявление работников цеха мехобработки, за счет которых создавалась возможность приписок и получения премиальных, было рассмотрено, и недоначисленная им заработная плата возвращена, а Нечунаева Г. во время ревизии по личному заявлению уволилась и куда-то исчезла. Правда, вскоре после ревизии она вновь была принята на ту же должность и трудится до сих пор.

А приписки и соответственно недостача готовой продукции, в подавляющем большинстве, образовались за счет брака готовой продукции уже на складе (там был такой беспорядок, что представил большую трудность для инвентаризации). При погрузке электродов в вагоны без надлежащей тары, а пересыпанные угольной мелочью, необученные грузчики при помощи неприспособленных кранов ломали много электродов. Вагоны отправлялись потребителям, большей частью в Братск, место прежней работы Зырянова. Там таким же способом и такими же специалистами, как и наши, выгружались, добавлялись поломки по тем же причинам и при монтаже электродов в плавильные печи на БраЗе.

Вся эта масса брака вместе с упаковкой возвращалась на наш завод. БраЗ оплачивал нам только за электроды, окончательно смонтированные им в своих печах, а вся продукция, возвращенная на завод, загромождала цех и окружающую цех территорию.

Брак, как это необходимо было делать, из отчетности не исключался, числился на балансе в составе готовой продукции, а заработная плата рабочим цеха мехобработки начислялась только за изделия, принятые покупателем к оплате, за минусом всего возникшего в процессе брака. Попутно, при проверке документов, мимо которых мы не могли пройти, обнаружили, что директор Зырянов привлек для выполнения своего заказа для личных нужд прораба Семенова В.И., его заместителя, прибывшего с ним из Братска Походящего И.В., и для себя построил гаражи большого размера с отоплением, водопроводом и канализацией. Зырянов и Походящий за построенные для них гаражи внесли в кассу завода по 1 тыс. рублей, Семенов вообще ничего не платил. Стоимость работ, по наведенным нами справкам, превышала на несколько порядков выше. Узнав о проявленной нами операции, оба – Зырянов и Походящий при помощи бухгалтерии получили из кассы назад внесенные ими деньги по 1.тыс.руб.

Во время ревизии Зырянов с нами не общался, только однажды, встретившись в кабинете главного бухгалтера Чечеткина Ю.А., я задал ему несколько нелицеприятных вопросов по поводу допущенных им злоупотреблений. Ответа от него я не получил.

По окончании ревизии я принес акт ревизии Чечеткину Ю.А., который тот беспрекословно подписал, а вызванный нами Зырянов от подписи акта отказался. Следуя трудовому соглашению, срок которого истекал, я сдал акт ревизии Чечеткину, получил расчет и удалился. Акт ревизии при посредстве Чечеткина Ю.А. был передан следственным органам. Меня никто никуда не приглашал, да я и не интересовался. Сделал работу, а это для меня привычное дело, получил расчет, а что дальше будет, это дело следственных органов, давших мне задание.

Как-то незаметно, без лишнего шума и пыли, отбыв в отпуск, исчез с завода Зырянов Л.П.. Дошли до Министра вести о его боевой деятельности, как-то исправили статистическую отчетность Объединения и Министерства, и все стало на свои места.

Место Зырянова Л.П. занял главный инженер Безруков А.Н., специалист высшего класса и хороший руководитель и организатор, да и весь коллектив, за малым исключением, вздохнул с облегчением, избавившись от заезжего варяга.

Вызов в прокуратуру

, вообще мало соприкасавшийся с ним, стал забывать о Зырянове. Но однажды меня срочно, я уже жил дома на пенсии, неожиданно вызвали в прокуратуру. Помощник прокурора Сычев, к которому меня направили в приемной, сразу объяснил мне мое недоумение, зачем я им понадобился, и сказал, что мне необходимо ознакомиться с результатом расследования дела Зырянова и расписаться в ознакомлении с решением по делу. За свою жизнь я провел не одну сотню ревизий, и никогда мне ни прокуроры, ни следователи не докладывали, как они поступили с выполненной мной по их заданию ревизией, а тут вдруг старому деду оказали такую честь и решили показать, как отлично работает наша доблестная прокуратура.

Читаю, написанное со следами спешки и не совсем грамотно, постановление (или решение, не запомнил), в котором можно понять по смыслу, что вины Зырянова прокурор не нашел, а акты, похоже по подсказке Зырянова или его покровителей, написанные нами, объясняются тем, что Грачев в силу своей неопытности и еще чему-то (точно не запомнил) не разобрался в деле и исказил факты.

Как спасали Зырянова

от так. Грачев, имеющий 60 лет стажа, в том числе 20 лет на электродном заводе, через руки которого прошли тысячи документов, по неопытности не разобрался и обвинил невинного человека. А Зырянов, проработавший, как говорится «без году неделя», пришедший из другой отрасли с должности низшей, нежели должности директора завода, оказавшейся ему явно не по плечу, и, по свидетельству работников завода, наломавший немало дров, нахально обогатившись за незаслуженные заслуги при помощи приписок, допустив другие факты злоупотребления на своей должности и имея «богатый» опыт, разобрался и, исходя из таких объяснений, был милостиво оправдан и отбыл восвояси.

Затем мне пришлось встретиться с бывшим юристом завода, работавшим помощником прокурора области, которому я полностью доверял, да и искажать происшедшее с нашим заводом у него не было никакой необходимости, он рассказал всю правду, о которой мне не было известно. Оказалось, о назначенной и проводящей нами ревизии стало известно Мартынову, и, хоть по распределению обязанностей Министром, в круг, опекаемых Мартыновым, наш завод не входил, он срочно прилетел в Новосибирск для освобождения своего обанкротившегося друга. Видимо, пробыл порядочное время, повстречался с руководителями областных и правоохранительных органов (вот для них какая честь, к ним за помощью прибыл гость из Москвы) в одном ресторане (названием ресторана и гостей, в нем присутствующих, не интересовался). Во время встречи было составлено то самое постановление, озадачившее меня, которое мне и объяснил Сычев. Только тут я понял, как «кошка, почувствовав, чье мясо съела», так и кучка высокопоставленных дельцов вздумала замести следы. Сычев мне не предлагал, чтобы я подписал согласие, это выглядело бы уж слишком выпукло, а просто расписаться о моем ознакомлении с их «филькиной» грамотой.

Усов, много знавший о секретах, творившихся в прокуратуре и возможно, как и со мной, с кем-то поделился и вынужден был уволиться. Переехал в Линево, недолго пожил и не слишком еще пожилой, внезапно умер, как будто бы от инфаркта.

Сорок пять – НовЭЗ живет опять!

ервую юбилейную дату – 30-летие с начала строительства завода справляли по-будничному.

Поступила поздравительная телеграмма от заместителя Министра цветной металлургии Козлова, от руководителя главного проектного института ВАМИ Щеголева, от администрации района и поселка, от металлургов Новосибирска и города Шелехова Иркутской области и других. Директор завода А.Н. Безруков в своём приветствии работникам завода писал: «Между двумя августами, разрывом в 30 лет, произошли реальные события огромной значимости – в степи вырос и работает завод-гигант, рядом растет современный рабочий поселок».

В газете «Сибирский электродчик» была приведена подробная таблица «Этапы строительства Новосибирского электродного завода». Начиналась она с проектного задания на строительство завода, утверждённого ВСНХ СССР 14 февраля 1964г. Перечислены в хронологическом порядке все объекты промышленного и гражданского строительства, введенные с начала строительства.

35-ю годовщину завод встретил в совершенно новых условиях. Не стало самого государства – Союза Советских Социалистических Республик – СССР, в котором начиналось и продолжалось строительство, ввод и освоение мощностей нового, уникального по профилю своей деятельности завода. Завода-гиганта, единственного в азиатской части огромного государства. Он уже успешно работал, выпускал очень нужную для многих ведущих отраслей промышленности продукцию, которая нашла выход на мировой рынок. Не все поддерживали даже саму идею проведения празднования юбилея завода, говорили, что 35-летних юбилеев не бывает.

И все же, несмотря на это, празднество состоялось, благодаря мудрому решению генерального директора завода Безрукова Алексея Николаевича.

Праздник прошел по-настоящему, с русским размахом, и остался, на зависть другим, непревзойденным в памяти всех, кто принял участие в нем, в том числе и жителей окрестных населенных пунктов. На торжества были приглашены все бывшие директора завода, представители строительных, проектных, монтажных организаций, партийных и советских органов, руководители родственных и промышленных предприятий.

На празднества приглашены были известные популярные музыкальные группы, деятели культуры.

Была проведена лотерея – самым главным выигрышем на ней был автомобиль ВАЗ-2105. Новосибирский авиаклуб устроил настоящее, захватывающее авиа-шоу, в котором приняли участие вертолеты, самолеты, парашютисты, планеры, показаны фигуры высшего пилотажа.

Вечернее и ночное небо над поселком осветил красочный фейерверк из множества разноцветных огней. Руководство завода не пожалело денег на юбилейные торжества, сделало такой замечательный бесценный подарок всему коллективу и жителям поселка.

Выступавшие на митинге гости желали заводчанам до следующего юбилея – 40-летия завода больше продукции и высокой заработной платы. Никто не мог предсказать, что же будет после «Парада суверенитетов», но надеялись на лучшую жизнь, а попали из огня в полымя.

В день 40-летия было не до праздника, стали задумываться, как дальше жить, тут уж было «не до жиру, а быть бы живу».

Завод в 1999 году был объявлен банкротом, на нём введено внешнее управление. Началось сокращение штатов. Систематически задерживалась выдача заработной платы. Дошло до того, что вместо наличных денег стали выдавать талоны на обед в заводской столовой по цене 15 рублей. И рабочие приводили детей в столовую, чтобы хоть раз в день накормить детей досыта.

Затем завод был превращен во вспомогательное производство по оказанию транспортных услуг, а все основное производство было захвачено откуда-то взявшимся, словно чёрт из табакерки, предприятием СибЭЛ.

Коллектив завода разделился на два профсоюза.

В поселке появилась вторая газета «Новое время», издаваемая администрацией поселка в придачу «Сибирскому электродчику», органу завода. Даже появилась вторая телестудия. Через средства массовой агитации развернулась ожесточённая борьба между руководством завода и поселка.

Ставился вопрос о продаже заводских акций. Юридическая служба не могла справиться с потоком сотен судебных исков, поступающих со всех концов России.

Поднимался вопрос о заключении мирового соглашения, но из-за резкого расхождения в интересах сторон к соглашению не пришли.

Разразившийся во всём мире экономический кризис, начавшийся в 2008 году и продолжающийся до сих пор, еще более усугубил обстановку на заводе, особенно в 2009 году. Управляющий директор завода Кохановский С.А. в беседе с корреспондентом «Искитимской газеты» 25 февраля 2010 года в частности сказал: «То, что он (2009 год) будет очень сложным, мы поняли еще осенью 2008 года, когда появились лишь первые симптомы «болезни». «Мы столкнулись с реальной угрозой полной остановки завода и котельной. Сегодня я могу об этом говорить прямо, а тогда мы изо всех сил искали выход, требовалось во что бы ни стало спасти градообразующее предприятие. Самого страшного удалось избежать. Во многом благодаря профессиональному менеджменту, разумной политике, слаженности в работе всей команды. Буквально каждого».

«За последние 20 лет финансовая деятельность предприятия не была столь успешной, нам удалось весьма эффективно реализовать намеченные планы».

«2010 год принёс новые заботы. Одним словом, проблем и перебоев с работой в текущем году не будет, наоборот, времени на раскачку нет, нужно трудиться не покладая рук».

В заключение директор уверенно сказал, что «проверку на прочность мы выдержали». Будем надеяться, что высказанная Кохановским С.А. уверенность в улучшении работы завода будет осуществлена, и 45-ю годовщину завода коллектив встретит и отметит достойно.

При таком оптимистическом настрое и праздник удастся и жизнь наладится. Не старейте душой, электродчики! И всё у вас получится!

На пути к возрождению

Об обновлении жизни

ынешним руководителям, выдержавшим развал государства, отдельным, вынужденным покидать пределы братских республик, возрожденных их руками, а потом обживаться на новом месте, начинать все с нуля и, не имея достаточных средств (нет среди них богатых олигархов), не имея в прошлом прецедента, при отсутствии нужной законодательной базы, делая неизбежные ошибки и просчеты, зачастую теряя веру в справедливость и веру в отдельных друзей, очень было трудно. Да и сейчас не меньше достается, с учетом кризиса и связанных с ним проблем. Трудно и ветеранам, построившим на голом месте завод и поселок, освоившим неведомое в здешних краях производство, выстоявшим в годы лихолетья, беззакония и беспредела, когда решалась кардинальная задача – жить или медленно, с муками выживать и, тем не менее, мало ропщущим, доживать свой век в условиях, хотя и не совсем благоприятных, но все же терпимых, с недоумением взирая на то, что творилось или творится вокруг.

И тем и другим нужна помощь молодых. Нужна помощь и обновление местным органам власти и силам правопорядка. И, наверное, в первую очередь необходимо всем миром взяться дружно и достроить церковь. Божий храм лучше и быстрее объединит всех людей.

Экология посёлка

конце 60-х годов, когда началось активное заселение поселка, на территории завода и поселка было несколько маленьких озер и десятка полтора родников. Рощи и луга были покрыты разнообразными, радующими глаз цветами, на лугах гнездились сотни жаворонков и мелких птичек, в лесных околках трещали дрозды, водились зверюшки, было много грибов. Речки и ручьи наполнялись чистой прозрачной водой.

За 40 лет, что мы здесь живем, всего этого вышеперечисленного мы лишились. Куда все подевалось? Посадили лесополосу для защиты поселка от завода и сами ее завалили мусором, разводим костры. Ручьи, бегущие в сторону Шадрино, настолько замусорены и захламлены рачительными автовладельцами, что к ним невозможно подойти. Берега Шипунихи так замусорены, что невозможно представить, что когда-то на них загорали и купались в чистой воде, а ребятишки рыбачили.

Многие видят выброшенный мусор в пакетах, просто так по дороге на работу в кустах, а иногда так это делают соседи, знакомые и, как правило, никаких замечаний, то ли из-за нежелания ссориться, или зная, что и сами это делают. Часто пакеты также выбрасывают возле детсадов, во время сопровождения туда своих детей.

Курильщики сплошь и рядом «стесняются» положить пустую пачку от сигарет или окурок в урну, при этом отдельные «правдоискатели» вовсю «кроют» президента, правительство, власть и, конечно, работников ЖКХ, работающих за мизерную зарплату.

Вот куда бы направить силы новоявленных «Тимуров с командами», да и всех слоняющихся без дела ребятишек и навести порядок в собственном доме, убрать грязь и мусор у себя из-под носа и постоянно поддерживать чистоту и порядок.

Никто – ни президент, ни премьер, ни депутаты – не придут к нам для наведения порядка. Наш поселок, нам его и хранить, содержать и приукрашивать, самим приятнее и здоровее будет жить, да и пригласить и принять гостей будет почетнее, и слава о нас вокруг распространится хорошая.

Пожелания молодым

умаю, что лучше великого русского писателя, воина-фронтовика, недавно умершего Виктора Астафьева, трудно придумать, да и то, что он оставил в своем предсмертном завещании, написанном и с болью, и с любовью, и тревогой за будущее поколение, а следует только повторить за ним, хотя бы выборочно, частично, такие слова:

«Будьте дружны между собой, друзья мои! Не давайте волю одиночеству, не позволяйте злу одолеть и загубить вашу душу, стойте твердо на родной земле, сопротивляйтесь растлению, которое, как проклятье с небес, спустилось на наш народ»,

«Учитесь, почитайте родителей, не забывайте нас, бывших солдат, берегите наши могилы и не пачкайте нашу память грязными поступками, не тревожьте нас тупыми, громкими словами, держитесь стойко, не кусошничайте, не подхалимствуйте, и очень прошу, очень – не пейте! Не доходите до безобразия и потери облика…»

«Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь жил на земле и землею: нет труднее и благороднее, нужнее и полезнее работы крестьянина».

«Как мне хотелось, чтобы все люди нашей земли жили бы по совести под вечным солнцем, и свет любви и согласия никогда для них не угасал».

«Убежден, что преступней коммунистической партии не бывало на земле, хотя все они строились и строятся по схеме элементарной банды – пахан, окружение его, шестерки, палачи, угодники-доносители. Самое страшное то, что у нашей родимой «совести и чести эпохи», украсившей себя в истории чудовищными преступлениями…»

«Все от Бога, а не от партии зависит, а что ненавидят коммунистов и фашистов во всем мире, не надо и доказывать…»

Кого заинтересует творчество великого писателя, советую почитать его книги, хотя бы такие: «Прокляты и убиты», «Царь-рыба», «Тревожный сон» (это, кстати, его последняя книга, недавно продавалась в торговле по стоимости двух бутылок водки. Что хорошо, и голова не будет болеть с похмелья, и поумнеете немного, да и память надолго останется и вам и вашим детям).

Будь Гражданином!

усский поэт Н.А. Некрасов написал еще в 19 веке бессмертные слова: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».

Трижды сменился общественный строй в России, а слова поэта звучат так же, как будто написаны сейчас.

У каждого человека есть только одна Родина, так же, как и мать.

Есть у нас основной Закон «Конституция Российской Федерации».

Возьмите, пожалуйста, в руки эту небольшую по размеру, но всеобъемлющую по содержанию книжечку.

Во второй главе под названием «Права и свободы человека и гражданина» перечислены эти права и свободы, а именно:

1. Все равны перед законом и судом.
2. Каждый имеет право на жизнь.
3. Достоинство личности охраняется государством.
4. Каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность.
5. Каждый имеет право на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, защиту чести и доброго имени.
6. Жилище неприкосновенно.
7. Каждый вправе определять и указывать свою национальную принадлежность и имеет право на пользование родным языком.
8. Каждый имеет право свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства.
9. Каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания.
10. Каждому гарантируется свобода мысли и слова.
11. Каждый имеет право на объединение.
12. Граждане имеют право на собрания, митинги.
13. Граждане имеют право участвовать в управлении делами государства.
14. Граждане имеют право обращаться в государственные органы и органы местного самоуправления.
15. Каждый имеет право на свободное использование своих способностей.
16. Право частной собственности охраняется законом.
17. Граждане вправе иметь в частной собственности землю.
18. Каждый имеет право на труд. Труд свободен.
19. Материнство, детство, семья находятся под защитой государства. Забота о детях, их воспитании – равное право и обязанность родителей.
20. Каждому гарантируется социальное обеспечение.
21. Каждый имеет право на жилище, на охрану здоровья, благоприятную окружающую среду, на образование, свободу творчества, на возмещение государством вреда и многие другие права и свободы, гарантии.

От граждан требуется платить законные налоги и сборы, сохранять природу, пользоваться правами и свободами, не нарушая права и свободы других лиц.

А защита Отечества является долгом и обязанностью гражданина Российской Федерации.

Трудности преодолимы

лохо ли, хорошо ли, но все, кто хочет работать и ищет её, а не работа его, заняты делом, трудятся и по мере своих возможностей и способностей, материально обеспечены. Сколько в поселке автомашин, не знаю, но мне известно, что гаражей в поселке более 5 тысяч. Все обеспечены квартирами, по этому показателю по области мы занимаем одно из первых мест. Перестройка и последняя смена власти помешала достроить целый ряд объектов по обслуживанию населения, но необходимейший набор инфраструктуры есть. Жаль только, что не хватает духу достроить храм. А тюрьмой собственной, не в пример другим, обзавелись, и двери ее открыты для всех жителей региона.

Советую задуматься не о мировых проблемах, они решаются без нас. На заводе пока тоже, не совсем уж и плохо, не дали новые (старые) хозяева развалить завод, а, следовательно, и поселку была бы хана, и нам пришлось бы большинству менять и место жительства, и работы, и уклад жизни.

Не случилось, выдержали и с небольшими потерями. В других местах кризис еще больше бед натворил, а наш завод работает, на плаву. Один человек, а что мог суметь и взять ситуацию под контроль. Это о чем-то говорит! А ведь он был по обе стороны баррикады, и «у красных, и у белых». А вот настала такая пора, и он сумел правильно сориентироваться, взял на себя заботу о 23 тысячах жителей поселка, коллективе завода. Я говорю, сами знаете, о Кохановском Сергее Аркадьевиче. Не его ли однофамилец, а может быть и предок, как храбрый человек и патриот упомянут А.С. Пушкиным в поэме «Полтавская битва»?

Могут подумать, что я в какой-то мере хвалю Кохановского и, как главный бухгалтер завода, (бывший), солидарен в чем-то с ним. Все это не имеет под собой никакой почвы. С ним я вместе не работал, а наблюдал за его деятельностью со стороны, находясь на пенсии. С чем-то был и не согласен. В первый его приход он добился ухода с должности главного бухгалтера Обрезановой Натальи, приходящейся племянницей моей жены, что, конечно, мне не нравилось, потому что он привез с собой на ту же должность Суханову Е.В., по своему опыту и знаниям много ниже Обрезановой. И она, недолго проработав, помогла развалить завод на две части: НовЭЗ и СибЭЛ и, ничем не проявив себя, исчезла с горизонта.

Если бы не опытный коллектив бухгалтерии, воспитанный мною, Чечеткиным и Обрезановой, то еще не известно, удалось ли бы сохранить все документы, впоследствии потребовавшиеся для восстановления данных аналитического бухгалтерского учета и воссоединения двух, искусственно разделенных, частей завода, причем дело шло к полной ликвидации завода, а с ним и поселка.

Сравнения с другими

ля сравнения возьмем прославившийся в последнее время Пикалевский глиноземный комбинат. Для спасения его потребовался личный приезд премьер-министра Путина В.В.. Пикалево, не в пример нашему Линево, числится городом областного подчинения и только недавно переведен в районное подчинение, населения в нём на 3 – 4 тысячи человек меньше нашего, строился он примерно в те же годы, что и наш завод, до сих пор не благоустроен, жилой фонд и инфраструктура не идёт ни в какое сравнение, кругом грязь и запустение, вокруг полуразрушенные деревни. Роддом и другие медицинские учреждения закрыты. В поселке более 1000 человек безработных. Люди в отчаянии и не знают, что будет с ними. Комбинат разделился на две части, содержатся две дирекции.

