Образование и Православие > Версия для печати > Епископ Каменский Мефодий: Церковная миссия среди рабочих

Епископ Каменский и Алапаевский Мефодий – о новом назначении, о своей епархии, о том, как надо беречь епископов и о месте церкви в образовании. В январе 2014 года архимандрит Мефодий (Кондратьев) был возведён в сан епископа Каменского и Алапаевского. «Правмир» расспросил владыку о взгляде на новую епархию и планах на будущее.

Я тоже с Урала. Я родился в Уфе, это южный Урал, поэтому особо привыкать мне не надо. Это тот же климат, те же люди.
Любовь к месту служения вкладывает Бог, поэтому здесь тоже проблем нет. А привыкание – ну, как-то я вошел, и мне кажется, пока нормально. Главное, чтобы они меня «переварили», а не я их.
Конечно, это тоже моя проблема – чтобы паства не испугалась нового архиерея; такое может быть. Все-таки, сам знаю, архиереи внушают страх, поэтому в самое ближайшее время пройдёт епархиальное собрание, где я постараюсь снять ненужные домыслы, рассказать о себе – кто я, что мне нравится, что не нравится, за что я буду одобрять деятельность человека, а за что, наоборот, буду наказывать.
Наказывать буду, в общем-то, не я – я буду действовать в рамках православных канонов. Но надеюсь, что и паства, особенно клирики, не будут эти каноны нарушать. И тогда проблем в наших отношениях не будет. Если будут серьезно нарушать, тогда я не смогу для них что-то сделать – поскольку не могу покрывать преступления, если они имели место.
Что меня ждет на месте нового назначения – я не знаю. Это трудно предсказать. Пока я стараюсь разобраться, куда приехал. То есть не внешне – внешне меня практически все устраивает, я говорю о внутреннем состоянии епархии.
Но сразу это понять невозможно. Трудно понять, с кем я работаю, кто находится рядом со мной – этих людей выбрали до меня, я просто пытаюсь вместе с ними делать то дело, которое мне поручено. Ну, а там посмотрим.
Возможно, будут некоторые перемещения, но не перемещения с прихода на приход – к этому я отношусь крайне отрицательно. Потому что здесь страдает не столько священник, сколько паства. Но в тех случаях, если паства ждет не дождется, когда священника уберут, в этих случаях перемещения, конечно, могут быть. Такие случаи в церковной жизни нечасто, но бывают.

На самом деле, я настроен к епархии благожелательно. Мне кажется, во многих отношениях она обладает огромным потенциалом. Хотя сейчас есть вещи, которые не находятся на должном уровне. В первую очередь, не хватает священников – образованных, талантливых, как сейчас говорят миряне, харизматичных, креативных. Но их не хватает везде.
Если увеличить количество клириков в два раза, это будет правильно, но как это сделать – я пока не представляю. Поэтому я всячески не настроен на то, чтобы священники уходили из епархии, мне хотелось бы, чтобы епархия была привлекательной.
С другой стороны, это новая, молодая епархия, понятно, что жизнь в ней еще только выстраивается. Трудно жить в эпоху перемен, но, в конечном итоге, умножение епархий принесет огромный положительный плод Церкви.
Думаю, вся жизнь Церкви переменится из-за умножения епархий. И само осуществление этой идеи мне кажется потрясающим событием нашего времени – судьбоносным для Церкви, для России, а может быть, и для мира.