На восстановление производства Путин выделил из бюджета 10 млрд. рублей, но они не осваиваются, и производство до сих пор не восстановлено, объединение произведено формально. Твердой власти пока нет. Вот и сравнивайте.

Наш жилой фонд, хоть и достаточно поизношенный, многие дома стоят свыше 40 лет, вполне пригоден к проживанию. По благоустройству поселок выглядит не хуже, а, может быть, и лучше, областного центра. Завод, доведенный до банкротства, быстро встал на ноги, выполняет производственные планы, вовремя платит налоги, выплачивает заработную плату (пусть из-за кризиса в пониженном размере), работает с прибылью, восстановил и расширяет связи с поставщиками и покупателями, ритмично набирает обороты. И все это без помощи бюджета. Завод вкладывает средства в модернизацию и реконструкцию производства. В группе, объединяющей заводы отрасли, он занимает ведущее место.

Порядок в поселке лучше, чем в Новосибирске, жилищно-коммунальное хозяйство, слава Богу, работает бесперебойно, и население этим, в общем, довольно.

Даже ежемесячная помощь неработающим ветеранам, введенная при первом сроке работы Кохановского и отмененная его последователями, вновь восстановлена и регулярно выдается, после возвращения на завод Кохановского. Вроде бы и небольшие суммы, но дорого внимание и сознание, что в критических ситуациях тебя не оставят в беде – помогут и помогают.

Естественно, одному не справиться, работали слаженно и команда директора, и коллектив. Сейчас для всех главная задача – не допустить ухудшения обстановки и на заводе, и в поселке, взяться всем миром, без оглядки на чины и без пересчета денег в чужих карманах и вытянуть самих себя из болота. Поменьше хныкать, клясть власти и хозяев и дружно работать. Опустим безвольно руки – пропадем все. Вот тут-то нужна действенная постоянная помощь молодых людей, ветераны и так неплохо пашут, выдержали и пережили и продолжают давать пример другим. Не каждый завод может гордиться тем, что его продукцию знают и потребляют во всех частях света, а его спортсмены (те же работники завода) побеждают и бьют рекорды на мировом уровне, многие работники просвещения и культуры достигают высокой оценки в областном и республиканском масштабах. Значит, если взяться, то любое дело нам по плечу. Нужно только ко всему относиться по серьезному, а уж если что решили, то доводить дело до конца, как говорится «взялся за гуж, не говори, что не дюж».

Среди молодежи очень много достойных работников и специалистов, умных и ответственных, на них надо держать курс и повсюду выдвигать и поддерживать.

Вечный жених

то ведь и такое случается. Несколько лет назад в нашем почтовом ящике появилась открытка, напечатанная большим тиражом и обращенная к пожилым людям, в которой высказываются обычные газетные слова об оценке труда и жизни нашего поколения, пишется о том, что нам будет оказана помощь и поддержка и т.п. Подписал ее молодой человек (фамилию не называю), представившись как руководитель или организатор (что-то в этом роде, жаль, что утеряна открытка) молодежи рабочего посёлка Линево. Вроде как бы Гайдаровский «Тимур и его команда» и цели у него похожие. Не довелось мне узнать, где, на каком собрании, митинге, съезде выбрала его молодежь Линева и за какие заслуги. Что-то нигде и ни разу его фамилия не звучала в местных средствах массовой информации. И что за организация, которую он возглавляет и пытается представить.

Спустя некоторое время, мне пришлось познакомиться с его родителями, с семьей. Все вызвали приятное впечатление, отличные работники и хозяева. В беседе с отцом героя вскользь затронули тему о том, что он молодой парень и ему надо делать свою карьеру, возможности для этого есть. Он был женат, имел маленькую прелестную дочь, которой все умилялись и радовались. До женитьбы он два или три года ухаживал за полюбившейся девушкой, дарил ей какие-то безделушки. Девушка особо его не привечала, но все же «новоиспеченный» ловелас улестил ее, доказал, что он хороший и единственный. Поженились, сейчас дочери пятый год пошел. Вселились в квартире, полученной девушкой в наследство, потом он с помощью и на средства родственника (умеет уговорить парень и вправить мозги) приобрел автомобиль, обзавелись необходимой обстановкой, сделали ремонт. Оба работают на заводе – в одном цехе. Дочь устроена в садик, в случае болезни, есть кому за ней присмотреть. С отцовской дачи обеспечены овощами. Зарплата хоть и невысокая (с учетом кризиса), но не бедствовали. Но «не долго музыка играла». Вселился в мужика (поскольку женат, то мужик) какой-то бес, козлиная похоть. Рядом работала молодая женщина – мать-одиночка, жертва такого же козла, у нее маленький сын. Соблазнился наш герой, ушел из семьи и сошелся с новой пассией. Окружающие его, на их глазах все происходило, стали интересоваться причиной разлада в семье, приведшей к разводу (сейчас уже официально), и он объяснил, что жена его оказалась и неумной, неумехой, грязнулей, неуживчивой, в общем, применил все эпитеты, лишь бы только выкрутиться. Оказался настоящим трусом, даже о разрыве с первой женой сам не осмелился сказать, а поручил это дело матери. Сошелся со второй. По пути в детсад, часто дети встречались и познакомились.

Поскольку женился вновь, надо показаться новой теще, живущей в деревне. Руководству цеха сказал, что ему нужно несколько дней, чтобы побыть дома с заболевшей дочерью (документы на такую обманную акцию в цехе должны быть). Долго ли, коротко жили, но разлюбили друг друга, вторая жена тоже выставила его из квартиры, как в сказке петух выгнал лису из избушки. Руководители цеха и завода, видимо, разобравшись в достоинствах и способностях «вожака молодежи», и выставили его за ворота завода, тут и кризис помог. Сейчас 30 – летний здоровый мужик, оставшийся без работы, пересел на шею государству, получает пособие по безработице, то есть за наш с вами счет, и в ус не дует. Вероятно, ищет очередную жертву для его «козлиных» утех. Алименты на содержание дочери предпочитает не платить, где сейчас прячется от судебных приставов, неизвестно, да и взять с него нечего, у него «ни кола, ни двора». Вот и пойми, откуда такие берутся.

Не так уж далёкое прошлое

не сейчас 90, а я ведь тоже, как и вы, прожил и пережил разные периоды в своей жизни: и младенчество, и детство, и отрочество, и юность, и молодость, и возмужание, и старение, и полную старость – считайте, сколько ступенек, можете добавлять свои промежуточные звенья. До других не дозволит дотянуться вам, может быть, Бог, неважно, чем и как окончится ваша жизнь: от болезни, аварии, стихийных бедствий, отравлений наркотиками и алкоголем, убийствами или расстрелом в тюремных застенках и другими причинами. Одно только знайте: будь вы верующие или атеисты – все зависит от Бога, без воли Божьей не упадет ни одного волоса.

Сознание этого может прийти к вам на смертном одре, а то и не осознаете, уйдя молча в мир иной. Другое дело, что уровень образования у меня совершенно другой. Мне пришлось закончить всего 4 группы (так тогда назывались классы) сельской школы, и тогда этого было достаточно, чтобы занимать довольно высокую должность, а в основном вся администрация, особенно районная, не имели и такого образования и писали в анкетах «малограмотный» или «самоучка», семилетнее образование тогда только начиналось формироваться, а десятилетка тем более. Не было ни школ, ни образования, ни учителей, были окончившие 4 и редко 7 классов. Не хватало тетрадей, писали на грифельных досках, кусочком графита, чернила изготовлялись из чернильного импортного орешка, а за него надо было платить валютой, а извлекать порошок (синий) из каменного угля (в Кузбассе) начали только в 30-е годы, учебники выдавали на 1-2, а то и на 3 человек один. Кто имел желание и возможность повышать образование, занимались самообразованием по учебникам в библиотеках, а на них была очередь, много читали книг, газет (что попадется).

В техникумы принимали с 14 лет на полное соцобеспечение (общежитие, обмундирование, питание и само учение). Для работающих были организованы рабфаки (рабочие факультеты), в которых готовили студентов в институты. К примеру, наш Министр П.Ф. Ломако начинал с рабфака, работал на заводе мастером и дослужился до Министра, в этой должности был несменяем до конца своих дней и умер на посту в глубокой старости. Учились, кто хотел пробиться, старательно, о шпаргалках не знали, учителя были в почете, и их ученики уважали. Для сельских ребят в школах колхозной молодежи (ШКМ) существовали курсы по специальности. Я на таких курсах за 6 месяцев получил специальность счетовода (так тогда называли нынешних бухгалтеров). Разные были курсы и трактористов (это при МТС), ветсанитаров, полеводов, вплоть до свинарок, моя сестра училась на кроликовода. На бухгалтеров крупных учреждений и предприятий, имевших в подчинении счетоводов, смотрели с почтением, их боялись даже руководители-самоучки. Звание инженера было что-то малодосягаемое, в основном на заводах были механики, в управлении коллективами – бригадиры и десятники. В органах советской власти вели учет, статистику и делопроизводство секретари.

Детство, юность и …

Дважды рождённый

одился я в 1919 году в коммуне, во время, когда хозяйничал и наводил порядок в Сибири адмирал А.В. Колчак. Какая-то часть белых остановилась на постой в коммуне. По воспоминаниям отца, у него на крыльце ночью кто-то стоял с ломом (следы лома были видны) в ожидании выхода из дома отца, но услышав посторонние следы, отец не вышел на улицу, а утром «гости» уехали.

Никого в коммуне белые не тронули, грабеж и пожары не устраивали, и это в ненавидимой белыми коммуне, организованной большевиками.

А вот в конце 20-х годов местные комсомольцы, науськанные большевиками, в деревне Дорогино-Заимка в церкви, в приход которой входил и наш поселок Восточный, в которой крестили всех родившихся детей, устроили погром, разбили колокола, уничтожили и разграбили все церковное имущество и, в конце концов, сожгли церковь, а в ней и метрические записи о рождении и смерти детей. Так вот было.

Е.Ярославский и Д.Бедный охаивали церковников, в журналах «Безбожник», «Лапоть», «Крокодил» и «Смехач» насмехались над попами и людьми, верующими в Бога, призывали всех к безбожию и одновременно варварски относились к церкви, уничтожали все их имущество, убивали священников.

За годы Империалистической и Гражданской войны, а также от организованной большевиками в 30-е годы голода, раскулачивания крестьян, страшного по масштабам террора, население значительно поубавилось.

Не хватало людей для выполнения то и дело провозглашавшихся пятилетних и других планов: коллективизации, индустриализации и.т.п. планов. Потребовалось принимать меры, направленные на значительный прирост населения. Были провозглашены законы по выплате денежных пособий и выплат матерям, родившим и воспитавшим большое количество детей, превышающее минимум в 5 человек. Под этот закон попала и моя мать Дарья Гавриловна, имевшая на момент издания закона 7 детей.

Для получения пособия в органы власти необходимо было представить метрические записи на всех детей, мы все, кстати, родились в одном поселке.

Возраст надо было подтвердить через народный суд по свидетельским показаниям 3-х человек и справки врача, определяющего при помощи осмотра возраст детей. Возраст, безусловно, определялся на глазок, в справках врач, ознакомившись с показаниями свидетелей, записывал возраст в целых годах, отбрасывая месяцы, указанные в заявлении матери. Таким образом, мои 9 месяцев, а я родился 5 октября, были отброшены, и по милости поджигателей-комсомольцев я провел в утробе матери лишний год и в паспорте числюсь 1920 годом. Такие сверхъестественные чудеса, без Божьей помощи, могли совершаться только в советское время.

Выходит, что я прожил в нескольких эпохах: сначала, слушая рассказы деда и родителей, почитав дореволюционной литературы. В своих воспоминаниях я переживал как бы царскую власть, потом прокатилась волна белогвардейской власти, затем пожил в единоличном хозяйстве, возрастал при нем, послужил немного Отечеству, откуда перемещен в смертные объятия ГУЛАГа, изрядно пожил при Советской власти, встал на ноги и на склоне лет вновь возвратился «на круги своя» – в капитализм, бандитский, олигархический и еще неизвестно, как его называют.

Водосвятие

осле переезда из коммуны в поселок мы жили несколько времени в амбаре, у деда Петра Акимовича, потом отец построил небольшую пятистенную избушку, и мы перебрались в нее. Времени в тот год не хватило для рытья колодца, а нам отвели усадьбу в самом конце поселка, и поэтому отец, до начала строительства дома, позаботился о снабжении семьи водой. Сплел в виде корзины из лозняка сруб глубиной 2 - 3 метра и, постепенно опуская его, выкопал колодец на берегу ручья, протекающего недалеко под бугром. Оттуда брали воду для дома и для скота, а возле него в теплую пору и стирали белье. Сестра Лена к тому времени подросла, и родители оставляли ее одну по хозяйству и для ухода за мной. Я был ее постоянным спутником. Идет к колодцу стирать, наберет воды, что-то стирает, а я позади нее, ближе к колодцу, занимаюсь своими делами. Вода в колодце завораживала меня, тянула к себе своим блеском, колебанием. Однажды Лена прозевала, не уследила за мной, и я сиганул в колодец. Услышала Лена всплеск и хорошо, что меня долго не стригли и волосы у меня был длинные, да к тому же еще белые, схватила меня за волосы, выдернула и, пошлепав как следует по заднице, отпустила. Дома, по приезде с поля мамы, рассказала. И мне было сделано соответствующее внушение.

Однако урок оказался не впрок. Через некоторое время я вновь совершил погружение и получил от Лены изрядную долю тумаков. А в дальнейшем Лена стала меня привязывать за ближайший куст. То ли неудачные нырки или полученные тумаки выбили у меня любопытство к водным процедурам.

Хоть и были на поселке два пруда, где все ребята купались, но я так и не научился плавать, боялся утонуть.

В дальнейшем был призван служить во флот, а плавать не мог, да еще так случилось, что во время, в которое учили плаванию таких неумех, как я, я попал в госпиталь и пролежал там весь курс плавания.

Служить пришлось всего год, я как-то ухитрился, бывая на Амуре, полоскаться, не уходя далеко от берега. Но так и остался «сухопутным» матросом, так и не догадались мои командиры.

Впоследствии, уже находясь в лагере, мне пришлось тонуть в реке Уссури, притоке Амура, и опять, Слава Богу, выплыл.

Покурили

аш дом был крайним в поселке. Затем вправо шла дорога на выезд из поскотины. Через дорогу была пустующая усадьба, отведенная Зайцеву Федору. На этой усадьбе был штабель сосновых бревен для постройки будущего дома. Родители называли штабель «Федины сутунки». Мы вдвоем с закадычным дружком Леней Зайцевым, племянником Федора, вырыли под штабелем яму, в которой проводили свободное время, хранили свои незамысловатые игрушки, это место было нашим прибежищем.

Однажды мы решили, по примеру взрослых, попробовать покурить. Табака у нас, конечно, не было. Отцы у обоих не курили. Решили вместо табака использовать заячий помет «котяшки», которого было очень много в рядом расположенном осиннике. Набрали сухих котяхов. Достали из дома газету, свернули из нее «козьи ножки», при помощи утащенных из дома спичек подожгли снаряженные козьи ножки. Уселись в позы, как это делали мужики, и задымили. Не поскупились, завернули большие папиросы, и поэтому дым пошел «коромыслом», пробиваясь в щели между бревен.

А мама дома в этот день мыла пол. Что это такое надо знать. Полы были некрашеные, как сейчас, их скоблили «скобелем», специально для этого сделанным большим ножом. Соскобленная грязь собиралась тряпкой в помойное ведро.

И вот мать, помыв пол и вынося ведро, чтобы его выплеснуть, увидела выходящий из-под штабеля дым. Подумала, что кто-то поджег, хотя такого не бывало, и с ведром, наполненным помоями, решила попутно погасить возгорание. Подошла и со всего маху выплеснула из ведра. Каково же было её удивление и сколько смеху у неё было, когда она увидела меня и Леню, вылезающих из-под штабеля, грязных и испуганных.

Так из-за смеху мы оказались ненаказанными. Родители тоже только посмеялись. Вот так мы и покурили.

Как я подрался с Царём

амять – интересное свойство человека. Бывает, особенно в последние годы, и довольно часто, утром, после завтрака примешь таблетку и буквально через несколько мгновений схватишься и думаешь, а где же таблетка и ищешь ее, а потом начинаешь вспоминать – ведь я же ее только что принял. Все это последствия старческого склероза. А бывает и наоборот. На 91-м году жизни, утром, проснувшись, лежа с закрытыми глазами, не спал и вдруг, словно луч какой-то осветил сознание, передо мной возникла яркая, подробная картина того, что случилось со мной в двухлетнем возрасте.

Жили мы в коммуне. Детских садов или яслей там, конечно, не было. Взрослые заняты были своими делами. А мы дети ближайших родственников – двух братьев Коробейниковых – Александра и Василия и Грачева Василия, его жена Дарья – сестра братьев, собирались под присмотром старших моих сестёр Тани и Лены, в доме Александра Гавриловича, так как его дом был самым просторным и там целый день жили, отдыхали и кормились. Обычно всей оравой располагались на полу. Еду нам всегда давали в деревянных, точёных мисках, самой удобной не бьющейся посуде. Ложки тоже были деревянные, крашеные.

Как всегда утром, на завтрак, давали парное молоко и хлеб. С самых первых лет приучали питаться самостоятельно, самых маленьких только кормили с ложечки. Одевали по-простому, девочек в платья, мальчиков в рубашки и штанишки «без двора», то есть задняя часть была открыта. Никаких горшков не было, да о них и не слышали. Справляли нужду тут же на полу, а старшие при помощи веника и тряпки убирали и выбрасывали отходы в лоханку. Это такая кадка с двумя прорезями ушками для палки. Лоханку выносили по мере надобности на улицу и там выливали на помойку.

Коммуна располагалась на берегу ручья Падун, текущего круглый год. Вокруг были лесные опушки и болота. А в болотах водилось множество ужей. Жили они и в подпольях, и во всех хозяйственных постройках. Ужей не трогали, берегли, так как они уничтожали мышей, и, главное было то, что где находились ужи, там не было ядовитых змей, ужи их выгоняли. Зимой змеи и ужи находились в зимней спячке, а с наступлением тепла ужи заползали в жилища и кормились возле людей.

Один уж, живший где-то в подворье, к началу детского завтрака всегда заползал в дом. Был он очень красивый, толстый, всё тело его было какое-то узорчатое и переливалось всеми цветами радуги. На голове у него была золотая корона. За это его все называли «Царь».

И вот однажды Царь подполз ко мне и, как всегда, стал пить молоко из моей миски. Возможно из-за своего веса, но миску он перевернул и оставил меня без молока.

Я стал бить ужа ложкой и, должно быть, сделал ему больно. Он меня укусил и этим довел до слёз. Поэтому я еще больше обозлился и стал колотить ужа, и он отступил и уполз на улицу.

Сестра Лена выбежала на улицу, нашла на работе маму и закричала на всю коммуну: «Мама, Колька с царём подрался».

Долго надо мной подшучивали взрослые, особенно дядя Александр. Как увидят, так спрашивают: «Расскажи, как ты с Царем подрался». Мне было почему-то обидно отвечать и, вспомнив, как меня уж больно укусил, я начинал плакать. И надо же, через столько времени, вспомнилось.

Детские забавы, игры и труд

детстве мальчишки играли в незатейливые игры: в чижика, лапту, прятки, салки, перегоняшки, в бабки, а на Пасху еще в мяч, изготовлявшийся из линьки-шерсти коров.

Для игры в бабки необходимо было иметь, на первый случай, не менее десятка пар бабок. А дальше, как повезёт, можешь и выиграть, если научишься метко бросать биток и сбивать ряд бабок, или проиграть. Проиграл – покупай у более удачливых игроков. Бабки стоили одну копейку за пару. А где взять деньги? У родителей никогда не было лишних, всегда перебивались, как могли. Изредка кто-нибудь из родни даст монетку – грош (полкопейки) или копейку. Приходилось втихаря таскать из дому яички, только надо было вытащить яйцо из-под курицы, пока она сидит в гнезде, снесла яичко и не успела закудахтать, потому что если кто из женщин – мать или сестры услышат, то сразу идут и берут яйцо. Знали, что все ребята таким образом зарабатывают деньги на бабки.

Яички, крадучись от взрослых, относили деду Леону, который приторговывал кое-каким мелким товаром. Сундук с товаром у него хранился в риге. Все знали, но ни у кого и в мыслях не было, чтобы залезть и украсть. Воровство считалось большим грехом, и все боялись нарушить Божий Закон.

В весеннее-летний сезон мы всё свободное время проводили в поле, лесу, на пруде, особенно в тот период, когда взрослые выезжали в поле на сенокос, на уборку хлеба. Выезжали иногда на несколько дней с ночевкой, чтобы сэкономить время и сохранить силы у лошадей. Дома для ведения хозяйства и ухода за малолетними детьми обычно оставались девчонки. У нас дома обычно хозяйничала Лена – она старше меня на два года и со всеми делами справлялась – стряпала, убирала, ухаживала за скотом, надо было и корову доить, и выгнать корову и овец в стадо, а вечером встретить стадо. А если есть теленок, то надо за ним целый день следить, кормить, поить, привязывать. В общем, работы было очень много.

Зимой девочки пряли на веретене, потом отец сам научился делать прялки, шили вручную белье, стирали. Стирали обычно, если не было вблизи ручья, на пруду. Там был устроен помост, с него белье опускали в воду, полоскали и колотили деревянным вальком. Особенно плохо было стирать зимой у проруби, руки от холода застывали, да и бельё можно было поломать, если прозевать и оно замерзнет. Летом еще расстилали на лугу самотканые холсты, отбеливали. А в зимнее время, особенно по вечерам, вязали чулки и варежки, плели кружева, вышивали.