В епархии есть большая проблема, которая слишком очевидна, даже прежде, чем туда попадаешь – это рабочая епархия. Это не епархия, в которой живут предприниматели, люди культуры. Это, в основном, рабочие – заводы, фабрики. Но церковная миссия среди рабочих, среди пролетариата, – самая неуспешная.
Скажем, предприниматели – они молятся Богу, потому что понимают, что многое подчинено таким вещам, которые не зависят от них. Насколько будет сбыт, смежники, насколько продукция будет продаваться, удастся ли приобрести сырье, будут ли квалифицированные кадры и так далее. Очень много факторов, которые невозможно контролировать. И они прекрасно понимают, что надо молиться.
Крестьяне – то же самое: постоянно молятся, чтобы был урожай, возможность провести сенокос, чтобы плодился скот, была благоприятная погода и так далее. Поэтому тоже молятся.
Люди культуры, которые живут по вдохновению, понимают, что надо молиться, чтобы это вдохновение пришло.
А рабочий, который пришел, отработал смену, точит какие-то болванки – ему не о чем молиться. У него жизнь распределена от зарплаты до зарплаты, он живет в каких-то рамках, и в этих рамках небо не присутствует.
Может быть, я говорю очень жестко, но, тем не менее, это так. И это – большая трагедия. Проводить миссию среди рабочих сложнее всего, это тот контингент, который хуже всего воцерковляется.
Второе. Я уже заметил, к своему огорчению, что в храмах епархии мало молодых людей. Не так, как в Москве. Это тоже очень сильно огорчает, потому что молодежь там есть, но она не в храме.
Как выстроить миссию взаимодействия с молодежью, как ее привлечь? Понятно, что молодежь идет на молодежь, что нужна православная молодежь, которая будет активной, талантливой, вдохновляющей, которая сможет увлечь за собой других людей. Это очень важно.
Нужна благочестивая раскованность среди наших молодых, которой нам, наверное, не хватает. Потому что скованность, которая происходит на первых этапах вхождения в церковную жизнь, связывает. Когда человек всё время думает: «Я не знаю, как это по-православному», – его будто бы парализует. Парализует заданность каких-то параметров. А нужна активность. В общем, проблема молодежи – тоже большая проблема, с которой надо работать.
Вообще, остро стоит проблема миссии, катехизации. Я заметил, что у нас в епархии есть ряд отделов, содержательной работы которых я пока не вижу. Хотя, может быть, она есть, просто я с ней не знаком.
Катехизация – это очень важно в наше время. Мы должны активно работать для духовного просвещения общества, иначе будем одним из последних поколений священников. Нельзя позволить, чтобы сейчас наша паства вымирала. Это неправильно.
Может быть, конечно, мне всегда будет казаться, что народу в храме мало, сколько бы его там ни было. Ну, что сделаешь, тогда я буду просить Бога, чтобы было больше и больше. Я должен так видеть ситуацию. Если я вдруг скажу, что людей много, что тогда? Проситься на покой?

Вы знаете, мне трудно сказать, какие они. Я думаю, что они разные – как и все прочие люди. У священника бывает много искушений. Священник – это очень опасная профессия.
В нашей церкви так устроено, что всякий священник одновременно уже и пастырь, и духовник, хотя, на самом деле, далеко не каждый из них действительно может быть душепопечителем, пастырем, вождем народа.
Но священников не хватает, куда деваться, у нас в епархии священники окормляют по нескольку храмов одновременно. Какая у него паства, где его паства? Поэтому трудности у священников, конечно, существуют и очень большие.
Опять же, всегда будет чувство недостаточности – опыта, и так далее. А если мы говорим, что всего достаточно, ну что тогда делать?
«Мнение мешает быть мнимому» – есть такое очень серьезное аскетическое положение. Если мы считаем, что у нас всего много, то мы обнищаем, если мы считаем, что всего мало, то проявим усердие и обогатимся.

Казачество – достаточно активная часть общества. Но часто кажется, что их мнение о себе превышает то, что они реально делают в жизни России. То есть шума несколько больше, чем реальных дел. И такое ощущение, как мне кажется, складывается не только у меня, а у многих. Хотелось бы, чтобы были реальные дела, и тогда не будет каких-то таких вопросов.
И не всегда казаки воцерковляются. В некоторых случаях церковь они воспринимают как атрибут своей казачьей жизни, а это тоже неправильное отношение. И если казаки ставят свое казачество выше других важных вещей, то есть возникает недолжная ориентация в ценностях, – то происходят недоразумения с окружающими.
Хотя этот опыт вынесен мной из других случаев взаимодействия с казачеством. С казачеством же епархии я еще не познакомился, и как там обстоят дела, не знаю. Знаю только, что в епархии есть отдел по казачеству, и что работает он неплохо.
По крайней мере, монастырь, в котором я живу сейчас, охраняется казаками. Они взяли на себя функцию охраны и делают это бесплатно, мы им не возмещаем их труд, это просто их служение. Но за это мы благодарны, конечно.