А нам, парнишкам, доставалось не меньше. Зимой нужно было очищать двор от снега, а бураны и метели были страшные. Сугроб, наметаемый между нашим крайним домом и соседями, бывал выше крыши, и мы, со старшим братом Алексеем, старше меня на 4 года, каждую зиму, чтобы проехать на лошади в поселок, прокапывали тоннель.

Зимой нужно было помогать кормить и поить скот, пилить и колоть дрова, вывозить навоз на огород.

А с началом весны у меня появлялась своя работа – боронить пашню. Алексей пахал, иногда и меня заставлял, если ему нужно было куда-нибудь отлучиться. Для облегчения работы отец купил одноконный плуг, и я с ним, хоть и с большим трудом, управлялся. Ведь когда идешь с плугом вдоль борозды, то особых усилий не требуется. Держи плуг за ручки, чтобы он не падал, да погоняй лошадь. А вот на краях нужно было вывернуть плуг из борозды, довести его до следующего ряда, поставить и направить в борозду. На это мне силенок не хватало, я нервничал, кричал на лошадь – был у нас мерин одноглазый по кличке «Кривой». Он был по характеру спокойный, ленивый. Гони его, не гони, никогда шагу не прибавит, идет себе не спеша. Но и его я выводил из терпения. Однажды, когда он не послушался меня при повороте и я, вместо того, чтобы спокойнее подождать и при помощи повода завернуть его и поставить в борозду, а у меня ничего не получалось, я взял и ударил мерина хворостиной по морде. Он тут же развернулся ко мне задом и как врежет меня копытом по спине (в это время я понял его намерение и хотел отбежать, да не успел), что я улетел на несколько метров. Ударил и стоит себе, как будто ничего не произошло.

Круглый след от копыта у меня сохранялся несколько лет. Однако наука не пошла впрок. Точно такой же конфликт у меня произошёл с другой лошадью, кобылой «Рыжухой», поскольку я отказался работать с «Кривым», боялся. Только «Рыжуха» вместо того, чтобы лягнуть меня копытом в ответ на мои удары хворостиной, укусила меня под мышкой, да так, что кусок кожи откусила.

С семи лет старшая сестра Таня меня и Лену брала с собой на прополку пшеницы. Особенно больно было, когда вытягиваешь осот, молочай и жабрей, они очень колючие, а мои детские ручонки еще не настолько загрубели, чтобы выдергивать колючки, и я часто плакал. Но Таня всегда успокаивала и приговаривала, что если мы не прополем пшеницу, то она не вырастет, а не будет хлеба, мы умрем с голоду.

Ну а когда появлялось свободное время, особенно летом, мы стремились на природу. Утром мать даст горбушку хлеба, и мы пропадали на весь день. Кормились тем, что найдем. Ели пучки, щавель, кислицу, солодку, молочай, слизун, чеснок и разную ягоду: смородину красную и чёрную, клубнику, костянику, землянику, черемуху, крушину – все, что попадет под руку. Ничего не мыли, в крайнем случае, оботрёшь о холщовые штанишки и в рот. Поэтому все мучились глистами. Единственное лекарство, которое иногда давал фельдшер, это цитварное семя, посыплешь его на кусок хлеба и ешь. На более действенное средство – селедку не было денег, да и негде её было взять. На базар по пятницам ездили очень редко. Да и времени, и особенно денег не было.

В поле и лесу собирали и ели, в основном сырые яички, от множества птиц: уток, куропаток, сорок, ворон, грачей, дроздов. Мелких птичек не трогали. Не трогали и голубей, считалось за грех. Мелких зверьков не трогали, да и есть их нельзя было, считали: тоже грешно. А вот зайцев мы с братом Алексеем ловили и ели постоянно, хотя в семье их, кроме нас, никто не ел. Даже посуду для варки мать нам выделяла отдельную. Очень много было зайцев, в лесу было столько натоптанных зайцами дорог, по которым можно было ходить всю зиму без лыж. По этим тропам – дорогам мы ставили на ночь петли, а поутру шли собирать «урожай», никогда не приходили без добычи.

Любили мы гоняться за бурундуками. Бурундук, видно, единственный зверёк, который любит поиграть. Сколько за ним ни гоняйся, а он все равно не отходит, прячется и внезапно выскакивает оттуда, откуда его не ждёшь, и все время пересвистывает. Заиграемся, что даже забываем, что это неразумное существо зверь, а не человек.

И вот однажды мы долго гонялись за бурундуком, хотя понимали, что поймать его невозможно. Забежали в молодой густой осинник, а в нём кто-то заготавливал колья для плетней. Срублено много осинок топором и сверху наискось, так что торчат пеньки, словно пики. Я разогнался и со всего маху наступил на пенек и насквозь проткнул стопу. В летнюю пору мы все ходили босиком и даже дивились на заезжих городских гостей, зачем они надевают какие-то сандалии.

Соскочил я с пенька, друзья помогли разыскать нужную, кровоостанавливающую и заживляющую травку, лопух, ещё что-то. Вместо бинта, о существовании которого мы не ведали, перевязали ивовой корой – лыком, и я поскакал домой, благо дом был недалеко. Дома была Лена. Она на меня не обратила внимания, я от неё как-то скрывал своё ранение. Родители были несколько дней в поле. Так что когда они возвратились домой, то на мне затянулось «как на собаке» (так тогда говорилось). Ребята помогли всего несколько раз сменить траву.

Школа и путешествие

рамоту мне пришлось осваивать очень рано. Отец в зимнее время сапожничал и, хоть был малограмотным, выписывал «Крестьянскую газету». Читать ему было несподручно. А я всегда бывал рядом с ним, и газета меня заинтересовала. Вначале я осваивал отдельные буквы. Возьму газету и спрашиваю отца, как называется буква, похожая на домик, на грабли и т.п. Покажу отцу, он мне подскажет. Очень быстро запомнил все буквы, а следом стал складывать слова и так долбил, пока не одолею всю газету, сначала медленно, а потом всё быстрее. Узнав об этом, заходили соседи послушать меня, и все восхищались, хвалили. А я был рад, гордился по-своему. Читал всё подряд, ударений не понимал, а подсказывать было некому. Все были неграмотными, особенно женщины. Мужики в большинстве своём тоже только могли свою подпись ставить, когда было нужно подписать какой-нибудь документ. Да и то многие вместо подписи ставили крестик или два.

А я настолько наловчился читать, барабанил без перерыва, что меня часто носили в сборню, чтобы прочитать мужикам газеты: «Бедноту» или «Крестьянскую газету». Придет кто-нибудь с тулупом, завернут меня и несут в сборню. Там ставят на табуретку или скамейку, поближе к лампе, обычно 10-ти линейной, и я стоя читаю. Уставал, но одолевал всю газету. Интересно, что я читал газеты с выступлениями, тогда еще живого Ленина В.И., читал, как сейчас помню, Троцкого Л.Д., Бухарина Н.И. и других руководителей государства. Большинство, конечно, не понимал, но мужики были довольны. Домой тоже относили, и бывало, что я дорогой засыпал от усталости, да и от табачного дыма. Курили почти все.

Часто я бывал у деда Гаврила, он меня очень любил и гордился моими способностями. Он много приобретал и выписывал книг для чтения. Много было церковных, тогда их называли «божественными» книгами. Был у него учебник славянского языка, дед читал псалтырь над покойниками, и я его временами подменял и незаметно для нас обоих овладел славянским языком. Буквы в нем похожи на русские, только больше разукрашенные. Я и сейчас различаю и читаю буквы. А титлы, это надстрочный знак, объединяющий и сокращающий несколько слов, в большинстве забыл, а церковные книги, хоть и с трудом, но читаю.

В поселке, куда мы переехали из коммуны, школы не было. Потом появились ликбезы (ликвидация безграмотности). Недалеко от нашего дома, через два двора, у одного старика Шатилова Бориса была нанята для организации ликбеза половина дома – одна комната. В ней установили несколько парт, сделанных отцом, и повесили чёрную доску. Учились там человек десять ребят, девочек не было. Ликвидатором, то есть учителем, был мой двоюродный брат – Коробейников Егор. Он частенько приносил меня в ликбез, усаживал меня на первую парту, на верхнюю столешницу. Писал на доске мелом буквы, а я за ним читал. Егор, приводя меня в пример, стыдил ребят, которым было по 16-17 лет за то, что они плохо осваивают грамоту.

А меня за это ребята втихаря щипали, шлепали, так что вынужден был обороняться. Порвал кое-кому ситцевые рубашки, и обижать меня не стали.

Когда построили школу и в ней стал преподавать учитель Марченко Яков Алексеевич, то я оказался единственным «грамотеем», за что он меня всегда хвалил и приводил в пример. Если кто-то не понимал, он предлагал мне подсказывать. А с последующими, после Марченко, учительницами, вероятно, мало подготовленными, я очень часто вступал в спор, доказывая их неправоту.

Потом мы отказались от вступления в колхоз, переехали в Черепаново. Отец построил 5-стенный дом. Я ходил в 1-ю советскую школу, в 3 и 4 класс.

Учился хорошо, в характеристике, выданной после окончания начальной школы 1-й ступени, мне запомнились такие завершающие слова: «Пионер, ударник. Премирован за хорошую учебу».

Школ в то время не хватало. Жить было тяжело. Не хватало в школах мест. Мы с матерью нашли было место в опорной школе, я даже несколько дней туда ходил, но школа располагалась далеко от дома, да еще по другую сторону железной дороги, надо было переходить возле вокзала по путям. Пришлось отказаться. Затем меня всё же приняли в 5 класс в ФЗС (фабрично-заводская семилетка). Но учиться долго не пришлось, хотя я сразу показал хорошие способности, и меня учителя-предметники хвалили.

Жили мы очень бедно, голодали, обувь и одежда на мне были хуже некуда. Я очень стеснялся.

И тут собрались мы как-то четверо: Борис Третьяков, Федор Свинухов, Саша Федин и я. Кому-то пришла мысль о путешествии. Все трое были из обеспеченных семей, и только я один вынужден был спасаться от голода. Начитавшись книжки Ф. Панферова: «Ташкент – город хлебный», решили отправиться туда. И как писалось в какой-то книге – даже дали клятву, которую, конечно, вскоре забыли. Собрались и решили ехать не со станции Черепаново, потому что там жил Третьяков – начальник дистанции пути, а с Посевной.

Наутро собрались и пошли в Посевную. В Посевной Федин Саша, видимо, устав, отказался и, забыв клятву, вернулся домой, а мы трое Борис, Федор и я поехали. В вагон нас бы, конечно же, не пустили, да и мы не рассчитывали. Решили ехать в товарном поезде. В то время в вагонах возле колёс было какое-то небольшое устройство, в просторечии называвшееся «собачий ящик». В них-то мы и решили ехать. Увидели стоящий состав, забрались и поехали. Да только поезд шёл не в Ташкент, а совсем в другую сторону – в Кузбасс. Долго ли ехали, неизвестно, да ещё и голодом, но поезд в конце концов остановился, и мы вылезли из своих «купе», как-то разыскали друг друга. Пошли узнавать, где мы оказались. Прошли и видим вывеску «Усяты». Вначале подумали, что это нерусское название, а расспросили людей и оказалось, что это город Прокопьевск.

Беспризорников полно и на вокзалах, и в городе. Узнали, что раз в день милиция всех беспризорных детей бесплатно кормит в буфетах и столовых. Ночуют обычно в вокзалах, вповалку. Милиция не трогает и не обижает. Освоились, облазили весь Прокопьевск. Он был невелик. Поразило нас, что базар расположен в яме, под ним были шахты, у них кровля проваливалась и просела. К нам присоединился местный житель Арсений Бычков и был как экскурсовод, ввёл нас в курс местных дел. Несколько раз у него с матерью ночевали. Объездили весь Кузбасс. В Кузнецке побывали в заброшенном, разграбленном Соборе, кругом валяются церковные книги, какие-то документы, написанные изящным почерком.

Кузнецк – в то время Сталинск, называли почему-то Сад-Город. Ни на сад, ни на город он не был похож. Всё перерыто какими-то траншеями, повсюду конструкции, трубы, кирпич. А гора над рекой вся изрыта, словно ласточкиными гнёздами. Всюду избушки, землянки и просто норы, ямы, в которых жили люди, строители города и металлургического комбината. По всему Кузбассу передвигаются поезда из полувагончиков без крыш, в которых возят грузы и людей.

Несколько дней мы ходили группой, заходили в дома, попрошайничали. А потом разбрелись кто куда. Документов нет. Борис решил взять фамилию Буряк, Федор – фамилию Савин, а я отказался менять фамилию и везде, где спрашивали и записывали, назывался Грачев. К тому же у меня с собой была характеристика из школы с печатью. Узнал, что принимают в техникум и пошёл туда, но мне объяснили, что принимают в возрасте 14 лет, а в моей характеристике было 11или 12. Местные ребята решили мне «помочь». Стерли возраст и написали 14. Но работа была такая, что, когда предъявили характеристику, надо мной просто посмеялись и порекомендовали обратиться в Щегловск (Кемерово) в детдом, поскольку мы назывались сиротами. Мест в детдоме не было. Большой любитель чтения, я где-то подобрал газету «Железнодорожник Кузбасса», а в ней написано объявление:

«Ищу сына Бориса, 12 лет. Одет в ватное, подержанное пальто с хлястиком, в шлеме желтой кожи. По слухам изменил фамилию Третьяков на Буряк. Нашедшему оплачу все расходы и 300 рублей вознаграждения. Начальник 17-й дистанции пути.»

Оказалось, что таких объявлений он печатал несколько. И в то же время, используя свое служебное положение, искал.

Незадолго до этого я, соскучившись по дому, находясь в то время на станции Трудоармейская, послал домой письмо. Мать отнесла письмо Третьякову, поскольку все три семьи нас искали. Третьяков срочно прибыл на эту станцию, зашел в вокзал и, увидев группу детей, стал расспрашивать. Дошёл и до меня, и когда я ему сказал свою фамилию, он понял, что след отыскался, стал расспрашивать меня, но о месте пребывания своих друзей я не знал. Он сразу же поездом повёз меня домой. Сам лежал на нижней полке, а меня поместил на багажную полку. Приехали домой. Мать, как увидела меня и осмотрев, сразу сняла с меня всю одежду и обувь и сожгла в печи. Настолько на мне было много вшей.

Собрали меня, и я пошел снова в школу. Директор школы пожурила меня и сказала: «Как жаль, что ты уехал, а мы тебя премировали, купили пальто. Но пришлось отдать другому».

На этот раз мне пришлось учиться немного. Мы вынуждены были из-за голода переехать в колхоз, куда отца приглашали как специалиста. На этом мои «университеты» закончились. Бориса и его отца с тех пор я не встречал. А с Федором пришлось встретиться после войны. После расставания он связался с шайкой карманников, где был в войну, я не переспрашивал, но в то время он был машинистом тепловоза, жил на станции Инская. Жив ли сейчас, не знаю.

При встрече со мной он, видимо, решив показать свою прошлую выучку, пока здоровался, обнимал меня и тискал в объятиях, успел очистить у меня все карманы и снять часы с руки так, что я даже не заметил. А сам только посмеялся.

Пастухи

имой переехали мы на поселок. Отцу сразу дали авансом хлеба, продуктов. Во всяком случае, спаслись от голода.

Поселились у таких же, как и мы, бедняков. Они всей семьей устраивались на русской печке и в кухне, а нам отвели свободную комнату, где когда-то помещался ликбез. Грязь, нет запасной одежды и сплошные вши.

Летом все, кроме отца, (он не поддался), переболели сыпным тифом. Особенно досталось мне, меня положили в больницу, я долго температурил, бредил, кричал в бреду.

Проведать меня приходила или приезжала сестра Таня, приносила передачи. И я выжил. Снова меня, как и до болезни, назначили пастухом. Со мной вместе работали Лёня Зайцев – мой друг с детства и Нюся Большевых, приехавшая с большой и бедной семьей с Урала.

Пасли дольше всего телят. Телята были спокойные, и нам они не приносили огорчений. Потом на телят перевели одного деда, а нас с Леней заставили пасти свиней. Нюсю перевели на другую работу.

От свиней мы настрадались с Лёней. Это такая непослушная и непоседливая скотина. Чуть прозеваешь – разбегаются. Достаточно встретить канаву или борозду, как они мигом, один за другим, убегают. И такие шустрые, что трудно догнать и завернуть.

Надоело нам, а отказаться нельзя, да еще угрожают разными карами. А мы им верим. Подогнали мы однажды стадо к гумну, где только недавно был обмолочен хлеб. Солома от молотилки почему-то сложена огромным, округлым валом. В одном месте небольшой проем. Подошли мы с Лёней, посмотрели, прикинули свои силы и решили: загнать свиней в круг, пусть роются в соломе, проем заложить соломой, а мы и сами отдохнем. Так и сделали.

Недалеко росла картошка, пошли, набрали и решили испечь картошку в костре. Разожгли костер, как раз напротив проёма, заложили туда картошку, а сами лежали рядом на соломе. Устали, уморились. Крепко заснули. Разбудил нас треск горевшей рядом соломы, да визг свиней. Хоть и испугались мы здорово, но сообразили и быстро сделали проход в соломе с противоположной от костра стороны и большую часть свиней успели выгнать. Недалеко пахали трактором землю, увидели и приехали нам на помощь. Но солома в основном вся сгорела, и в ней оказалось 19 голов обгоревших свиней. Мужики прирезали некоторых, спустили кровь. И вообще-то ни одной не выбросили. Все свиньи и все их внутренности были пущены в дело. Колхозники даже радовались, что довелось свинины поесть вдоволь. А нас с Лёней вызвали в правление, ругали, грозились. Но на этом все и кончилось. И под суд не отдали, и не оштрафовали.

И самое для нас было радостное – отстранили нас от пастьбы свиней.

Черные метки

1992 году я в своих воспоминаниях писал, что «мне повезло». Не один раз мог погибнуть, а остался жив… дожил до 72 лет». Видно и мать моя, родившая и воспитавшая 10 детей, в то время, когда смерть не один раз стояла со мной рядом, много молилась и просила у Бога для меня спасения, и мой добрый Ангел-хранитель, по Божьей воле, отводил от меня руку смерти. И вот уже разменял последний червонец из сотни, а все же живу. А как начинаешь вспоминать, сколько одних болезней пережил с самого младенческого возраста: корь, скарлатина, золотуха, оспа, при этом мать спасла мои глаза от рябин и слепоты. Тогда соседние мальчишки остались на всю жизнь рябыми, корявыми, а один и глаз потерял. Спасла меня мать, потому что не спала ночей возле меня, связывала полотенцем руки, чтобы я не смог расчесывать появившиеся при оспе волдыри. Спасла всех детей, в том числе и меня, от сыпного тифа, которым и сама переболела.

Кони, мои кони

вот в работе и общении с лошадьми мне почему-то всю жизнь не везло. О двух стычках с домашними, принадлежащими отцу конями: «Кривым» и «Рыжухой» я уже рассказывал, как они меня наказывали за непочтительное к ним отношение.

В колхозе тоже не обошлось без приключений. Надоело мне пасти скот пешком и гоняться за скотом, да еще чаще всего босиком и в любую погоду. Я попросил, чтобы дали мне лошадь. Просьбу мою уважили и дали коня по кличке «Змей». Кличку он полностью оправдывал. Никто из колхозников не хотел на нем работать, был слишком норовистый, не слушался. Не захочет бежать и, хоть его убей, не побежит. Станешь садиться в седло, а он пытается укусить за ноги.

Однажды одна корова сорвалась и побежала домой, в поселок. Я решил догнать и завернуть её в стадо. Трогаю коня, а он не идёт. Пока его уговаривал, корова убежала далеко. Конь, наконец, решился и помчался, а местность бугристая. Очень много нор и лисьих и барсучьих, да еще разрытых охотниками.

Разогнался, а конь попал в разрытую яму, я с него свалился, как-то еще сумел сгоряча высвободить стремена. Но такая картина: я лежу в яме, на мне сверху конь. Наконец он встряхнулся и встал на ноги. Я тоже опамятовался и вроде бы ничего не чувствую и вдруг вижу из норы по направлению ко мне ползет большая змея. Со страху я мгновенно подскочил, успел вскочить в седло. Хорошо хоть конь в это время спокойно стоял, видимо, тоже был перепуган и забыл про свой норов. И вдруг я, примащиваясь в седле, почувствовал страшную боль, пронизывающую все мое тело, и я, не помня себя, закричал диким голосом. Конь послушался меня, и я направил его шагом по направлению к поселку, до которого километра полтора. Еду и кричу. Кто-то, видно, помог, и я оказался в доме у бабки Василисы, нашей поселковой лекарки. Она определила, что у меня сместилось набок все туловище.

Бабушка быстро поставила мне на поясницу несколько глиняных горшков, заменявших пришедших впоследствии аптекарские стеклянные банки. Только по объему горшки были значительно больше.

Под мои дикие крики бабушка все поставила на место. Мне на следующий день даже не дали отдохнуть, опять пришлось ездить на «Змее». Только потом он почему-то стал более послушным, видно, мы с конем оба стали терпимее и поумнели.

А в 37-м году, когда я работал в колхозе счетоводом, поехал в соседнюю деревню на маслозавод для сверки расчетов. Конюх запряг жеребца, и мы поехали с ним на дровнях, так как другой повозки не было. На обратном пути запоздали и ехали в сумерках через лес. Жеребец чего-то испугался и понес во весь карьер. Конюх за вожжи удержался, а меня при ударе о пень выбросило, и я упал и потерял сознание. Видно, долго пролежал в поле, заросшем бурьяном. Это поле ночью перепахивали под пар на тракторе «Катерпиллар». На плуге находился плугарь, который при помощи палки очищал плуг от попадавшего в него бурьяна. Было темно, и он не сразу заметил под плугом меня. Одному Богу известно, почему надо мной проехал трактор и не задел меня гусеницами.

Плугарь, обнаружив меня, сообразил и подал знак трактористу остановиться. Остановили, сдали плуг назад и вдвоем меня вытащили. Я был без сознания. По документам определили, что я из колхоза «Восток», а произошло это на полях соседнего Посевнинского совхоза.

Вскоре подъехал бригадир тракторной бригады и привёз меня на поселок «Восточный». Доставил к местной бабке Василисе, лечившей от всех болезней. В посёлке она заменяла и акушерку, и фельдшера, и костоправа, лечила травами и другими известными ей способами. Осмотрела, ощупала меня, обмыла водой. На спине оказался кусок кожи, содранный от плеча до поясницы, в виде ремня, была помята одна нога, переломов не было. Василиса Алексеевна облила мне спину скипидаром, вся грязь вспенилась и отмылась. Перевязала чистой холстиной и доставила меня домой, к огорчению матери.

С десяток дней я пролежал на животе, сорванная кожа приросла, нога болела, но можно было передвигаться с палкой, а перелома впоследствии, при призыве меня в армию, врачи вообще не обнаружили. Пока выздоравливал, я лежал в сенцах, меня по ночам навещала моя любимая Нюся, с которой мы задолго до этого пасли скот, а в момент моей болезни работала курьером и уборщицей в колхозной конторе, то есть мы вновь работали в одном месте.

Однажды она устала и заснула возле меня. Мать, по ночам встававшая, чтобы проверить меня, как моё состояние, а она обычно, чтобы меня не беспокоить, подходила, пощупает меня за ноги и тихонько, успокоясь, уходила. И вдруг, по её поздним рассказам, нащупала не одну, а две поры ног, и мы с Нюсей лежим в обнимку. Потом, догадавшись, в чём дело, что у нас любовь, сказала Нюсе, чтобы она не пряталась и не мучилась, а приходила ко мне с вечера и на всю ночь.

Вот так при помощи двух любящих сердец, мамы и Нюси, я чудодейственно и очень быстро выздоровел.

В Бердском Спецлеспромхозе, перемещенном в Черепаново после завершения очистки дна Обского водохранилища, у нас вначале не было легкового транспорта. По рекомендации, мы купили в зверосовхозе коня из табуна, пригнанного из Монголии, для кормления зверей: лисиц, норок.

Привели, поставили его в гараж, купили седло. Первым делом, по старшинству, решил опробовать коня директор Лосев. Молодой был мужик. Только он вскочил в седло, конь встал «свечой», седок слетел наземь, получив от коня внушительный удар копытом под зад. От дальнейших попыток директор отказался, передал его мне. В седле я ездить не рискнул, не кавалерист. Поэтому пришлось покупать сбрую, санки и ходок с кошевой.

В первый раз я решил съездить на нём в Лесничество, около 60 километров от Черепанова. Выезжал, вроде бы всё шло нормально. А как выехали из города на трассу, он меня и понес, не разбирая дороги. От встречных машин сворачивает в сторону и прёт по снегу целиной. Увидит вдали впереди конную повозку и, словно сумасшедший, гонит, меня ни слушает, на вожжи не обращает внимания. Закусил удила и прёт. Промчался я до Шипунова, словно метеор, подъезжаю ближе к Лесничеству и думаю, как же я его буду останавливать.

Доехал, и он послушался и остановился, но не доехал до коновязи, установленной от нас направо. Трогаю его, а он, оказалось, не приучен сворачивать направо, тянет в левую сторону. Сделал круг и стал на место. Вышли лесники и удивляются. Сделал я свои дела. Лесничий предложил переночевать, а я почему-то решил рискнуть. Подумал, что с такой скоростью, с какой я сюда мчался, он и домой меня быстро доставит.

Выехал из Лесничества, и он меня понес прежним манером, только столбы мелькают.

Узнал его привычку с левым поворотом и так уж к нему приноравливаюсь. Въехал в Черепаново, подъезжаю к переезду, и мне надо было поворачивать в одну сторону, а он хватил в другую, по снегу вдоль железнодорожных путей. Я уж решил не поправлять его. Думаю: будь что будет.

Разогнался конь, налетел на торчавший в снегу пикетный железобетонный столбик, себя не поранил, а санки, словно ножом, распорол и остановился. А я сижу на сиденье сзади, ни жив ни мёртв, конь стоит, санки сломаны, а пикетный столбик в целости в нескольких сантиметрах от меня.

Что делать? Вижу: уже в сумерках, недалеко дом и возле него стог сена. Выпряг коня, бросил санки и повел на поводу коня до стога. Достучался до хозяина, объяснил ему ситуацию, дал денег на водку и за корм. Поужинали мы с ним прилично. Не рискнул я дальше идти или ехать, ночевал у мужика, в полукилометре от своего дома. А утром дошел до конторы и послал рабочих за конем и санями, и больше решил не связываться с поездками, хотя нужда заставляла, работа есть работа.

Летом мне нужно было поехать на конференцию пайщиков Райпотребсоюза, где я был избран председателем ревкомиссии, всего за 10 километров, в село Зимовье. Конь стоял у меня во дворе, и ходок тут же. Сам я и жена ещё как-то сомневались, и всё же решил поехать. До Зимовья доехал вроде бы нормально. Нормально прошла конференция и мой отчет. Как это было заведено, отметили торжество богатым застольем. Стали разъезжаться, большинство делегатов приезжали на конях.

Выезжаю из леса, где проводилась конференция. Увидел мой рысак впереди выехавшие повозки, а поскольку он этого не терпел, и понёс меня. И не по дороге, а в обгон. Большую часть тащил меня по созревающим хлебным полям. На какой-то неровности я не удержался и выпал из ходки, но вожжи попали мне подмышки. И, таким образом, он волочил меня полем и по улицам до самого моего дома. Доехал, и как ничего не бывало, остановился, а я поднялся и стою без рубашки, голый, ободрал ее по кустам и траве.

Не стал дальше испытывать судьбу. На другой день отвел конюх коня в зверосовхоз, где его использовали по назначению.

Езда на собаках

ришлось в жизни пользоваться и таким видом транспорта – ездой на собаках.

Во время войны на Амуре в нанайских колхозах не оказалось счетоводов-бухгалтеров для составления годовых отчетов. Такие специалисты были только в ГУЛАГе среди заключённых. Да только одна неувязка. Все они были политические «враги народа» – так мы тогда числились.

Но как-то решились правители, видно, и по всей стране сложилась такая проблема. По разнарядке УЛАГа по Хабаровскому Краю наш ОЛП-10 должен был выделить двух человек. Жребий выпал на меня и Пристенько Виктора. Расконвоировали нас, выписали необходимые документы, обули, одели по сезону.

Доставили поездом в Хабаровск на Пристань-Ветку, в Управление лагерей. Там какое-то время везли на оленях, а потом почему-то пересадили на собак. Не помню ни времени, ни расстояния, да и населенного пункта. Запомнился только Нур-Урмийский район.

Дали нам переводчицу-девчонку, учившуюся в Институте народов Севера. Мы с Виктором с горем пополам составили три годовых отчета, в трех рыболовецких колхозах.

Приедем в колхоз, а там никаких документов, ни денег, соответственно. Спрашиваешь невнятно, и отвечают так же, чуть ли не на пальцах объяснялись. Где документы, где деньги? Отвечают: Русский приехал, всё забрал и уехал, и так хитро, с усмешкой, посматривают. Приходилось «рисовать» отчет со слов. Хорошо хоть кормили вдоволь, за месяц мы с Виктором здорово поправились. Плохо было с водой, совсем не было бани. Да и белья у нас в запасе не было. Так что к концу командировки стали похожи на нанайцев. Спать укладывали с нанайками, они тоже были грязные.

На обратный путь в качестве каюров – управляющих собаками в упряжках, у нас было две упряжки по десятку с чем-то собак, дали двух женщин. В селениях мало оставалось мужчин, так как их, искусных стрелков, мобилизовали на фронт снайперами. Особенно среди них отличался Максим Пассар – Герой Советского Союза. О нём много писали. Нанайцы им гордились. Итак, мы поехали, а время было самое суровое, зима в разгаре. В пути разыгралась пурга, ничего не видно. Дорог вообще никаких нет. Нанайцы как-то ориентируются, а мы вообще не понимаем, сидим на нартах, завернувшись в шкуры, и дремлем.

Собаки устали, остановились на ночёвку. Вырыли в снегу ямы, наломали еловых и сосновых лап, постелили и улеглись. А сверху на нас легли собаки. Все вместе: и мы, и собаки – поели юколу – вяленую рыбу.

Кое-как переночевали, стало вроде бы просветляться, и мы вновь тронулись в путь. А вторую нашу ночёвку прервали визг и грызня собак. Неопытные каюры, видимо, ненадежно привязали собак. Они оторвались и всей гурьбой убежали в неизвестном направлении. Нарты с грузом и документами остались. Еле разобрались, что к чему. Встал вопрос: Куда деваться? Понадеялись на интуицию нанаек. Они двинулись вперед, а мы следом. Вначале тянули одну нарту, а потом были вынуждены и ее бросить, взяв с собой только понемногу юколы.

Нанайки оказались более выносливыми. Ушли вперед, мы с Виктором отстали и потеряли их след. Часов с собой не было, и сколько так брели в одиночку, неизвестно. Выбились из сил окончательно. Знали, что если сядем и заснем, то быстро замерзнем.

Виктор – крепкий здоровый украинец, но сдал против меня первым. Остановился и говорит мне: «Я дальше не пойду, не могу, нет ни сил, ни желания». Мои слова не подействовали, сел и не стал меня вообще слушать и стал на меня материться. Я вынужден был идти один, ориентируясь по ветру, а он дул мне в лицо.

Сколько шёл, не знаю. Иногда совсем терял сознание. Но, передохнув, вновь двигался вперед. В конце концов не стало сил в ногах, и я пополз. И потом уже пришел в сознание, когда нанайцы наткнулись на меня. Это были два мужика, они меня подобрали, и при помощи рук и части слов я им рассказал, что мой спутник отстал. Повернулись, поехали за ним и подобрали его. Оказалось, что он был недалеко. Обморозил крепко и руки, и ноги, но его удалось привести в чувство. На наше счастье, сбежавших собак поймали в нанайском селении, стали выяснять, поехали на собаках искать, встретили наших женщин. А потом нашли меня и Виктора.

Виктора довезли до Хабаровска, там оставили в больнице, и я с ним больше не встречался. А я сдал в Крайколхозсоюз отчеты и вернулся в свой «Дом родной».

Лечения и излечения

а прожитые годы мне пришлось побывать в разных больницах, госпиталях, курортах и санаториях, встречаться со многими врачами и медицинскими работниками всяких рангов, лечиться и у талантливой деревенской бабушки Василисы, о которой её внучка Валя так писала: «Бабушка Василиса Алексеевна была человеком, оправдавшем своё имя, которое мы помним по сказкам – Премудрая. Родом она из Рязанских крестьян. Когда уезжала в Сибирь, по её рассказам, её бабушка наказывала ей – «учись Васюта, в неведомом краю всё пригодится». А учиться было чему. Могла бабка принять роды, выправить вывихи ключиц, рук и ног, поставить стаканы (по-теперешнему банки) на поясницу и горшок на живот тому, кто надрывал его от тяжёлой работы».

Встречались мне и умнейшие фельдшера и врачи, всех их по-тогдашнему звали «доктор». Был, помню, такой фельдшер Винокуров Гаврил Андреевич, обслуживал он один целую округу деревень, входящую в церковный приход села Огнева Заимка, и справлялся, подобно бабке Василисе.

На всю оставшуюся жизнь запомню лечивших и спасавших от смерти Дэна Анатолия Чентовича, милейшую внимательную Золотову Любовь Тимофеевну. Многих повстречал на своем жизненном пути и помню заповедь великого Галена: «У настоящего врача больной может потерять жизнь, но надежду никогда».

Пришлось повстречаться и с откровенным хамством со стороны людей в белых халатах. Не буду их называть поимённо, они ещё до сих пор нас «лечат».

Попал в больницу, чувствую, что меня не так лечат или по незнанию или от безразличия. Говорю лечащему врачу, что у меня рецидив от операции аденомы простаты, сделанной несколько лет назад. А она мне в ответ: «Это ваша проблема», и отказалась принять какие-то дополнительные меры. Дошло до скандала, и меня, не долечив, досрочно выписали. Боль не прекратилась, другие врачи заподозрили онкологическое заболевание – рак. Направили в Новосибирск в онкологическую поликлинику. Там диагноз не подтвердился; и сказали, что меня дома не долечили. Но тамошний хирург, ознакомившись с моими документами, должен был подписать справку. Подписал и на прощание спрашивает: «А что вы хотите, столько прожили, значит, вас лечили, раз живы». Мне ничего не оставалось делать, как отплатить ему той же монетой. Я говорю: «Хочу, хоть на один день, но умереть после вас». Он ещё спрашивает: «А почему?» Я ему отвечаю: «Хочу посмотреть на вас, как вы выглядите в гробу». Стоящая рядом с нами медсестра улыбнулась, и мы с ним любезно расстались.

А лекарство мне местные врачи от рецидива после аденомы выписали, хотя долго не решались это сделать. Только случайно узнал, что это лекарство слишком дорогое, и они на мне, как на льготнике, пытались сэкономить.

И сейчас, хоть и редко, выхожу из дому, при встрече со знакомыми на вопрос: «Как здоровье?» (никто уже не спрашивает о делах) – часто отвечаю словами древнего мудреца Эсхила: «Хочешь жить долго – учись стареть. Старость без болезней не бывает».

Вот так и живу, и терплю.

По мере сил и возможностей что-то пишу, кому-то помогаю советом.

Слышал или читал где-то мудрые слова: «Если понимаешь, что жизнь не кончена, она не заканчивается». «Человек должен побеждать недуг силой духа. Нужна сильная вера в себя, которая из больного человека делает здоровым. Вы должны понять, что никто ничего за вас не сделает».

Трудно сказать что-то другое. Надо просто жить.

Рекордсмен

Амурской Краснознаменной Военной флотилии мне довелось прослужить чуть больше года. Службу прервал арест, о чем я рассказывал в повести «Запас прочности», печатающейся в этой книге.

Расскажу только один эпизод о моих «спортивных достижениях» во время этой службы.

В первый год службы мы, молодые призывники, попали в учебный отряд, в штабную команду, и нас иронично называли «салажатами». До принятия присяги «салаги» не носили ленточек на бескозырках, гюйса (галстука) и матросской формы. Одевали нас в форменную одежду из парусины (робы).

Гонял нас главстаршина Терещенко, нещадно, учил ходьбе строевым шагом, дисциплине и другим премудростям. В общем, выбивал из нас гражданские привычки, готовил воинов. Раз в неделю под руководством физрука мы ходили на стадион.

И вот однажды устроили бег на стометровку. Выстроил нас, проинструктировал и дал команду бежать.

В команде было человек 250, в том числе и прослужившие помногу лет, ведь для нас был установлен пятилетний срок службы.

Прозвучала команда, и все побежали. И как ни странно, но я, никогда не занимавшийся спортом, к финишу прибежал первым. Физрук не поверил и заставил меня одного пробежать стометровку туда и обратно, а сам смотрит на секундомер.

Вернулся я к финишу, а он меня спрашивает: «Ты где учился бегу? Кто у тебя тренер?» Я вначале недопонял вопрос, потом дошло и отвечаю: «Я был пастухом, вот там и натренировался. Корова убегает из стада на всю рысь, а у неё четыре ноги. А мне нужно было догнать корову, обогнать и возвратить её в стадо. Так и натренировался».

Вот таким образом, я и стал рекордсменом штабной команды. Какой норматив по бегу был установлен, до сих пор не знаю. Но бегал и даже ходил я всю жизнь быстро.

Пережитое

«Союз репрессированных»

1989 году на конференции граждан, репрессированных по политическим мотивам в период сталинизма и впоследствии репрессированных, была образованна общественная организация «Союз репрессированных». В правление «Союза» было избрано 23 человека, из которых 22, проживающих в городе Новосибирске и 1 человек из числа проживающих в районах области. Им оказался выбранным Грачев Н.В.

В области всего на учете состояло 226 человек, в том числе в Искитимском районе 70 человек, Черпановском – 15, Сузунском – 4, в Маслянинском не было (данные за 1991 год).

На первом заседании правления были распределены обязанности среди членов правления и закреплены подшефные каждому члену правления репрессированные как в городе, так и в районах, где их число было незначительно. А на долю Грачева Н.В. было отведено все «Междуречье» из четырёх районов: Искитимского, Черепановского, Сузунского и Маслянинского. Впоследствии из-за чрезмерной загрузки я попросил увеличить число сельских членов правления, и по моей рекомендации был кооптирован Койнов Николай Григорьевич.

Работы предстояло много. Нужно было обследовать и лично встретиться с каждым репрессированным. Впоследствии на мою долю выпало 48 человек сельских жителей, а Койнову 41 человек жителей города Искитима. В местной типографии отпечатали несколько обращений, бланков заявлений о выплате компенсаций. При помощи Госбанка обратились ко всем руководителям предприятий и организаций с просьбой об оказании материальной помощи. Руководители «Союза репрессированных», поскольку у них был открыт расчётный счет в банке, широко использовали материальную помощь, поступающую из областного бюджета, от религиозных и общественных организаций. А из-за рубежа поступала гуманитарная помощь, в основном в виде продуктовых посылок.

Мы с Койновым оформляли каждому заявление о компенсациях. Мне пришлось обследовать всех сельских жителей и, где необходимо было помочь, с помощью депутатов местных Советов обосновывали просьбы об оказании помощи, особенно в ремонте жилья, так как многие репрессированные жили в ужасных условиях, в развалюхах. Мы регулярно направляли свои ходатайства в Новосибирск, я регулярно поднимал вопрос и на заседаниях правления. Доходило до скандалов. Но помощь оседала в Новосибирске и большей частью среди членов правления. Принципиально отказывались только кассир Морозова Л.П., Трус Л.С., Магалиф Ю.М. А мы, наоборот, из своей зарплаты иногда вносили деньги в «Союз» на помощь нуждающимся.

Потом кассир сообщила нам в Искитим, что руководители «Союза» пришли к ней на дом и изъяли денежные и другие документы.

Поэтому мы, пригласив одного из членов ревкомиссии и на основании оставшихся документов, составили акт ревизии.

На следующей, состоявшейся в зале заседаний облисполкома, конференции репрессированных, акт ревизии мной был зачитан всем присутствующим. Поднялся скандал. Почувствовав отчуждение и нежелание оказывать сельчанам помощь, мы решили создать самостоятельное общество, назвав его «Искитимское объединение жертв политических репрессий», разработали и утвердили Устав, открыли расчетный счет в банке. Председателем выбрали жителя Искитима Койнова Николая Григорьевича. Заместителем и бухгалтером Грачева Н.В., кассиром Милютину Л.П.

Избрали новое, свое правление. Стали ежемесячно регулярно собираться для обсуждения своих дел. Завели Книгу памяти, в которую вписали всех подвергшихся репрессиям, как погибших, так и живших в районе земляков, вынесших все муки ГУЛАГа.

Обновили экспозиции в краеведческом музее. Выпустили три сборника воспоминаний под названием «Мы из ГУЛАГа». Наладили и поддерживали связь с такими же, как и наше, объединениями на Алтае, в Сибири и на Колыме.

Ежегодно, 30 октября священнослужители местной церкви справляют панихиду в память об убиенных. Выезжали на базу отдыха «Лесная сказка», где на средства администрации устраивается отличный обед и художественная часть с участием самих репрессированных и работников базы. Там выступают руководители местной власти. В краеведческом музее ежемесячно собирается правление. Там же проводятся и дни памяти с показом тематических видео и кинофильмов. Поскольку в районе, кроме меня, никого из узников ГУЛАГа не осталось, произведена перерегистрация членов объединения из детей, бывших политзаключенных, численность которых достигала 684 человек.

Председателем избрана Бокова Клавдия Эмильевна, почётным председателем оставили меня. Долго Николай Григорьевич Койнов оставался бессменным председателем, но в 2003 году на 77 году жизни скончался, оставив по себе благодарную память. Больше его стараниями и хлопотами при содействии администрации, всенародной помощи в Искитиме, в отличие от многих других городов, выделено и благоустроено отдельное кладбище для захоронения бывших узников ГУЛАГа. Оригинальное ограждение с художественно выполненным памятником, с массивным поклонным Крестом, расположенное на живописной солнечной поляне в окружении соснового бора, кладбище рядом с городским, издали привлекает внимание.

Спят там вечным сном мои товарищи по несчастью. Вечная им Слава. Каждый год, 30 октября, на кладбище собираются их потомки, почитатели, говорят речи, священники читают молитвы.

Запас прочности

первые годы Советской власти два моих дяди – Александр и Василий Коробейниковы организовали коммуну «Восточная заря» (в Черепановском районе) и сагитировали моего отца Грачева Василия Ивановича войти не только в коммуну, но и вступить в партию.

Но недолго продолжалась дружная жизнь в коллективе, даже и среди родственников. Дяди стремились больше командовать, да и распределение продуктов было в их руках. И при очередной раздаче продуктов отец, возмущенный несправедливым распределением, поднял скандал. Дело дошло до топоров и гранат, и только вмешательство других коммунаров предотвратило трагедию.

Кончилось тем, что отец выбросил партбилет и вышел из коммуны. Имея на руках четырех детей, он остался гол, как сокол. Ни имущества, ни земли ему не дали. Благо приютили жившие в соседнем поселке родственники, помогли в первое время. Долго отцу пришлось обивать пороги волостного начальства, чтобы дали землю. А коммуна вскорости распалась, и оставшиеся после нее постройки в начале тридцатых годов служили пристанищем для бежавших из тюрем и нарымской ссылки.

Испытав «прелести» жизни в коммуне, отец во время коллективизации категорически отказался вступать в колхоз. За это его несколько раз облагали «твердым заданием». В итоге он опять лишился запасов хлеба, полностью сдал по заданию на мясокомбинат скот и только успел продать в пожарную команду одну лошадь. Семья осталась без средств к существованию.