У них нет места как такового. Вообще, что значит «место мирян»? Например, нет епископа вообще – есть епископ конкретной епархии. Епископ и народ – это некоторое единство. Неразрывное, как единство мужа и жены. То же самое: нет священника вообще, а есть священник определенного прихода. Священник должен быть священником определенного народа, определенной паствы.
«Место мирян» – не хотел бы в таких категориях говорить. Дело в том, что активность должна проявляться мирянами, священник – это только пастырь. Это как есть стадо овец, и есть пастырь. Вся деятельность должна лежать на мирянах, а священник – только руководитель, дающий благословение. Сакраментальная часть – да, здесь епископа, священника никто не может заменить, а в остальном они просто руководят деятельностью епархии или прихода.
К сожалению, у нас миряне смотрят на епископов, на священников странно: дескать, они должны все делать. А они не могут сделать все одни. Есть талантливые священники, у которых огромная паства, и тогда они действительно делают очень много дел. Священник один, а паства огромная – и огромные дела.
Тот же самый, скажем, епископ Пантелеимон (Шатов): у него огромная паства, вокруг него сплотилось большое количество мирян, которые взялись за множество совершенно разных социальных проектов, делали свое дело с энтузиазмом. Теперь они же создали разные структуры Синодального социального отдела – их активность, никуда не пропала. Здесь в отделе не так много священников, в основном, это миряне, которые творчески подходят к своему делу.
Наше направление, противодействие наркомании, одно из немногих, возглавлялось клириком, а теперь я епископ и возглавляю направление, но это очень редкий случай.
Деятельность мирян в церкви, многообразна. По сути, вся деятельность должна строиться с помощью мирян. Миссионерство, катехизация – все эти проекты, которыми церковь сейчас должна заниматься, – это все лежит на мирянах, только благодаря их активности можно что-то сделать. Если этого не будет, не будет ничего.
Сколько у нас священников? Они с большим трудом успевают совершать богослужения, требы и таинства, которые никто за них совершать не может. Все остальное – миряне. Одна из основных проблем – это, чтобы миряне осознали свою ответственность за церковное служение. Не место свое нашли, а взяли на себя ответственность за дело Божье. И здесь они могут сделать часто не меньше, чем священник, а в некоторых случаях – и больше.
Они могут войти в какое-то сообщество как свои, и изнутри привести его ко Христу. Священник не может войти незаметно – просто из-за своего внешнего вида. Архиерей – тем более. Он появился – все сразу вокруг деформируется, в этом есть определенная трагедия архиерейского служения.

Что я могу сказать, епископов надо беречь. Я понимал это и раньше, до епископства, старался правильно к ним относиться, берег их время. Когда приходил к епископу с вопросами, всегда их записывал, старался лишнее время не засиживаться. Я понимал, что действительно у него много дел, обязанностей.
У нас, к сожалению, бывают люди, которые приходят к епископам, совершенно не контролируя ситуацию. Многие у нас вообще очень плохо понимают слово «регламент» – не готовятся к встрече, не укладываются в отведённое время. И вот такая доступность для всех – означает отдать епископа на растерзание людей – я не думаю, что это правильно.
Даже Господь сформировал вокруг себя группу учеников, и они были рядом с ним. Не все говорил Он, миссия лежала и на учениках, и даже встречи с Господом, как написано в Евангелии, проходили через посредство учеников. То есть апостолы узнавали, когда кто-то хочет поговорить с их Учителем, и люди подходили к Нему через учеников.
Если даже там была некоторая структура, то церковь, тем более, структурное образование. Поэтому, конечно, епископ должен быть доступен для людей, но это не значит, что он должен быть отдан им на попрание.
У нас много людей нецерковных, они часто приходят к епископу с совершенно странными запросами, и требуют, чтобы церковь каким-то образом воздействовала на те или иные явления, – например, выступила в качестве политической силы. С такими людьми я бы не хотел особо встречаться. Поэтому не могу сказать, что доступ будет абсолютно свободным.
Думаю, что благочестивые люди, которые понимают важность своей встречи, если у них будет действительно важный вопрос, на неё попадут. Но я не могу пить чай со всем населением области. «Пойдем, поболтаем с епископом», – я просто не смогу этого, даже если бы хотел. И сколько чашек чая я должен выпивать каждый день в таком случае? Я уж не говорю о других жидкостях.
Я встречаюсь с людьми, но когда они со мной общаются, они совсем не такие, каковыми являются обычно. Поэтому у меня может сложиться о них превратное представление.
Священники – тем более: они подстраиваются под архиерея, потому что всецело от него зависят. Их жизнь зависит от архиерея, поэтому они стараются себя выказать максимально благочестивыми. Поэтому я многие годы могу не догадываться, что какой-то человек рядом со мной двуличен. У меня нет такой благодатной прозорливости, чтобы я видел людей насквозь.
И часто люди стараются манипулировать начальством, с этим тоже придется столкнуться. Попытки манипулировать епископом – это, в общем, достаточно распространенное явление.