Вдобавок к тому во время выселения в Нарым раскулаченных семей отец был назначен сельским исполнителем. Была такая должность в деревнях, и все ее отбывали по очереди. В обязанности сельисполнителя входило оповещение населения, вызов к начальству, содействие органам власти в соблюдении порядка. Когда его заставили вытаскивать из дома больную женщину, а дело было зимой, в сильный мороз, отец отказался. Его арестовали и долго продержали в милиции в Черепанове.

После этого мы вынуждены были уехать из деревни в Черепаново. Построили небольшую избу, благо, что отец был мастером на все руки. Отец и старшие: сестра Татьяна и брат Алексей – поступили в строящийся на окраине Черепанова зверосовхоз. Там давали паек, были свои картошка и овощи, хоть скудно, но все-таки жили, не голодали.

В начале 1931 года выдачу пайков прекратили, а зарплаты хватало только на то, чтобы прокормить семью в течение 2-3 дней. Стали голодать. На ту пору приехали из колхоза люди и пригласили отца в колхоз, потому что знали его как добросовестного работника. Отец согласился. Мы переехали в деревню. Поселились на квартиру у таких же бедняков. Теснота, грязь, вши. Вся семья переболела сыпным тифом.

О школе и речи не могло быть, мне пришлось бросить учебу в пятом классе. Нужно было зарабатывать на хлеб. И вот я с 12 лет начал трудиться в колхозе. И не как остальные сверстники, только в летнее время, а круглый год. Летом пас скот, а зимой ухаживал за ним, возил с поля корма (солому, мякину).

До выезда из деревни в местной школе я был лучшим учеником, очень любил читать. Особенно это нравилось мужикам. Соберутся на сборню и заставляют меня читать газеты («Беднота», «Крестьянская газета»). Я им читал все подряд «от корки до корки».

Когда потребовалось от колхоза послать человека на курсы счетоводов, то выбор пал на меня. Не хватало годов, но в сельсовете написали какую нужно справку. Окончил в РКШ шестимесячные курсы и с 1936 года стал работать счетоводом колхоза «Восток». С тех пор и до конца своей трудовой деятельности я связал свою жизнь с бухгалтерией.

Однако с председателем колхоза, тупым, безграмотным, жуликоватым коммунистом из числа деревенских бедняков-активистов, у нас взаимоотношения не заладились, случались постоянные скандалы. А уехать из колхоза было невозможно, нужен был паспорт, а колхозникам паспорта не давали, они были бесправными, крепостными. Пришлось хитрить, мой помощник написал справку, подсунул ее председателю, тот подписал ее, как обычно, не читая, поставил печать. Ну а дальше помог секретарь сельсовета, и я получил паспорт. И только после того, как договорился в другом селе, оформился на работу в сельпо, я объявил об этом председателю колхоза. Делать нечего, пришлось ему смириться.

В 1940 году призвали меня на военную службу, в Амурскую Краснознамённую военную флотилию. В то время служба во флоте была особенно престижной, и я, естественно, этим очень гордился еще и потому, что меня туда взяли с моим 4-х классным образованием, хотя обычно на флот набирали с 7 и 10 классами. Видно, повлияло то, что во время призыва я помогал в военкомате оформлять документы.

Дома оставил молодую жену с ребёнком (через полгода родился второй) и начал свою военную службу.

Недолго проучился в учебном отряде, досрочно окончил курсы писарей и баталеров и был назначен баталером в штаб флотилии. Приняли в комсомол и назначили политгрупповодом в штабную команду (для первогодников). На занятиях мы изучали историю СССР. Вести занятия мне было интересно, был на хорошем счету у начальства. Мне даже объявили, что осенью направят на учебу в военно-политическое училище. На занятиях поднимались всякие вопросы, и мы, по молодости своей, без опаски, со всей откровенностью, старались разобраться в событиях, происходящих в стране.

Безусловно, полностью и безоговорочно поддерживали политику партии и правительства. Так уж нас воспитывали. А то, что творилось вокруг (аресты «врагов парода») проходило мимо нашего сознания, поскольку нас непосредственно не касалось. Виновные, как сообщалось в газетах и по радио, признавались в своих «преступлениях». И если даже у кого-то и были репрессированы близкие родственники, то об этом помалкивали, боялись говорить даже друзьям.

Но вот началась война. Боевые тревоги следовали одна за другой. По боевому расписанию мне следовало прибежать в штаб (это километра полтора от казармы), получить с десяток пакетов и разнести их по квартирам офицеров с вызовом на службу. Другой связи тогда не было. И все это нужно делать бегом.

26 июля 1941 года я по боевой тревоге прибежал в штаб, и дежурный направил меня к начальнику штаба флотилии. Захожу к нему, а у него еще два человека. Предложили сдать оружие, противогаз, сняли гюйс, ленточку с бескозырки, спороли с рукавов знаки отличия. А затем зачитали какую-то бумагу с упоминанием указа и предложили расписаться. Естественно, я ничего не понял, машинально расписался. Вывезли меня из штаба, засунули в «воронок» и повезли в Хабаровск.

Начались допросы. Если на занятиях у меня спрашивали, насколько сильна Япония в военном отношении, я отвечал, что Япония, безусловно, сильное государство и приводил в пример разгром русского флота под Цусимой, то у следователя это получало формулировку, как восхваление врага.

Прочитал я сослуживцам письмо из дома, где родители жаловались, что живут бедно и голодают (и об этом кто-то донес), следователь мне приписал дискредитацию колхозного строя.

Дальше пошло вообще из области фантастики. Начали добиваться, чтобы я признался в членстве в антисоветской группе, ставящей целью свержение Советской власти. Стали приводить на очную ставку матросов из других команд, но получалось так, что мы вообще не знали друг друга. Кошмар допросов трудно представить, не давали пить, спать, не пускали в туалет. Посадят на высокую табуретку, так что ноги не достают до полу, и так держат целыми днями, а сами следователи периодически менялись.

Один из следователей, когда я отказался давать показания по его подсказке, зашел ко мне сзади и внезапно так ударил в ухо, что я кубарем слетел с табуретки и потерял сознание. Очнулся после того, как меня облили водой. Из уха течет кровь, а они смеются.

А потом посадили в «лягушатник». В бетонном «мешке» на глубине 40-50 см вода и, несмотря на лето, очень холодная, а в середине камень бесформенный. Сидишь на нем в одних трусах и дрожишь, как пес, а как задремлешь, падаешь в воду.

После такой обработки меня хватило ненадолго, парализовало всю левую сторону, не мог говорить и двигаться.

В одиночку ко мне подсадили старика, вся голова седая. Был он врачом на кораблях с 1905 года и попал на 10 лет за утерю секретного документа. Не знаю как, помню только, что он подолгу меня массажировал, ему удалось оживить меня.

16 августа 1941 года, как было написано в документах, никакого заседания трибунала не было, никуда я не вызывался, а просто мне объявили в тюрьме, что я осужден по статье 58-10 УК РСФСР на 7 лет и 3 года поражения в правах.

Перевели в другую тюрьму, тоже в Хабаровске, ее называли почему-то Сухановской, видно, по имени дальневосточного партизана. Меня и со мной несколько человек матросов и красноармейцев, в том числе троих, с которыми встречался на допросах, привели в камеру № 13. Нары в три ряда, под нарами тоже люди лежат, иногда набиралось свыше 230 человек.

Завели нас в камеру, закрыли, а мы спрашиваем: «А кто здесь сидит?» «Враги народа», – отвечают нам. Мы опять: «А мы что, тоже враги народа?» И тут поднялся такой хохот, некоторые смеялись над нами просто до истерики. Уж очень мы выглядели смешно, как общипанные цыплята.

Оказалось, что в этой камере содержались в основном офицеры из штаба В.К. Блюхера, маршала Советского Союза, командующего ОКДВА (Особой Краснознамённой Дальневосточной Армии). Сидели они там по нескольку лет, и их часто вызывали на допросы. Был там и прокурор штаба армии. Подсел он ко мне, расспросил подробно и говорит: «Давай-ка, сынок, я напишу тебе кассационную жалобу». Договорились за дневную пайку хлеба. Выдали мне два листа серой бумаги, ручку и чернила, и написал бывший прокурор кассацию.

В начале декабря вызывают меня к начальнику тюрьмы и объявляют решение какого-то судебного органа (я в них тогда плохо разбирался): «Дело прекратить и отправить в свою часть для дальнейшего прохождения службы». Начальник говорит: «Ну, давай собирайся». Я ему: «Вот я весь».

На мне остались только тельняшка и трусы. Пока перемещали по разным камерам, ничего не осталось, то жулье утащит у сонного, а то уголовники просто отберут, что им понравится.

Вызвал начальник завхоза, тот собрал для меня тряпье, дали старую шинель, обули в сапоги на босу ногу. Когда арестовали, везли в тюрьму на воронке, а обратно в открытой грузовой машине. А дело было в декабре, мороз жестокий. Замерз, как собака. В открытой машине, полураздетый, а ехать надо было километров 20. Дорогой все удивлялся, что везут на освобождение, а охраняют четыре солдата с винтовками.

Сразу привезли в трибунал флотилии. Угодили в обеденный перерыв. Пришлось ждать. Вдруг вижу, идет навстречу земляк Семьянов, мы с ним вместе призывались на службу. У него было 10-летнее образование, и он был направлен в военно-юридическое училище, а с началом войны их досрочно выпустили следователями. Он меня тоже узнал, хотя похожего между тем, что во мне было и что осталось, очень мало было. Завел он меня к себе в кабинет, позвонил на камбуз, принесли мне обед – бачок лапши на 12 порций. Я его, конечно, полностью уничтожил и впервые за несколько месяцев почувствовал относительное насыщение.

Рассказал я ему свою историю, а он говорит: «Никто тебя не освободит, не надейся. Есть директива генерального прокурора Вышинского: всех, кто соприкасался с врагами народа, до конца войны не освобождать, а ты же с кем вместе сидел?» Так оно и вышло. Пришли после обеда председатель трибунала Фонариков, секретарь Калашников (я их до ареста знал) и ещё один человек. В небольшой тесной комнате за столом – трое, я напротив, почти вплотную к столу, а у меня за спиной два солдата из охраны.

Начинают задавать те же вопросы, что полгода назад задавали следователи. Я возмутился: «Мне же объявили, что я буду освобожден. Так за что меня судите? Сегодня 5 декабря, День Конституции, где записана свобода слова. А вы за слово хотите судить!» Фонариков меня прервал: «Ишь, какой грамотный стал! Суд имеет право не отвечать на твои вопросы». Я тоже в тюрьме за это время немного подковался и говорю: «Ну и я тоже имею право не отвечать на ваши вопросы».

Пока мы разговаривали, я обратил внимание на бумагу, лежащую перед Фонариковым. У меня дальнозоркость, и я без труда прочёл приговор и говорю: «Что вы здесь надо мной комедию устраиваете? Ведь вон приговор и в нем написано: 5 лет лагерей и 2 поражения». Фонариков разозлился, кричит: «Выведите его!» Вывели. А через пять минут позвали и прочитали тот самый приговор.

Из трибунала привезли в Хабаровск на Комитетскую пересылку – громаднейшая тюрьма и зона на Комитетской улице. Десятки, сотни тысяч людей прошли через нее. Встречаются друзья, знакомые. Блатные беззастенчиво обирают политических и бытовиков. По углам, а иногда окруженные людьми, чтобы начальство не видело, женщины отдаются за пайку хлеба. Камеры совсем не отапливались, спали вповалку, кучей-малой, слабые не выдерживали – умирали.

Временно, пока не был назначен этап, нас выгнали на работу. При впадении Уссури в Амур, в затоне, вмерзли в лед плоты с лесом. Надо было выдалбливать бревна изо льда и выкатывать их на высокий берег. Оцепление охранников стояло вокруг затона, а внутри только бригады заключенных.

Долбил-долбил я ломиком лед, да промахнулся и свалился в воду. Едва успели выдернуть из проруби. На морозе вся одежонка сразу заледенела. К счастью, недалеко стояла избушка сторожа, туда меня и привели. Оказались там бабка с дедом. Отогрели они меня, обсушили, накормили и даже кое-что из одежды дали. Нашлись у них бумага и чернила. Написал я письмо родным, которые полгода не знали, куда я девался. Спасибо старикам, отправили они мое письмо, и дошло оно до дому, хотя и не обрадовало никого.

С пересылки нас, сотню заключенных, отправили в Будукан, неподалеку от Биробиджана. Условия там были кошмарные: холод, голод, издевательства, работа на лесоповале – адская. Пилили в основном березу, нужна она была для изготовления сапожной шпильки на ремонт обуви на фронте. Инструмент негодный, о невыполнении нормы не могло быть и речи, а не выполнишь норму – 300 граммов хлеба и черпак баланды, в которой плавают несколько зерен пшеницы или ребра от сгнившей камбалы.

Умирали люди, как мухи, не успевали закапывать, тем более зимой, когда землю не раздолбишь. Поэтому не хоронили, а выносили за зону, голых, с биркой на ноге, и заталкивали в снег. Бывало, проснешься утром, а сосед по нарам не поднимается. Уже труп. Стараешься, до развода на работу, получить и съесть его пайку хлеба, забрать или заменить что-нибудь получше из одежды и обуви. Потому что все равно выносили покойника за зону голым, только бирку к ноге привяжут да голову молотком пробьют.

Нормы, которые нам доводились, даже здоровому человеку, при хорошем питании трудно было выполнить, а что можно было спросить с нас, голодных, разутых и раздетых.

Подъем в лагере был в 6 часов, затем раздача хлеба и баланды, проверка и развод на работу. Свою одежду и обувь, если она у кого и была, носить не разрешалось, все надо было сдавать в каптерку. Одежда: х/б рубашка и такие же брюки (зимой ватные), ватный бушлат и ватная шапка, чулки и рукавицы из старых телогреек, причем рукавицы выдавались на месяц. Порвутся, ходишь с голыми руками. На ногах корды, подобие сандалий, пошитые из разодранных на слои автопокрышек. Ходили на работу в сопки за несколько километров, с каждым разом все дальше. На обратном пути надо было нести в зону чурку дров, иначе в зону не пустят, могут ночь продержать у ворот.

Жили в засыпных бараках. В середине барака – печь из железной бочки. Возле печки бригадир со своей свитой, а дальше мы, «враги народа», где собачий холод, даже волосы примерзали к нарам. Собьемся в кучу, так и спим. Постоянное недосыпание было еще одной дополнительной мукой, вдобавок к голоду и холоду. Ну и ко всему этому – клопы и вши. Сейчас, вспоминая, даже трудно поверить, сколько было вшей. Засунешь руку под рубашку, проведешь до подмышек и наберешь полгорсти, крупных, жирных. Бани не было, о белье не имели понятия. Примерно раз в полгода все вещи прожаривали в дезокамере – вошебойке. И вот однажды разделись мы, шесть человек, поместили вещи в дезокамеру, а там случился пожар, и все наши вещи сгорели. Потом мы неделю голышом сидели в бараке, дрожали на холоде в ожидании, когда бригадир выпишет и получит в каптерке другую одежду. И все равно стоимость сгоревших вещей нам записали в «промот», как будто мы были виновны в пожаре.

Весной на командировку приехала какая-то важная комиссия, все в кожаных пальто, видно из особого отдела. Выстроили нас, оставшихся в живых 32 доходяг, а мы еле на ногах стоим, держимся друг за друга. Пересчитали, спрашивают у начальника лагеря: «А где остальные?» Он отвечает: «На лесоповале». А мы, доведенные до отчаяния, показываем им: «Да вон же они за зоной, на сопках, торчат из нерастаявшего снега». Ну тут, правда, убрали куда-то и начальника, и охрану. Ведь они же нас специально морили, что ни сварят на кухне, выносили за зону ведрами своим свиньям.

После этого месяца два нас никуда не посылали, стали кормить получше. Даже белье кое-какое выдали, стали раз в месяц в баню водить. Ввели самоохрану, видно, вольных не хватало. Заставили меня лезть на вышку, а я говорю: «Не могу, сил нет». «Ну ладно, – разрешили, сиди внизу на ступеньках». Да и кого там было охранять? И кто куда побежит? В общем, по очереди охраняли мы друг друга.

Биробиджанскую авторемонтную мастерскую (БАРМ) во время войны перевели на производство мин. Но мощностей не хватало, потому начали строить электростанцию. Нас туда и отправили. Работал в котловане, вывозили тачками грунт, до шести горизонтов. Несколько раз пришлось свалиться вместе с тачкой в котлован. Намучился, пока освоил эту нехитрую с виду «технику». Вырыли котлован, залили фундамент, и нас переквалифицировали в носильщиков, носили «козой» на леса кирпич. Бригадир попался очень ярый, активный – по фамилии Ткач. Из начальников, бывший коммунист, себя считал невиновным, а нас презирал, верил, что мы настоящие «враги народа». Заставлял накладывать на «козу» по 25-30 кирпичей, иногда сам добавлял. Многие не выдерживали, падали с лесов, лишались пайки хлеба.

Ткач старался выслужиться перед начальством. Однажды в присутствии начальника лагеря решил показать свою силу (здоровый был бугай), нагрузил на козу 60 штук кирпича и понёс наверх. Да то ли леса не выдержали, или ребята так подстроили, но только обрушились леса и сломал Ткач, к всеобщей радости бригады, себе позвоночник. Отправили в санчасть, и больше мы его не видели.

Построили котельную быстро и сдали в эксплуатацию. Меня назначили зольщиком. Вверху котлы, а внизу, в подвал, где я работал, ссыпалась из топок горячая раскаленная зола, которую нужно было вывозить тачкой в золоотвал. В подвале жарища, а на улице мороз. Случилось это в ноябре. Поднялся я наверх в котельную на обед, получил свою порцию, да и свалился тут же у котлов без памяти. Очнулся через одиннадцать дней в областной больнице в Биробиджане, один среди вольных в палате. Почему меня туда поместили, до сих пор не могу понять. Время было военное, и палаты всю зиму практически не отапливались. Всего раза три-четыре протопили своими дровами родственники больных. Холод был такой, что я в больнице обморозил руки и ноги, видно, когда был без сознания. С крупозным воспалением легких (такой был диагноз) пролежал в больнице семь месяцев.

В июне приехал из Хабаровска старенький профессор. Долго он меня крутил, выслушивал. Посмотрел в историю болезни и говорит; «Интересно, как ты выжил? Я же в ноябре смотрел тебя умирающего и записал, что ты не выживешь. А ты живой». Как? Может быть, нянечка пожалела и выходила. Добрая попалась женщина. За 11 дней, что я был без сознания, сберегла и высушила мой хлеб и все это время отпаивала меня свекольным соком, больше-то ничего не было. Очнулся, стала давать к больничному пайку добавку. Да и больница, хоть и холодная, но все же не зона и не нары в палатке. К тому же я за полгода стащил с умерших в палате больных одеяла, и нянечка сумела оставить их мне.

Выписали меня из больницы, сообщили в лагерь, оттуда пришел конвоир. Вывел он меня из больницы, а я идти не могу, ноги не держат. А идти надо было около трех километров, да половину расстояния по городу. То ли у него терпения не хватило, или стыдно стало перед встречными, только посмотрел он на меня и говорит: «Иди ты сам, один». Показал направление и ушел. Так я с 10 часов утра до 8 часов вечера добирался до зоны.

В зоне не дали долго прохлаждаться. Вскоре назначили в сенокосную бригаду, но какой из меня косарь – еле ноги волочу. Нарядчики выгнали за зону, а конвой не берет. И таким образом оказался я «вне закона» – не в зоне, не в бригаде. Бросили у проходной, бригада ушла, а я лежу на земле. Вышел охранник из проходной, пожилой такой дядька, добродушный на вид. В охрану он попал то ли из запаса, то ли с фронта на долечивание после ранения. Спрашивает:

– Откуда ты?

Отвечаю:

– Из Сибири.

– А откуда из Сибири?

– Из Черепанова.

– Смотри-ка, и я из Черепанова.

Разговорились. Много общих знакомых вспомнили. И этот солдат, Попов Иван Васильевич, вытащил меня из могилы. Не знаю как, но договорился он с двумя охранниками на вышках и разрешили мне собирать листья с дикого винограда, растущего вдоль зоны, и всякую съедобную траву. Иногда он втихаря давал мне кусок хлеба или картошку. Под его покровительством провел я у зоны около десяти дней, общипал все вокруг и, благодаря этому, заметно поправился, выкарабкался из «доходяг».

Несколько лет тому назад умер Попов Иван Васильевич, но я до конца своих дней буду вспоминать его с благодарностью. Вечная память этому человеку.

Затем меня и еще одного такого же «фитиля» Гришу Гриновца – бывшего артиста Львовского оперного театра (как хорошо он пел), отправили без конвоя в лес, гнать деготь. Давали нам сухой паек на неделю. Бригадир из бытовиков – Гудков Дмитрий, подучил нас, и мы до поздней осени корчевали пни и выгоняли из них деготь. Хоть и попадало нам от бригадира, везде требовали план, но там мы чувствовали себя получше, да и питались лучше, ведь, кроме сухого пайка, можно было и корни, травы разные есть, собирать грибы, ловить разных птичек и зверушек.

А на зиму снова привезли на завод, и поскольку я выглядел сравнительно крепко, то назначили меня в цех диспетчером. Не таким диспетчером, что сидит за столом, собирает информацию да передает команды. В мои обязанности (а дали мне линию по изготовлению дистанционных трубок для мин М-82) входило: натаскать со склада металла стержни к отрезным станкам и затем полученные заготовки перетаскивать от станка к станку для последующей обработки (было около 50 станков), к концу смены оставшиеся заготовки собрать от станков и закрыть в кладовую, а утром снова выдать в работу. Нужно было через каждые два часа заполнять доску показателей, да еще начальник цеха заставил меня составлять наряды. В цехе работали и заключенные, и вольные, очень много было детей 14-15 лет.

Как-то вызывает меня начальник цеха Цейтлин и спрашивает:

– Ты, что, бухгалтер?

– Был, – отвечаю.

– Ну, тогда напиши слово «бухгалтер».

Я написал.

– Без ошибок, – говорит и послал меня в бухгалтерию лагеря.

Каких только дел не переделал там, всю служебную лестницу прошел. Однако не давали забывать, что мы заключенные. То расконвоируют, а то возьмут, иногда всех скопом, переоденут в рваньё и отправят на общие работы или этап в другой лагерь.

За годы войны всех бытовиков и уголовников, за исключением фальшивомонетчиков, годных по состоянию здоровья, отправили на фронт, а план выпуска боеприпасов был напряжённый, каждый день спрашивали, и начальство боялось за свою шкуру. Поэтому поневоле им приходилось и условия понемногу улучшать, и ставить на ответственные должности специалистов из политзаключенных, на которых можно было надеяться, что справятся. Управленцев из числа заключенных в лагерях называли «придурками». Вот в число их попал и я. Назначили заместителем главного бухгалтера ОЛП, вести дела пришлось за двоих, потому что мой главный, из вольных, пил без просыпу. Благодаря этому я приобрел хорошую квалификацию, так как приходилось решать все вопросы, всюду вникать в дела. Поскольку необходимо было ежедневно ездить в Госбанк, меня расконвоировали. Конечно, оперативники за нами строго следили, часто обыскивали, иногда даже в банке. К тому же и одеты мы были в ярко раскрашенные сиреневым цветом холщовые костюмы, так что в городе в любой толпе нас легко было заметить и задержать.

Перед концом войны зашел к начальнику лагеря подписать документы для банка. Он чем-то был возмущен. Спрашивает меня: «Ну что, голодно люди живут?». «Ну а как же не голодно? Разве это паек?» – отвечаю. «И еще хотят на четверть сократить», – говорит начальник.

Я не придал этому особого значения, потому что во время войны сокращали не один раз, все урезали и урезали. Практически к концу войны на Дальнем Востоке совсем не было советских продуктов, а только американские, даже в лагерях.

Через несколько месяцев приезжает ревизор, они тогда очень часто ездили. Начал проверять и спрашивает:

– Почему вы не выписываете продукты по новым нормам?

– По каким? – говорю.

– Есть приказ, нормы сокращены, – и показывает мне новый приказ.

– Этот приказ мне неизвестен, я его не видел, – отвечаю.

Начальник и главный бухгалтер как-то открутились, главного бухгалтера только перевели в другой лагерь. А я на том злополучном приказе не расписывался, в глаза его не видел, а оказался один во всем виноватым. Насчитал ревизор несколько десятков тонн продуктов перерасходованными, и дело передали в особый отдел. Там мне предъявили обвинение в хищении социалистической собственности в особо крупных размерах, по Указу от 7 августа 1932 года. А по тому Указу было одно наказание – расстрел. И только при смягчающих обстоятельствах – 10 лет лишения свободы.

Сразу же посадили в ШИЗО, и туда месяца полтора носили мне на подпись документы. Затем вызвали в особый отдел, и начальник зачитал мне какую-то, состоящую из нескольких строчек бумажку, где сказано было, что я приговорен к расстрелу.

Я до того был ошеломлен и расстроен, что даже толком не понял, что это был за орган, вынесший приговор. Объявили приговор и опять увели в ШИЗО, но с тех пор не стали носить документы на подпись.

Был в нашем лагере грузин Миша Нанобашвили. Сидел он за несколько убийств. Однажды на моих глазах зарубил бригадира Петренко.

Мише по очереди должна быть горбушка хлеба, а Петренко не дал, грубо отказал и отдал другому. Прилег отдохнуть после обеда, а Миша взял топор и по шее – зарубил. Такой он был человек, очень горячий и не терпел несправедливости. Держали его больше по изоляторам, потому что ни в одну бригаду не брали – боялись. По штату мне полагался дневальный. Вот начальник оперотдела и говорит: «Возьми Нанобашвили». Я согласился. Он еще спросил, не боюсь ли я? А чего мне было бояться? Хорошим он оказался человеком и надежным помощником. Имел высшее образование, очень красиво писал, А как он пел грузинские песни!

Когда я сидел в ШИЗО, Миша собрал мне небольшую передачу. Пришел в ШИЗО, а охранники не пускают и передачу не берут. Миша начал с ними скандалить, схватил с пожарного щита ломик, устроил драку. Его избили, связали и бросили в изолятор, через стенку от меня. Когда я услышал Мишин голос, то тоже стал кричать, стучать в дверь. Рассвирепевшие охранники и вызванные на помощь оперативники так меня профессионально «отделали», что я потерял сознание. Связали и бросили на нары. Не знаю, сколько я так пролежал без памяти, но, видимо, порядочно, потому что кожа под веревками загноилась, а рубцы от веревок потом долго не проходили. В чувство меня не приводили, кормить – не кормили. Думали, наверное, все равно к стенке.

На мое счастье приехал в лагерь генерал-лейтенант Гоглидзе – гроза Дальнего Востока. Ему подчинены были все учреждения МВД по Хабаровскому краю. Впоследствии он был замом у Берии и был вместе с ним расстрелян. Приехал с какой-то проверкой. С ним свита. Везде прошел, на ШИЗО показывает, что расположено в углу зоны:

– А там что?

– Штрафной изолятор, – отвечают сопровождающие.

– Пойдемте туда.

– А там никого нет.

Как раз накануне его приезда всех, кто там был, выгнали, а нас с Мишей, как самых опасных, оставили. Да и лежали мы оба без сознания.

– Нет, пойдемте, – настаивает Гоглидзе.

Подошли, а охранник не пускает, вероятно, решил блеснуть дисциплинированностью по выполнению устава караульной службы, требует начальника караула.

Обозлился генерал, что часовой его не слушается, взревел: «Открывайте камеры!»

Вот судьба... Если бы открыли мою камеру, то, может, ничего бы и не изменилось. На счастье распахнули двери в Мишину камеру, а он в это время бредил – естественно на родном языке. В Гоглидзе, видимо, взыграла грузинская кровь. Случившийся тут врач привел Мишу в чувство. Начал Гоглидзе расспрашивать по-грузински. Ну, Миша ему все и выложил, и его сразу же выпустили. Сам я это не слышал и не видел, мне об этом рассказал тот самый врач. Поэтому для меня было крайне удивительно, когда привели в чувство, развязали и предложили идти в свой барак. А дня через три вызывает начальник особого отдела. Выматерился, бросил со злом мне папку на стол: «На, читай, повезло тебе!». Смотрю и глазам не верю. С угла на угол, прямо на обложке, синим карандашом, написано: «Дело прекратить», и подпись Гоглидзе.

Провел я в ШИЗО между жизнью и смертью 84 дня. И до сих пор тяжело и страшно вспоминать. Ведь спасение пришло случайно. Может быть, и не расстреляли бы, а заменить 10 годами, как это делалось в конце войны, заменили бы. Даже после освобождения я много лет никому об этом не говорил, только с отцом поделился по секрету, все боялся, а вдруг то дело всплывет. Дело в том, что осужденным по Указу от 8 августа 1932 года, запрещалось работать по моей специальности – бухгалтером.

Возвратился после того снова в бухгалтерию, стал работать, но другая беда пришла. Вероятно, после перенесенного от нервных переживаний, вскоре появилась у меня экзема на левой ноге. Сначала на небольшой площади, а потом вся нога до колена покрылась толстой коростой. Боли были ужасные, не мог за столом сидеть. Да и не мудрено, ведь раны были глубиной до 10-12 мм.

Взялся меня лечить лекпом Рыков. Не знаю, было ли у него медицинское образование, а, может, просто назвался врачом, ведь в лагере каждый старался любым способом выжить. Приду к нему, а он заставит нагреть воды, бросит туда марганцовки, и я туда сую ногу, терплю, сколько могу. И до того долечил, что при содействии другого такого же «лекаря», уговорили меня согласиться на ампутацию ноги. Хоть и с большими колебаниями и сомнениями, но доведенный страшными, ни на минуту не прекращающимися болями, я согласился. Назначили день операции. Прихожу в тот день, а в лагерь как раз приехала вновь назначенная на должность начальника санотдела молоденькая женщина – Греева Анастасия Петровна. Осмотрела она мою ногу, выслушала меня и Рыкова, покачала головой и говорит: «Знаете что, я получила новый журнал, а в нем напечатан рецепт от экземы. Давайте я его на вашей ноге испытаю». Навели мне по ее указанию стакан какой-то черной мази, пришел в барак, намазал ногу, боль прекратилась. За пару дней израсходовал весь стакан, и свалилась с моей ноги, как шуба, вся короста, а нога осталась в глубоких ямах, какая-то темно-синяя. Сколько времени прошло с тех пор, а болезнь иногда напоминает о себе, но все же нога-то осталась, не стал инвалидом.

Прошло после тех страшных лет полвека. Многое выветрилось из памяти. Словно сквозь туман вспоминаются кошмарные дни, около двух месяцев, которые провел на пароходе по пути в Магадан. Удушающее зловоние в трюмах, невыносимая духота (даже фонари «летучая мышь» гасли), кучи трупов, не убиравшиеся наверх по нескольку дней, разлившиеся по дну трюма фекалии из параш и рвотная масса, изрыгаемая непрестанно мучающимися от морской качки. Неизвестно почему, но по прибытии в Магадан, нас не высадили на берег, а вернули обратно. Благодаря этому, хоть и небольшая часть из нас, остались живы, вновь возвратились во Владивосток, на Черную речку, и, как ни странно, я вернулся в прежний лагерь и на ту же работу.

Думаю, что меня спасло то, что на меня по-другому действовала морская качка. Если многих моих спутников мучила тошнота и рвота, то у меня появился сильный аппетит, и я уничтожал все, что не могли съесть мои товарищи.

Жуткую картину представляла наша высадка во Владивостоке. Когда отправляли, то шли на пароход густой толпой, а тут осталась жидкая цепочка, кто на своих двоих еле бредет, а кто ползет на четвереньках, некоторые срывались с трапа и тонули, и никто не спешил их спасти.

И все же, как ни тяжело было, подошел срок освобождения, и еще два дня, которые мне показались за два года. Очень боялся 185 директивы, по которой заключенным после окончания срока снова и снова его продлевали или же оставляли работать при лагере, без права выезда.

Отказался от предложения поехать на Южный Сахалин главным бухгалтером лагеря военнопленных японцев. И меня неожиданно отпустили. Возможно потому, что в 1946 году после окончания войны, в связи с конверсией, все заводы, производившие для фронта продукцию, были остановлены, станки и оборудование демонтировали и сдали в госрезерв, а люди остались без дела, и для государства это было невыгодно.

Освободился. Долго ехал в «пятьсот-веселом» поезде, как тогда называли поезда из товарных вагонов, на 20-й день добрался до Черепанова.

Приехал домой, это было в августе 1946 года, а у отца семья в 12 человек и ни куска хлеба. Благо хоть было лето, появилась молодая картошка и много было огурцов. Тем и жили.

Стал искать работу. Приду, вроде бы договорюсь, но как только покажу свой «волчий билет» – справку об освобождении, то сразу находятся отговорки. На следующий день придешь – говорят: уже нашли. Так ходил больше двух месяцев. В карточном бюро, где выдавали хлебные карточки, меня предупредили, что больше не будут давать. Дескать, сколько можно бездельничать. Я говорю: «Устроился бы, да не берут, боятся».

Когда приехал домой, сразу написал письмо жене. Пока я сидел, ей пришлось уехать к родителям на Урал, потому что в колхозе ее, как жену «врага народа», притесняли. А на Урале она, воспользовавшись тем, что брак наш не был зарегистрирован, выдавала себя за мать-одиночку. Работала в колхозе, кормила и родителей, и двоих детей.

До сих пор удивляюсь, как ей хватило сил и мужества в условиях войны, не имея ни гроша за душой, с двумя малыми детьми на руках добраться до Урала, прожить там в тяжких условиях всю войну, сохранить детей и опять вернуться тем же путем в Сибирь. Впрочем, впоследствии все это отразилось. Не дожив и до 45 лет, умерла Анна Ефремовна после тяжелой, продолжительной болезни.

Приехала она с вещами, связанными в узел из домотканного половика, и привезла двух дочерей. Галя при мне родилась, а Нину я увидел, когда ей пошел седьмой год. Но меня они сразу признали. И вот мы четверо, можно сказать без средств к существованию и без каких бы то ни было перспектив, свалились на шею отцу, изнемогающему от нужды и забот.

Но жить как-то надо. Я был готов на любую работу, лишь бы взяли. И вот, по счастливой случайности, нашелся-таки добрый и смелый человек – Третьяков Герасим Иванович – председатель артели инвалидов «Прогресс». Поверил он мне, пожалел мою семью. Взял сначала кассиром, а очень скоро, когда разобрался, добился назначения меня главным бухгалтером. Помог с квартирой, выдал из подсобного хозяйства картошки, помог одеть-обуть детей. Хотя были в артели и такие, которые не скрывали своей неприязни к «врагу народа», всячески старались унизить. Тем более, что я в течение двух лет не имел права голоса, а это создавало дополнительные сложности на общих собраниях и заседаниях правления.

Несмотря ни на что, я продолжал работать и работал неплохо. Во всяком случае, выделялся из общего ряда бухгалтеров. Когда возникла необходимость в укреплении бухгалтерского учета в райпромкомбинате, то решением Черепановского райисполкома туда на должность главного бухгалтера перевели меня. Уже в 1950 году за хорошую работу и помощь отстающим предприятиям меня премировали, хотя в те годы очень редко поощряли главных бухгалтеров.

Вскоре заболел директор, и случилось так, что из руководителей в райпромкомбинате остался один я. Приносят секретную почту. Письма из областного управления. Расписался в получении, поставил печать. Смотрю на письмо и думаю: открыть или нет? Неудобно и в то же время опасаюсь, а вдруг что-нибудь срочное! Решил распечатать. Читаю: «В связи с тем, что Грачев Н. В. был осужден по ст. 58-10 УК РСФСР, предлагаем уволить его с работы». Как быть? Беру приказ о премировании, это письмо и иду в комитет госбезопасности.

Показал бумаги, спрашиваю:

– Что мне делать? У меня семья, дети. В чем я виноват? Человек порядочный попался, молодой, моего возраста.

– Ладно, – говорит, – забери это письмо и никому не показывай. Ничего не будет. (До сих пор храню это письмо).

И верно. Больше из управления никто не напоминал об этом эпизоде, неоднократно поощряли. В общем, работал нормально. Хотя со стороны отдельных районных руководителей чувствовал к себе пристальное внимание, не однажды мне напоминали, особенно работники райкома партии, о моем прошлом.

Были и конфликты, в результате даже был вынужден выехать из Черепанова в Искитим. В 1968 году, во время моей работы на электродном заводе, по заданию министерства поехал в Братск, на алюминиевый завод. Главный бухгалтер завода Тышкевич В. Ф. пригласил к себе домой. И я обратил внимание, что ему под шестьдесят, а дети маленькие и жена молодая. Поинтересовался, спросил. Он рассказал, что это у него вторая семья, а первая семья после того, как его арестовали и осудили по статье 58 УК, отказалась от него через газету. Семнадцать лет провел в лагерях возле Братска, здесь и остался.

Я ему тоже признался, что у меня такая же судьба. Товарищ по несчастью посоветовал мне обратиться в главную военную прокуратуру с просьбой о реабилитации, дал адрес.

Поехал я в Москву с годовым отчетом, зашел в прокуратуру. Рассказал, написал свою историю... Через год опять приезжаю. А мне сообщают: «Вы, наверно, разминулись в пути. Мы как раз послали вам справку о реабилитации». И верно. Вернулся домой, а справка уже поступила по почте. Обрадовались все: и жена, и дети. И все же, несмотря на пережитое, считаю, что мне повезло. Не один раз мог погибнуть, а остался жив. Видно, большой запас прочности заложен был в меня родителями, дожил до 72 лет...

Встретилась мне прекрасная женщина, поженились, сейчас у нас на двоих 9 детей, 19 внуков и 4 правнука. Жизнь продолжается. Но прошлое нельзя забыть, беспокоят болезни, снятся сны. Нелегкое сейчас настало время. Распался Советский Союз. Но Россия, на землях которой в основном и располагались лагеря, навеки породнила в могилах ГУЛАГа народы всех бывших республик.

После освобождения ни с кем из сотоварищей по несчастью не поддерживал связь, да и рискованно было это делать, можно вновь угодить за решетку. Стерлись в памяти многие имена. Но сквозь дымку лет вспоминаются украинцы: Федор Лещенко, Николай Карпенко, Галина Лялько, Борис Олейник; русские: Борис Гончаров, Костя Фадеев, Иван Зарезанов, Иван Макеев, Володя Чикалов, Федор Горюнов, Владимир Сосновский, Саша Павловский; белорусы: Иван Колодько, Шура Павелко; евреи: Давыд Гельруд, Аркадий Окунев; татары: Рафик Сабиров, Мукарам Салехова; киргиз Миша Джумагалиев; узбеки братья Набиевы, армянин Гегам Исаакьян; грузины: Арам Чичинадзе, Михаил Нанобашвили, Кето Челидзе. И еще многие, чьих имен уже не помню.

И чтобы ни случилось с нашей Родиной, верю, что пройдет она тяжкий путь к возрождению, одного только не хочется для всех живущих – повторения трагедии тридцатых-пятидесятых годов.

г. Искитим
1992

Сборник «Мы из ГУЛАГа»

Власти предержащие

иректор завода Ким С.А. любил повторять слова из стихов В.В. Маяковского «Я знаю – город будет, я знаю – саду цвесть!» Только обрушившаяся на страну перестройка, всяческие приватизации, махинации и, в конечном счете, смена власти и общественного строя, разрушили все планы и мечты директора, не сбылись и навсегда похоронены. Как безмолвные памятники ушедшей эпохи, стоят и разрушаются недостроенные Дворец культуры, Дворец бракосочетания, Универсам, профилакторий, несколько жилых домов, больничный комплекс и еще ряд промышленных объектов, в том числе вторая очередь завода. Хорошо хоть не успели начать проектировавшееся строительство второго пути автотрассы Новосибирск – Барнаул, не успели бы сделать, а средства заморозили. В полуподвешенном состоянии остались пионерлагерь и база отдыха и другие места отдыха и развлечений. Во время разных «перестроек» развалилась практически вся сеть торговли и общественного питания, взамен которой появились масса несуразных, оскорбляющих взор, ларьков, палаток, построенных предприимчивыми людьми. Вроде бы неприлично и не к месту, но приходится сказать и такое: единственный на весь поселок общественный туалет, построенный (не до конца) возле строящегося дворца культуры, завален, похоронен под кучами мусора и прекратил свое «существование». Можно ли представить, какое впечатление отпечатывается в памяти от этого похабного отношения к гостям, у туристов, частенько заезжающих целыми автобусами в поселок.

А властям, как они ни назывались – и председателями, и главами, и мэрами, нисколько не стыдно перед приезжими.

Ведь эти хозяева, особенно в последнее время, совсем теряют доверие и уважение к населению, их избравшему, судятся с избирателями. Один за другим, изрядно хапнув из нашего поселкового бюджета, со скандалом, а иные и под конвоем покидают насиженные кресла.

Сколько гонору и чувства мнимого превосходства появляется у них после выборов, сразу начинают действовать по пословице «Ты хозяин – я дурак, я хозяин – ты дурак». Был такой и у нас. Как он стремился возвысить себя и как боялся за свою никчемную жизнь, на которую никто и не покушался. После выборов у него появился помощник – Павел Гурьянов, по уму и способностям во многом превосходящий своего шефа, который, видимо, почувствовал свою бездарность и возненавидел помощника и сходу начал его во всем поучать и унижать. Павел, доведенный придирками шефа до нервного срыва, не выдержал и сказал ему слова из произведения А.С. Грибоедова «Горе от ума»: «Служить бы рад, прислуживаться тошно», хлопнул дверью и ушел от своего грозного наставника. Пришлось мне однажды зайти к нему по делам в поссовет, переименованный на заморский лад в мэрию, и поразился. Словно грозный страж у дверей Тамерлана из известной картины Верещагина, в дверях встречает во всеоружии нахмуренный милиционер. Иду дальше, через кордон секретарш. Одна чистит ногти, а другая продает бесплатную поселковую газету по 50 копеек за номер. Захожу через двойные двери в кабинет, и там, рядом с телом шефа сидит молодой, одетый в опереточное одеяние, с набором орденов и медалей разных эпох, гордый казак.

Подумал еще, откуда в Линеве взялись казаки, неужели кто-то из потомков Ермака, уцелевших после битвы с ханом Кучумом. И откуда у этого парня награды, на фронте он не был, а награды еще и не советские, то ли за битву под Полтавой, или за русско-турецкую войну.

Пропало у меня желание для общения с важным, надутым как индюк, местным доморощенным князьком-владыкой, и промямлив в оторопи несколько ничего не значащих слов, я удалился. Убедился, как можно пускать пыль в глаза и как люди, пробившиеся из грязи в князи, превращаются из хама в хана. Слышал, что он судился с одним пенсионером и проиграл иск.

А совсем недавно по поселку прокатилась новость из газеты, об этом тоже сообщали. Вроде бы и последний мэр – глава поселка попал за решетку. Говорят, что и местная газета, печатавшая информацию о переменах во власти, закрылась из-за кризиса. Не осталось денег.

Старушек, сообщавших о новостях, как назло вытеснил с лавочек у подъездов суровый мороз. Вот и оказались мы в безмолвном пространстве. «То ли еще будет. Ой, ой, ой!».

Довольно давно знал и по «шапочному» был знаком с одним жителем поселка. Работал в милиции, потом перешел на завод. Успешно, по словам Г. Максимова в книге «Новосибирский электродный» трудился на защите и охране порядка и социалистической собственности. Хоть на доску почета вывешивай или на божницу ставь. Народ выбрал его депутатом, а те ему, как специалисту и морально устойчивому, доверили должность, на которой он обязывался следить за чистотой депутатского корпуса, надзирать за администрацией поселка, чтобы не запускали руки в народную казну. Что случилось с избранником народа, непонятно. В июле 2007г. вдруг в местной газете появляется сенсационная заметка, всполошившая весь поселок. Журналист довольно доказательно, со ссылкой на материалы следствия сообщал, что в роли сторожа оказался вор – волк в овечьей шкуре. Вкупе с наемным юристом он вымогал взятку с местного бизнесмена в сумме, смешной по настоящим ценам, 50 тысяч рублей. Мошенник, по словам автора статьи, арестован и ждет суда.

А в конце прошлого, 2009 года, узнаю, что узник, просидев около двух лет, после суда над ним освобожден и занимает в поссовете прежнее место и опять охраняет казну.

Вот и оказался я на распутье, словно рыцарь, остановившийся у камня с надписью о трех дорогах – выбирай, какую хочешь. Если мой «герой», которого по имени не называл, хотя все жители поселка сразу узнают, о ком идет речь, невиновен, то возникает сразу масса вопросов.

Во-первых, почему наши славные правоохранительные органы дело, не стоящее выеденного яйца, так кропотливо, в течение трех лет и проев из государственной казны на «заработанной» ими плате сумму, не на один порядок больше, нежели сумма, проходящая в деле взятки и в конце концов убедились, что состряпанное ими дело шито белыми нитками и на суде развалилось, и это никого не заинтересовало?

Почему человека, если он невиновен, сначала в прессе измазали грязью, ни за что, ни про что «продержали в кутузке, а потом за недоказанностью отпустили восвояси?»

Где же наши прокуроры – блюстители Закона, затянувшие пустяшное дело, превысившее, по срокам рассмотрения, знаменитый Нюрнбергский процесс над фашистскими главарями?

Чем же они занимались столько времени, перелистывая несколько бумажек в сфабрикованном ими деле?

Зачем готовят никому не нужных и не востребованных юристов, которые, выслушав невнятные лекции откуда-то взявшихся преподавателей, не готовых работать в правоохранительных органах несмыслящих девчонок, и тем самым портят им всю последующую жизнь?

Могу ли я, как и другие граждане, доверять правоохранительным органам, читая во всех, доступных мне по карману, газетах, что в нашей областной прокуратуре (в других регионах, видимо, тоже не лучше) под защитой прокурора области работают (известно как) пьяницы, не соблюдаются Законы и инструкции. И на работников ГИБДД, пытавшихся пресечь творимые ими безобразия, возбуждаются дутые дела, тянущиеся годами разборки и процессы. При чем один такой пьяница, нисколько не смущаясь, цинично заявил, что меры, принятые в отношении его сотрудниками ГИБДД вполне оправданы, если они касаются обычных граждан, но не приемлемы для работников прокуратуры.

В общем, для них есть другой, неизвестный населению Закон, и если ты носишь погоны юриста, то можешь творить, что хочешь, все сойдет с рук, старший не даст в обиду. Попал в следственно-судебную мясорубку сотрудник ГИБДД Александр Бугурнов, задержавший пьяного прокурора за рулем. Его и с работы уволили, и по судам таскали. Три года добивался справедливости. Областной суд его полностью оправдал, предписал выплатить компенсацию. А прокурор все еще не смирился, грозит наказать Бугурнова. Беспрецедентный случай не только на всю Россию, но, пожалуй, и в мировом масштабе. На защиту безвинного, справедливого автоинспектора встали сотни шоферов, устроив перед зданием областной прокуратуры пикет из массы машин. Сенсация проникла, вероятно, и в зарубежную печать, а нашим «слугам народа», «бесправозащитникам» хоть бы хны, на все наплевать.

Вот и приходят на память слова из известного фильма, заданные одним из крестьян В.И. Чапаеву: «Куда крестьянину податься»?

Две смерти

а военной службе в Амурской флотилии мне пришлось работать рядовым баталером.

Баталерка – по граждански что-то вроде склада. Располагалась она среди жилых домов базы флотилии, в которых проживали офицеры и гражданские служащие. Рядом с нами стоял многоэтажный дом. В нем, в частности, жил начальник штаба Воронков и батальонный комиссар Эленпорт с семьями.

Нас в баталерке трое: старшина второй статьи В-в Алексей Григорьевич, матрос (третьего года службы) Игнатьев Александр и я, самый младший по сроку службы и званию, и соотвественно выполнял все команды, кто куда ни пошлет. Ездили в портовые склады за продуктами, готовили их к выдаче, раздавали продукты командному составу штаба флотилии по карточкам с отрывными талонами, составляли отчетность и представляли её в продовольственно-фуражную службу штаба.

На обед в камбуз полуэкипажа мы не ходили. Было далеко, и питались продуктами из получаемых в порту. Саша Игнатьев до призыва на службу был поваром в московском ресторане, поэтому он и готовил обеды.

Воронков и Эленпорт знали способности Саши и иногда этим пользовались, заходили пообедать или просто выпить рюмку спирта, особенно после того, как Саша придумал делать спиртовую настойку с изюмом и ещё какими-то фруктами.

Центральный вход в жилой дом, где жили офицеры, был расположен прямо напротив входа в нашу баталерку. Поэтому женщины часто заходили к нам и обращались к Саше, выдававшему продукты, то за солью или иногда за сахаром, а кто и посоветоваться с Сашей по кулинарным делам. Иногда, когда мало было посетителей, просто от нечего делать, поболтать. Чаще всех заходила девушка Таня. Не помню, кто она была, то ли родственница кому из офицеров, или прислуга, или нянька. Детского сада и яслей поблизости не было, и были ли они вообще в гарнизоне – не помню, просто не интересовался.

Подсобные помещения баталерки, где было мое основное место работы, был отдельный вход. Там был подвал с ледником и погреб для овощей. С основным залом подсобка сообщалась прямым входом, через дверь.

Заходила Таня и ко мне, видимо, по возрасту мы подходили друг другу, делилась новостями по дому, так через неё мы всегда были в курсе всех дел, происходящих в доме.

Старшина часто отлучался в штаб к интендантам, оформлял в штабе документы на получение продуктов со складов. Как член партии ходил на занятия. В последнее время моей службы к нам стал часто заходить матрос Головатый, служивший в особом отделе штаба флотилии. Был он разговорчивый, обо всем расспрашивал, читал письма, присылаемые нам родственниками. Однажды он сказал, что его дядя Головатый Ферапонт, колхозный пасечник, про которого много писали в газетах, и что он на личные сбережения купил самолет для Красной Армии, за что Сталин дал ему звания Героя Соц. Труда.

Я ему в ответ сказал, что не могу поверить, чтобы можно скопить деньги на самолет из своих накоплений, если не продавать колхозный мёд. У меня отец тоже работает в колхозе пчеловодом, был участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, ездил в Москву, награжден дипломом, но вот пишет, что у него нет денег на уплату налога, а не только на покупку самолета, и вся семья живет полуголодная. В дальнейшем тот Ферапонт, как писали газеты, купил второй самолет, и его лично благодарил Сталин. Много позже я вспомнил тот разговор и спор с Головатым. Мой ответ Головатому не понравился. Он обозлился и не стал к нам ходить.

Рядом с баталеркой находился общественный туалет. Оба эти строения были построены, вероятно, по одному проекту. Кирпичные. Кровли из оцинкованного железа. Крыши имели какое-то фигурное оформление, напоминавшее старинные терема с окошками.

За это среди матросов за баталеркой укрепилось название «Светлый терем». А старшину, долгие годы заведовавшего баталеркой, все в шутку называли «Ваша светлость». На эту кличку он с удовольствием отзывался и, по моим наблюдениям, гордился. Вообще он всегда стремился подчеркнуть свою какую-то исключительность, тем более, что посещавшие баталерку матросы, получавшие от старшины подачки продуктами, а это было большое преимущество, старались подчеркнуть свое уважение и благодарность.

Откуда брались продукты, если мы получали их с портскладов по документам и на основании составляемых сводных ведомостей по заборным карточкам офицеров. Кажется, израсходуй хоть грамм сверх норм, и обнаружиться недостача.

А ведь если на наши обеды шло небольшое количество продуктов, то по заведенному порядку, не обращая внимания на норму, обусловленную заборной карточкой, мы должны были чуть ли не ежедневно доставлять продукты по заявкам жён: командующему флотилией, члену военного совета, начальнику штаба, начальнику продовольственной службы и не столько, сколько напечатано в карточках (карточки у нас хранились даже не разрезанными), а сколько кому требуется, и каждый раз свежее. В мои обязанности входила как раз доставка этих продуктов по квартирам. Для этого за нами закреплена была автомашина – пикап. Шофёр этой машины по фамилии Саяпин был до того прожорлив, что мог съесть за раз килограмм копчёной колбасы.

На этой машине возили продукты из порта, а свежую рыбу и малосольную икру (во время нереста) с рыбалки «Труд» (назван по имени затонувшего на том месте парохода), мясо получали на бойне.

Из порта привозили продукты по пропускам, в которых указывались поименно и поштучно продукты или, если был большой ассортимент, писалось обычно одно слово «навалом». В таком случае часовые на вахте не проверяли и не пересчитывали содержимое машины. Вынести что-нибудь через проходную без пропуска было нельзя, поэтому работники портскладов использовали нашу машину, загружая её до отказа и по пропуску со словом «навалом» вывозили всё, что нужно, а потом приходили в нашу баталерку сами, а чаще их жёны и брали себе сколько нужно и всегда оставалось на снабжение высшего и нашего непосредственного руководства. Естественно, никакой недостачи не было.

Талоны, вырезанные из карточек, я наклеивал на листы бумаги и вместе с отчетом сдавал в бухгалтерию ПФС.

Поскольку в моём распоряжении были в основном овощи, фрукты и алкогольные напитки (спирт и ром), я однажды спросил у работника, принимавшего отчёт: «А как поступать, если будет недостача, а она неизбежна. Потому что мною расходуется сверх нормы без документов, продукты портятся?» Старшина, которому я задал вопрос, во-первых, сделал мне выговор за то, что я обратился к нему без разрешения, а потом сказал: «Запомни раз и навсегда, в армии недостачи не должно быть никогда, всё списывается на боевую подготовку и на содержание личного состава. А перед составлением отчета нужно снять остатки любым путём, а всё недостающее записывать в расход. В таком случае командованию будет известно, сколько чего имеется в наличии и чего нужно пополнять, а остальное не наше дело».

Больше я никогда и никому никаких вопросов не задавал, делал своё дело как надо. Последующие в моей жизни события прервали мою службу, и я про своих сослуживцев по баталерке вспоминал изредка и не думал когда-нибудь встретиться.

Однако неожиданно пришлось вновь повстречать своего бывшего старшину. К тому времени я отбыл срок заключения, долго проработал по своей специальности на своей родине в Черепанове, потом переехал в Искитим, поступил на завод железобетонных изделий, который поставлял свою продукцию строительным организациям, финансирование которых осуществлялось через Стройбанк.

Однажды мне понадобилось поехать в Стройбанк, чтобы разрешить какие-то разногласия со строителями.

Прихожу в Стройбанк, спрашиваю главного бухгалтера, мне указывают на его кабинет. Подхожу, читаю табличку, а на ней написано «Главный бухгалтер В-ов Леонид Георгиевич». Читаю и сомневаюсь. Фамилия моего старшины, только вот имя и отчество как-то по-другому звучат, ведь я хорошо помнил его инициалы. Постучал, услышал знакомый голос. «Входите». Вхожу и неожиданно, сам не могу понять, говорю: «Здравствуйте, Ваша светлость». Он сразу поднялся со стула, и как-то смутившись, не совсем уверенно, подаёт мне руку и говорит: «Коля, неужели это ты?» Стал расспрашивать, где и что я делаю. Я кратко рассказал, потому что то и дело заходили работники бухгалтерии. Дело было перед обедом, он позвонил домой жене и пригласил меня к себе. Ключи от сейфа передал своему заму. У него, в центральной части города, был большой благоустроенный дом, примерно на 6 комнат. Обставлен шикарной по тем временам мебелью, на стенах картины и ковры, на полу тоже ковры, я боялся лишний шаг ступить, с такой роскошью встречался впервые. Видел у начальства флотского, да и у лагерного, но там я считал всё как должное, но чтобы представить человека своей профессии в такой обстановке, не предполагал. Кстати, дома у него я пытался спрашивать, когда и где он научился бухгалтерскому делу, поскольку на службе я не слышал, что он обладает такой профессией. Вразумительного ответа я не получил, а он увел разговор в сторону.

После этого я был несколько раз в банке, всегда заходил к нему, но от дел старался не отрывать, ограничивался краткими приветствиями.

А однажды приезжаю в банк, на двери уже другая табличка, с указанием его бывшего заместителя. Захожу, спрашиваю: «А где же Алексей Григорьевич?» А она (это была женщина) спрашивает меня, почему я не так его называю. Я объяснил, что я назвал его правильно, а почему он переменил свои инициалы на более благородные, не знаю, хотя его стремления хоть в чём-то себя приукрасить знал, и рассказал о совместной службе во флотилии, и вновь спросил, где же он сейчас.

Мне она сказала, что Алексей (Леонид) повесился на чердаке собственного дома, из петли его вынули голого, был в одних трусах. Оказалось, что работники одной из обслуживаемых банком организаций крупного строительного треста «Востокспецстрой», в круг деятельности которого входили подразделения, обслуживающие всю азиатскую часть Союза, от Урала до Тихого океана, включая республики Средней Азии, втянули В-ва в преступную деятельность, и когда дело раскрылось, то началось следствие. В банке изъяли много документов, и после обыска А.Г. пошёл домой и пропал. Обнаружили его на следующий день в петле, на чердаке собственного дома.

А суть дела такова. В то время был установлен очень жесткий контроль за получением наличных денег из банка. На заработную плату деньги выдавались только в пределах утверждённого фонда заработной платы и, естественно, с учетом процента выполнения плана строительно-монтажных работ. На командировки и хозяйственные расходы вышестоящими организациями также утверждались жёсткие лимиты, в пределах сметы на административно-хозяйственные расходы.

Единственный источник получения наличных денег, который банк не мог контролировать и выдавал на основании справок о фактической потребности, составляемых самими строителями, а, вернее, даже не выдавал, а переводил на особые счета доверенных лиц, проживающих и работающих в восточной части страны. Доверенные лица получали в банке деньги, переведенные на их личные особые счета, расходовали и отчитывались перед бухгалтерией треста. Банк в это не вмешивался, эти средства, называвшиеся как компенсация за разъездной характер работ и которые предусматривались в пределах установленных сметно-финансовым расчетом нормативом в процентах к объему выполненных строительно-монтажных работ, для выплаты работникам подразделений треста, направляемых на работу вне постоянного места жительства.

Проверять правильность этих выплат из-за разбросанных строек на полстраны было трудно, а практически и невозможно. Большинство работ выполнялись местными жителями, а их оформляли, как на приезжих, и руководители строительно-монтажных участков широко использовали полученные деньги и на неотложные нужды, и на собственное обогащение. А суммы были очень значительные.

В круг заинтересованных в незаконном получении денег были втянуты, вероятно, все руководители подразделения треста. Из получаемых средств они по предварительной договоренности отдавали руководству треста (управляющему или главному бухгалтеру). А чтобы не привлекать внимания, почтовыми переводами не пользовались. Для сбора денег имелся специальный курьер из пенсионеров. В тресте ему давали сведения, кому и сколько переведено денег и сколько получатели должны были возвращать через курьера. Курьер получал за доставку определенную плату, ему возмещали расходы по разъездам и командировкам. Всё дело было организовано чётко и работало без сбоев. В банке на контрольных выписках строители проставляли шифр операций, по которому обозначался перевод денег. Копия контокоррентной выписки (под копирку) направлялась получателю денег, но в ней назначение переводимых денег указывалось под другим шифром, например, как на оплату работ субподрядчикам или за полученные материалы. Таким образом, при ревизиях и в банке, и у строителей движение денежных средств сомнений не вызывало. На остальные шифры, как правило, никто не обращал внимания. А списать деньги, под видом других затрат не представляло особого труда. Осведомленные работники бухгалтерии знали своё дело и этим пользовались, получая за это плату. А в Стройбанке Алексей Григорьевич, чтобы не доверять своим работникам тайну операции, выписку контокоррентных выписок для треста «Востокспецстой» взял лично в свои руки, якобы чтобы не потерять практику, и все выписки, посылаемые строителям, переписывал вновь, проставляя другие шифры, и сам выдавал их представителям треста. Кстати, на этом он сразу же и погорел, так как все выписки были написаны его почерком, в отличие от других организаций, выписки для которых делали бухгалтера банка. Так что, к чести рядовых работников банка все они оказались честными и непричастными к хищению. Главного бухгалтера очень уважали и не могли даже поверить, что он мог пойти на преступление.

А подвела компанию махинаторов простая жадность. Кому-то показалось, что курьер слишком много получает, и решили ему снизить плату, что и сделали при очередной доставке денег. Обо всём процессе он, вероятно, не знал и работал вслепую и, когда ему снизили оплату, возмутился, поднял шум, скандал. Дело дошло до сведений заинтересованных органов, и всю компанию полностью накрыли.

В чём-то похожий случай произошёл с моим непосредственным не участием, а присутствием и с таким же трагическим концом.

Во время моей работы на заводе ЖБИ №5 проводилась компания по снижению убыточности предприятий, повышению экономических показателей, ликвидации бесхозяйственности.

Активную помощь и поддержку при этом деле нам оказывала комсомольская организация, которая в городе была на хорошем счету. Ко мне они постоянно обращались за консультацией и помощью, и между нами было налажено плодотворное сотрудничество.

Особую активность и настырность (по хорошему счёту) проявлял молодой парень, работник одного из цехов С-в Анатолий. Семью его я тоже неплохо знал, все были уважаемые и пользующиеся авторитетом люди.

Однажды Анатолий мне сказал, что хочет вступить в партию. Его стремление я поддержал, только усомнился: «А не рано ли, примут ли такого молодого?» Он уверил меня, что его обязательно примут, и еще высказал надежду, что через партию он скорее попадет в начальники.

Пожелал ему успехов. Потом я перешёл на работу в НовЭЗ и практически с ним едва ли встречался, хотя с членами семьи часто общались. Поселок-то небольшой, да и место работы одно для всех.

В конце 70-х годов на заводе, как и всюду, была организована группа народного контроля. Руководителем выбрали члена партии Гартмансена Виктора, а меня его заместителем.

Круг обязанностей и прав был довольно широк, и мы это использовали. В группу поступило заявление, что в садоводческом товариществе, организованном при заводе, председатель товарищества Е-в А.Е. присвоил деньги, собранные с членов товарищества, и заявители просили учинить проверку, чтобы выяснить правду.

Гартмансен поручил мне провести ревизию в товариществе.

Когда я обратился в бухгалтерию товарищества, то мне дали авансовый отчет председателя Е-ва, к которому были приложены кассовые ордера на 6 или 7 тысяч рублей, уплаченные за щебень, купленный в Лесоторговом складе. Самого Е-ва не было, и его заместитель Васильев Я.В. сказал, что никакого щебня они не покупали и не видели, а Е-в, утверждавший, что щебень куплен и израсходован на засыпку дорог на садовых участках, говорит неправду. Я предложил Васильеву съездить в Искитим и привезти справку из бухгалтерии Лесоторгового склада. Васильев с моим запросом поехал и привёз справку, в которой значилось, что приходные кассовые ордера с номерами, датами и суммами оформлены совершенно на других плательщиков и не соответствуют полностью с ордерами, указанными в запросе, и таких сумм к ним в кассу не поступало.

После моего доклада Гартмансен поручил мне съездить лично и оформить все надлежащие документы, что я и сделал. Написали совместный акт сверки расчётов. Кстати, оказалось, что кассовые ордера были написаны не рукою бухгалтера, а самого директора Лесоторгового склада, у которого хранилась и печать. Всё это было зафиксировано в акте, который я предъявил для ознакомления и подписи Анатолию С-ву, оказавшемуся неожиданно для меня, директором того самого Лесоторгового склада, и на котором, кстати, никакого щебня не было и им не торговали.

Не помню, подписывал он акт или нет, но на следующий день поступило сообщение, что С-в покончил жизнь самоубийством – повесился.

Два случая, как две капли воды, похожие друг на друга.

Сначала гонор, потом испытание должностью и открывшимися возможностями, затем искушение в лучшей жизни, перед которыми не было сил и решимости устоять и не замарать честь. А в финале совесть, хоть и поздно проснулась, и от стыда перед людьми, которые тебя знали с лучшей стороны, не хватило решимости на покаяние и неизбежную расплату, и позорная смерть, нанёсшая сокрушительный удар своим близким.

Святая земля

семье и в родне есть и бизнесмены, и ярые защитники коммунистов. А совсем недавно мне прислали международный журнал на двух языках – русском и английском, в нем немало фотографий.

В журнале часто встречается наша фамилия с инициалами племянника Юрия Алексеевича. Журнал под названием «Военный дипломат» очень подробно рассказывает о создании в Святой земле «Императорского Православного Палестинского общества». Председателем Палестинского общества ИППО избран председатель Счетной палаты Степашин С.В., а заместителем Грачев А.Ю..

На снимках показаны их встречи со Святыми отцами, с лидерами Палестинского государства, как они моют руки в реке Иордан, в которой был крещён Иисус Христос.

Оказывается, Степашин со своим помощником выезжали в Палестину, чтобы принять в собственность России церковную землю и Сергиевское подворье с находящимися на нём монастырскими и другими церковными сооружениями, воздвигнутые на средства императора, которые когда-то в годы гонений на церковь, были отданы бесплатно или проданы за бесценок большевиками властям, правившим тогда в Палестине.

Вот так неожиданно для меня наша фамилия оказалась известной в православном мире.

Кто же он – мой Крестник?

семьях коммунистов, особенно в первые годы советской власти, крепко держалась вера в Бога. Как правило, для того, чтобы получить какую-либо приличную должность, в колхозе, начиная с бригадира, а на производстве с мастера, надо было быть членом партии. Беспартийным особенно ходу не было. Все об этом знали, идейные соображения особой роли не играли. Даже в ходу была поговорка «Думаем одно, пишем другое, а делаем третье». Как-то надо было приспосабливаться.

Особенно увеличился приток в партию среди ИТР и служащих, и партия из рабоче-крестьянской постепенно превратилась в партию начальников. Поэтому в последние годы Советской власти существовало негласное правило, для того чтобы принять одного человека из ИТР и служащих, нужно было принять три человека из рядовых работников. По такому принципу был принят на нашем заводе один руководитель отдела. Вначале его перевели в мастера, хотя он исполнял обязанности прежние, а потом приняли в партию как рабочего (мастера входили в категорию рабочих) и впоследствии оформили приказом на ту же должность, с которой он практически и не уходил. Главное – соблюдено правило, ведь приняли в партию рабочего, а не начальника.

Религия, какие бы гонения на неё не устраивала власть, хоть и уступала многие позиции и влияние, но так до конца не сдалась, и сейчас опять восстановила свой авторитет. И не поймешь, сколько у нас верующих. Каждый по-своему верует. И более того, коммунисты тоже признали свободу вероисповедания, и что коммунист, состоя в партии, может быть православным или другого вероисповедания.

А в тридцатые и последующие годы за веру в Бога преследовали и исключали из партии. Но в семье, в большинстве случаев, в партии состоял один человек, глава семьи, а остальные члены семьи, особенно пожилые, верили, верят и будут верить в Бога.

Священнослужителей, как их ни преследовали, всех не могли истребить. Службы, большей частью, прекратились.

Особенно болезненно во многих семьях переживали, когда новорожденных детей не крестили. А привычку и стремление враз нельзя отменить.

Поэтому во многих семьях, где были коммунисты, детей крестили тайно, хотя скрыть это было и трудно.

Где-то примерно в 1931 году, когда наша семья жила в Черепанове, а я учился в ФЗС, мне приходилось ходить мимо церкви, а поскольку одет был скудно и в морозные дни не мог вытерпеть, то заходил обогреться. Оттуда никто не гнал, приветливо встречали, разрешали рассматривать иконы, читать надписи на них и даже отвечали на возникающие у меня вопросы. Так я стал постоянным посетителем, не особо усердно, но когда подсказывали, крестился.

Однажды зашли в церковь несколько женщин и принесли маленького ребёнка и как я понял, чтобы его окрестить.

Крёстная мать была среди пришедших, а вот на роль крёстного отца в церкви мужчин не оказалось. Спросили у меня, я согласился, хотя для меня не всё было понятно. Во время церемонии крещения мне дали на руки мальчика, и я обошёл с ним вокруг купели. Выстригли у него волосы, закатали в воск и дали мне. Записали мою фамилию, имя и отчество. Мальчика назвали Борисом. Потом собрались идти, и одна женщина дала мне деньги, купюру в 3 или 5 рублей.

Я пришёл домой, рассказал матери, отдал ей деньги и комочек воска. Мать меня похвалила, но предупредила, чтобы никому из посторонних не рассказывал.

Впоследствии церковь или сожгли, или разломали, место это и сейчас пустое.

А вот, кто мой крёстный сын Борис, ему сейчас около 80 лет, не знаю и жив ли он – тоже не знаю.

Главное, что Бог его принял.

Мои встречи с попом

главе «Две смерти», опубликованной выше, упоминается об общественном туалете, находившимся в гарнизоне базы флотилии рядом с нашей баталеркой, построенном, судя по архитектурному облику, ещё в царские времена.

Во время моей службы к нам часто заходил погреться или попить воды обслуживающий туалет ассенизатор. Своим внешним видом, одеждой, манерами и разговорами он резко отличался от простого человека, занимавшего самое низкое место в обществе.

В общий зал, где отпускали продукты офицерским семьям, он никогда не заходил, видимо стеснялся своего вида, да и специфического запаха, исходившего от него. Он сразу заходил ко мне, благо что ход был отдельный, и лишних людей у меня не было.

А поскольку он был общительный, любознательный и, чувствовалось, высокообразованный, то мы с ним сразу же познакомились. Тем более, что мы оказались земляками, он из Тальменского района Алтайского края, а я из соседнего Черепановского района Новосибиской области.

Он был очень интересным, но и ненавязчивым собеседником, и я постоянно ждал его появления. Нашёл он общий язык и с моими товарищами по совместной работе и службе.

Мне он по секрету сказал, что он был священником (попом) в Усть-Тальменской церкви. И когда начались гонения на церковь и её служителей, то сумел убежать в самую глушь страны – на Дальний Восток и, чтобы не привлекать к себе внимания, устроился на самую непривлекательную работу. Даже имени его я не запомнил, было оно какое-то редко употребляемое, старославянское, и в жизни мне ни одного человека с таким именем не пришлось встретить. Его тайну, которую он мне доверил, я никогда никому не раскрывал.

Но прошло несколько времени, и наш поп исчез. Все мы трое о нём очень сожалели, видно, много доброго своими рассказами и беседами он поселил в наши души.

Стёрся он в моей памяти, особенно после того, что впоследствии случилось со мной. И вот однажды, уже в Биробиджане, я зашёл в туалет и слышу голос своего знакомого попа, он пел потихоньку, как бы про себя, какие-то молитвы. Он находился позади туалета и долбил там ломом заледеневшие нечистоты. Я его окликнул через стенку и даже назвал по имени. И как ни странно, он меня узнал по голосу и спросил: Коля, неужели это ты и зачем ты здесь?»

Вышел я, поздоровались, кратко рассказали о себе. Оказалось, что у нас обоих одна статья УК 58-10. Он рассказал, что у него дома испортился радиоприёмник (картонный кружок), и жена пригласила мастера-электрика. В то время поп пришёл домой и спрашивает: «Что случилось?» Жена отвечает: «Да вот радио испортилось, пригласила мастера поправить». Поп ей и говорит: «Там и слушать нечего, одно враньё». Электрик оказался бдительным стукачом, и попа на второй день арестовали. За антисоветскую агитацию дали попу 10 лет. Он прибыл к нам с очередным этапом и попросился назначить его на «любимую» работу. Поселили его в барак, в котором жил и я.

Но никто из сокамерников, узнав попа по запаху, не принял его в напарники по нарам (они были двойные). Узнав, в чём дело, я согласился спать с ним рядом и, кстати, не прогадал, нас поселили в самый дальний угол, и никто не шарился в наших вещах. А мне он часто помогал и словом и делом. Где-то доставал дополнительно хлеб и продукты.

С одним из очередных этапов мой поп исчез, и больше его не встречал. Надеюсь, что душа его найдёт место в Царствии Небесном. Он его заслужил.

Достойные поклонения

Подвиг отца Арсения

опала ко мне удивительная по своему содержанию книга, выпущенная издательством «Паломникъ» под названием «Отец Арсений». Взял в руки, начал перелистывать, начало вроде бы не совсем понятно, а как вникнул, то не смог оторваться и в течение двух дней, будучи тяжело больным, с больными глазами и недостаточным освещением, полностью одолел. А после прочтения почувствовал в душе какое-то просветление и твёрдое убеждение в существовании Бога, хотя до этого появлялись разные, противоречивые мысли. А тут как будто всё встало на своё место.

Книга безымянного автора собрала воспоминания и рассказы об отце Арсении, в прошлом Стрельцове Петре Андреевиче – заключённом №18376, – барачном дневальном в лагере особого режима.

В этот лагерь направляли «врагов народа» и уголовников, преступления которых карались только смертью – расстрелом и заменялись им заключением в «особый», из которого выход был почти невозможен.

Отец Арсений, незаметный по внешности и доведённый нечеловеческими условиями жизни до предела, еле держался на ногах, но старался выполнять обязанности дневального. Сам голодный, старался ещё и помогать из своей мизерной пайки больным людям, ободрял их добрым словом. И всегда молился.

Акафисты, молитвы и псалмы, которые он знал наизусть, читал постоянно. А поскольку про себя, «в уме», читать их невозможно – собьёшься, то он читал их полушёпотом, что иногда можно заметить по постоянно шевелящимся губам. Ведь у него было университетское образование, и был он блестящим искусствоведом, известным в Союзе и за рубежом, автором глубоких исследований по древней русской живописи и архитектуре и одновременно иеросхимонахом, руководителем большой и сильной общины, которая, как предполагали «органы», и кстати небеспочвенно, не распалась даже после его ареста.

Истощённый, еле передвигаясь, отец Арсений по-прежнему помогал, всем кому мог, и его помощь несла необыкновенное тепло людям. Помогал без просьб – подходил, оказывал помощь и молча уходил, не ожидая благодарности. Оказывая помощь человеку, отец Арсений не различал, кто этот человек и как относится к его помощи. Сам он, тяжело заболев, чудом, с Божьей помощью выжил.

В лагере и бараке, где жил отец Арсений, разные были люди: и власовцы, и бывшие партийные работники в чём-то проштрафившиеся и работники карательной системы, копавшие яму другим и сами в неё попавшие. Много было священнослужителей и вообще людей из простого народа.

Только одна на всех была судьба – путь на свободу им был заказан, и в лагере смерти они должны были исчезнуть бесследно.

Между группами таких людей часто возникали споры, иногда доходящие до кровавых драк. Отец Арсений в споры и выяснения отношений не вникал, ко всем относился одинаково, старался всех успокоить и примирить.

Во время споров отдельные спорщики, видя примирительное и ровное отношения отца Арсения ко всем, высказали подозрение, не связан ли он с особым отделом и не работает ли стукачом. Даже пытались побить его, но другие не дали. И вот однажды один из спорщиков, увидев отца Арсения, сказал, обращаясь к нему: «А ну-кась Пётр Андреевич! Слово своё о власти скажите. Как церковь к власти относится?» Отец Арсений промолчал, но его буквально втащили в круг спорящих, и он, помедлив несколько мгновений, сказал: «Жаркий спор у вас. Злой. Трудно, тяжело в лагере, и знаем мы конец свой, поэтому так ожесточились. Понять вас можно, да только никого резать и уничтожать не надо. Все сейчас ругали власть, порядки, людей и меня притащили сюда лишь для того, чтобы привлечь к одной из спорящих сторон и этим самым досадить другой.

Говорите, что коммунисты верующих пересажали, церкви позакрывали, веру попрали. Да, внешне всё выглядит так, но давайте посмотрим глубже, оглянемся в прошлое. В народе упала вера, люди забыли своё прошлое, забросили многое дорогое и хорошее. Кто виновен в этом? Виноваты мы с вами, потому что собираем жатву с посеянных нами же семян.

Вспомним, какой пример давали интеллигенция, дворянство, купечество, чиновничество народу, а мы, священнослужители, были ещё хуже всех.

Из детей священников выходили воинствующие атеисты, безбожники, революционеры, потому что в семьях своих они видели безверие, ложь т обман. Задолго до революции утратило священство право быть наставником народа, его совестью, священство стало кастой ремесленников. Атеизм и безверие, пьянство и разврат стали обычными в их среде.

Из огромного количества монастырей, покрывавших нашу землю, лишь пять или шесть были светочами христианства, его совестью, духом, совершенством веры. Это – Валаамский монастырь, Дивеевская обитель, Саровский монастырь, Оптина пустынь с её великими старцами, а остальные же стали общежитиями почти без веры, а часто монастыри, особенно женские, потрясали верующих своей дурной славой.

Что мог взять народ от таких пастырей? Какой пример? Плохо воспитали мы сами народ свой, не заложили в него глубокий фундамент веры. Вспомните всё это. Вспомните! Поэтому так быстро забыл народ нас, своих служителей, свою веру и принял участие в разрушении церквей, а иногда и сам первый начинал разрушать их.

Понимая это, не могу я осуждать власть нашу, потому что пали семена безверия на уже возделанную почву, а отсюда и идёт всё остальное; лагерь наш, страдания наши и напрасные жертвы безвинных людей. Однако скажу вам, что бы ни происходило в моём Отечестве, я гражданин его и как иерей всегда говорил своим духовным детям: «Надо защищать его и поддерживать, а что происходит сейчас в государстве, должно пройти, это грандиозная ошибка, которая рано или поздно должна быть исправлена…»

Шли годы, один за другим. Сменилась власть, от пристального внимания служителей которой всю жизнь страдал отец Арсений. Наконец он вырвался на волю и, недолго пожив, сподобился мирно умереть в окружении близких и любящих его друзей и учеников.

Мир праху его и Царство Небесное его душе. А в мыслях, словно звон колокольный, и навсегда звучат молитвы, произносимые им: «Господи! Иисусе Христе, Сыне Божий! Помилуй мя грешного».

Про подвижников из фонда Солженицына

русским общественным фондом Александра Солженицына мне, хоть и не часто, приходится поддерживать связь. Переписку мы ведём, в основном, с координатором фонда Чистяковой Фаиной Николаевной, ей сейчас 94 года, но она до сих пор активно работает в Фонде, участвует в оказании помощи нуждающимся, больным людям, пострадавшим от тоталитаризма и коммунистического режима, узникам сталинских лагерей, живущим в восьмидесяти регионах России и стран СНГ (таких людей в 2007 году было более трёх тысяч человек). На средства, получаемые А.И. Солженицыным, а после его смерти, его женой Натальей Дмитриевной – президентом Фонда, от гонораров за издание книги «Архипелаг ГУЛАГ» и её переводов на иностранные языки, оказывается не только систематическая материальная помощь выжившим узникам. Но, что является особой гордостью Фонда, осуществляется «Библиотечная программа». В школьные городские, районные библиотеки российских провинций ежегодно передаётся более 60 тысяч экземпляров книг – первоклассные образцы отечественной прозы, историческая литература, труды великих русских мыслителей.

Фонд финансирует некоторые издательские программы, участвует в ремонте и строительстве церквей, оказывает благотворительную помощь детским домам, расходует на эти цели более 15 миллионов рублей в год.

Фонд также ведёт переписку с бывшими политическими заключёнными, оказывает им помощь, защиту и моральную поддержку.

В Фонде работают замечательные, добрые, отзывчивые люди. Их немного и возраст их, как у Фаины Николаевны, достаточно солидный, но все они сердечно относятся к своему делу. Это настоящие подвижники! Труд их невозможно оценить в полной мере.

Фонд выпускает газету «Вместе», рассказывающую о деятельности Фонда, о проблемах, стоящих перед людьми, пережившими и оставшимися в живых после перенесённых ими лишений.

Однажды ко мне поступил очередной номер газеты, в которой помещен рассказ «Фаина», в нём изложена житейская история нашей героини, прошедшей в рядах Советской Армии всю войну в должности связистки, шифровальщицы действующей армии.

После войны по ложному доносу комсомолки – стукачки, а таких в ту пору было немало, следственными органами МВД на неё сфабриковано дело. В результате приговор гласил: «Осуждена по статье 58-10 часть первая на срок восемь лет. Свидания и переписка не разрешены».

Только по счастливой случайности, пройдя все муки ГУЛАГа, голод, холод, болезни и издевательства, Фаине удалось выжить, и в связи со смертью Сталина она была досрочно освобождена, пробыв в лагере половину назначенного ей срока.

В своём письме, направляя мне газету, Фаина просила напечатать ее рассказ в местных органах печати, чтобы рассказать молодежи о своих переживаниях. О том, в прошедшую страшную эпоху тоталитаризма, времени, когда страна была наводнена доносчиками – стукачами. Было две разновидности комсомольцев. Одна часть, к счастью, более многочисленная, верила безраздельно в идеалы коммунизма: поднимала целину, строила заводы, фабрики и новые города, прокладывала каналы и дороги, терпела со всем народом лишения, недоедала, и до сих пор многие так и не дожили до хорошей жизни, не имеют нормального жилья.

А другая часть, в основном дети руководителей, используя связи, блат и нахальство, жировали, бражничали, устраивали пьяные оргии.

А если кто и пытался дать им укорот и критиковал их, то на таких быстро находили повод для мести. Писали ложные доносы, а многие и сами вершили суд и правосудие.

Вот эта меньшая часть нанесла большей части непоправимый ущерб. Никто не скажет, сколько погибло в застенках ГУЛАГа невинных жертв, причём в самом цветущем возрасте.

Вот сейчас многие задаются вопросом, откуда в нашей стране появилось столько воров, взяточников, расхитителей, разбойников и других преступников. Наверное, поскольку больше всего преступлений совершаются чиновниками и руководителями разного ранга, и, чтобы долго не копаться, следует поднять архивы комсомольских организаций. В них и найдутся анкеты всех этих «героев», а если копнуть поглубже, то и предки окажутся в архивах более высокого ранга.

Фаина Николаевна писала: «Я часто вспоминаю долгие и жестокие дни, проведенные в заключении. И всё задаю себе вопросы. Почему в стране господствовали насилие и ложь? Почему в лагерях и тюрьмах находилось много невинных людей, которые честно жили, трудились? И почему до сегодняшнего дня, спустя уже десятки лет, не оценили по достоинству труд миллионов заключенных? Их руками добывались нефть, уголь, золото. Почему безмолвствует наш народ? Народ-герой, народ, победивший фашиста и Наполеона. Почему же он молчит?

В стране разрушены экономика, сельское хозяйство, социальные структуры, большой разрыв между богатыми и бедными. Командует всем во всех сферах армия чиновников-бюрократов, которые буквально сушат всё новое, прогрессивное. В результате происходит самое страшное – падают духовность и нравственность человека, исчезают милосердие и доброта, теряются совесть и порядочность. Главный идол современного человека – деньги. Всё это удручает, но я патриот и верю в Россию, в свой народ».

Газету и письмо я послал в десяток редакций газет. Никто не напечатал ни строчки, все отмолчались. Вот и ответ на просьбу Фаины Николаевны. И в то же время понятно, чью сторону они приняли, первых или вторых.

Фаина также писала: «Пройдут годы, придёт новое поколение, которое родилось после социалистического режима, после Советской системы. Страна воспрянет и станет великой демократической державой».

Хочется верить. Лишь бы чего не случилось. Будем ждать и терпеть, тем более, что терпеть за последние сто лет мы привыкли.

О чем забывать нельзя

Защитникам Сталина

Давид Кугультинов

"А вы, надменные потомки…"
М.Ю. Лермонтов

Могучий времени круговорот
Продиктовал стихов моих начало.
Пусть с новой силой пред людьми встаёт
Все то, что гордо правду отличало.

С намёками покончена игра.
От недомолвок все мы оскудели.
Всё стало на места. Сказать пора
Всю правду: «Кто есть кто» – на самом деле.

Ровесник! Погляди чуть-чуть назад.
Что приключилось с нашим поколеньем?
Ты помнишь, как нам представлялся свят
Закон, который завещал нам Ленин?

Гласил он, что народы все равны.
Так кровью начертали на знамёнах.
Мы все у нашей Родины – сыны.
Не может быть меж нами обойдённых.

Но то, что согревало нас, горя,
Погасло разом, кануло мгновенно
В тот день – двадцать восьмого декабря
В год сорок третий – третий год военный.

В тот день всех нас, калмыцкий весь народ
(А также ингушей и всех балкарцев),
Согнали с мест. И как безгласный скот
В вагоны – скопом – и детей и старцев.

Всех скопом, без разбора, без суда,
За чей-то грех – о нём мы и не знали! –
Всех повезли неведомо куда –
В Сибирь холодную, в лесные дали…

Бывало в прошлом всё: и мор, и глад,
Но о таком мы не слыхали сроду,
Чтоб, словно провинившихся ребят,
Наказывали целые народы!

Великой Революции слова,
Всё перечёркнуто рукой кровавой
Отца народов, проще – божества,
А вы ему опять хотите славы!

Что вы сказали?! «Велика ль беда:
Погиб калмык безвестный, иль татарин
Без имени…» Вам имена? Тогда:
Вавилов, Тухачевский и Бухарин!

Продолжить список?.. Всех не сосчитать!
Но вам-то что?.. Что вам до слёз и стонов!
Ведь били в карцере не вашу мать!
Не вашу дочь насиловал подонок!

Что вам? Пока жестокие дела
Творил он – «гений, светлый ум эпохи»,
Вы ползали вкруг барского стола
И с умиленьем подбирали крохи.

Он шествовал меж вас, как некий бог
Или как собственное изваянье,
А вы лизали след его сапог
И восхваляли все его деянья!..

Вы говорите, что его любя,
Вы охраняете его величье…
Но не его вы любите – себя,
Свой собственный покой, свои отличья!

Пускай народам нелегко пришлось,
Для восхвалений вы найдете повод…
А про запас… Я вижу вас насквозь! –
Есть про запас у вас серьёзный довод!

Что, мол, благодаря его уму,
И прозорливости, и стойкой силе,
Благодаря ему лишь одному
Мы на войне фашистов сокрушили!

Но если б, если б в первый год войны
Он, гений ваш, почил в земле московской,
Неужто были б мы побеждены?!
Кто отступил бы?.. Жуков? Рокоссовский?

Иль, может, весь разгневанный народ,
Иль выстоявшие в беде солдаты,
И между нами безымянный тот,
Тот, у кого сожгли родную хату?..

Молчите? Нет, вы тонете в словах
О верности… Но верность стала прахом.
При чём тут верность?! Это просто страх!
Он вам сродни, вам, правившие страхом!

Боитесь слово правды произнесть!
Глаза зажмурив, прячетесь от света…
Нет, вас я понял… Вас пугает месть:
Вдруг вам отплатят тою же монетой

И поведут туда, на край земли,
Где распростерлась тундра вековая,
Куда недавно вы других вели,
Отставших равнодушно убивая…

Не бойтесь! Не грозит вам этот путь.
Стать жертвою для вас – не много ль честь?
То, кто былое может помянуть,
Поверьте – не унизятся до мести!

У них другие важные дела,
Досуга нет у них для перекоров!
Им важно, чтобы Родина цвела,
Дорогой правды поднимаясь в гору.

Чтоб, время настоящее ценя,
Уверовала в собственные силы
И эту веру нынешнего дня
Сполна в дела живые воплотила!

с калмыцкого Ю. Нейцман

Скачать

book2.pdf [868,23 Kb] (cкачиваний: 50)