Публичность пугает, может быть, вначале, потом к этому как-то привыкаешь. Какая разница, сколько людей на тебя смотрит? Есть некоторое напряжение, но особой проблемы в этом нет.
И потом, в отличие от священника, за архиереем следят. Тебе и рясу погладят и наденут, и панагию, и крест поправят. Так что можно вообще ходить, ни о чем не заботиться. Поэтому публичность слишком не напрягает.
Такова жизнь вообще. Любой руководитель в любой организации сталкивается со множеством людей. Конечно, он должен быть сильнее и создать особый мир, особую атмосферу внутри прихода, внутри своей семьи, домашней церкви. Но, когда ты выходишь в мир, ты сталкиваешься с миром, – это неизбежно.
И все-таки в настоящее время у Церкви есть определенный режим благоприятствования. Сейчас Церковь является уважаемым институтом: к священнику относятся хорошо, даже, может быть, слишком хорошо, мы не всегда заслуживаем, того отношения, которое нам оказывают. Это заслуги не наши, а Христа, святых и подвижников.
Понятно, они на нас распространяются, но мы должны понимать, что честь оказывают не нам, не мне конкретно как человеку, а моему сану, моему священству, моему архиерейству. Поэтому в этом смысле я совершенно не обольщаюсь на свой счет, я уже давно этим переболел.
Сейчас в жизни архиереев появился еще один положительный момент. Раньше, когда архиереев было мало, они жили друг от друга на большом расстоянии. Архиереи были очень одинокими людьми. Архиерею трудно дружить даже с теми, с кем ты был другом долгое время, – отношения перестраиваются, даже если это церковные люди. И часто архиерей оказывается одиноким человеком. Есть такое вынужденное одиночество людей, которые вышли, скажем, на вершину в своей сфере – не только архиереи, но и правители, министры, цари – это, как правило, одинокие люди.
Сейчас, слава Богу, архиереев много, и проблема одиночества снимается. Потому что среди большого числа архиереев всегда можно найти друзей, с которыми чувствуешь себя на равных, которые не будут перед тобой тушеваться и благоговеть, а скажут все, что думают. И это замечательно.

Можно говорить о примерах, которые далеко, и о примерах, которые близко. Мне повезло с теми архиереями, с кем я жил, общался, под руководством которых я сам находился.
Владыка Амвросий Ивановский, затем Иваново-Вознесенский и Кинешемский, который ныне ушел на покой. Замечательный архиерей, выдающийся. И какие-то качества его как отца проявлялись постоянно. Такое чувство возникало, что общаешься с аристократом духа.
Владыка Иосиф Иваново-Вознесенский и Вичугский – очень талантливый администратор и предсказуемый человек. Может быть, строгий, но такой, который живет по правилам – это тоже важно. Жить по правилам – это не страшно, страшен руководитель, который живет не по правилам. Сегодня он такой, завтра – другой, сегодня – одно, завтра – другое, правила меняются два раза на дню – тогда просто невозможно работать.
А у владыки можно было поучиться организации работы епархиального управления, его устройству, тонкой настройке. И во многом мы строим работу епархиального управления Каменской епархии по образцу работы Иваново-Вознесенской.
Также владыка Пантелеимон – выдающийся человек, выдающийся архиерей, не очень тиражируемый, к сожалению. Явно человек, живущий в благодати. Я также с ним работаю, и у нас хорошие, очень теплые отношения. У него можно многому поучиться.
Владыка Алексей Фролов, епископ Орехово-Зуевский, потом Костромской, который недавно скончался. Я у него окормлялся несколько лет, и он благословлял меня не отказываться от архиерейства.
У меня были замечательные учителя, примеры. Я не говорю о тех, кто далеко, я, может быть, не очень хорошо их знаю. Но все те архиереи, с которыми я был рядом, которым я помогал, для меня составляют образец. Может быть, не каждый во всем, но у каждого есть свой особый талант.
Также я очень тесно общался с духовниками, со старцами, окормлялся, к счастью, у таких людей, которые не только называются старцами, а которые ими являются. Поэтому и здесь мне повезло по жизни, у меня прекрасные примеры для правильного понимания духовности. Подражать им я едва ли смогу, это люди просто другого масштаба, другой одаренности. Ну, по силам буду стараться соответствовать тому званию, к которому Церковь меня призвала.

Священство предполагает очень строгие канонические критерии отбора. Человек должен быть не только образованным. Я не говорю, что святым, а все-таки чистым по жизни, не иметь нареканий – это обязательное требование. Поэтому для кандидатов в священство существует достаточно строгий отбор. Потом священник – всегда заметен, он не может позволить себе чего-то не должного. А если позволяет, то моментально распространяется негативная молва.
Священник – это, в любом случае, публичный человек, особенно в наше время, если он не скрывает свое священство. Бывает, некоторые священники – подстригаются коротко, ходят в мирском платье – этим они могут скрывать свое священство.
Но я свое священство никогда не прятал, еще в советское время ходил в священнической одежде по улицам. Нам за своего Бога или за свое служение стыдиться не следует, потому лучше носить нашу одежду, если нет жесткого запрета.
Священник человек очень заметный, у него шаг вправо, шаг влево – ему «расстрел» – извержение. То, что прощается мирянам, священнику не прощается – второй брак, какое-то воровство, ударить кого-то, пьянство, алкоголизм – все это повод для извержения из сана.
И я должен признать, что, к сожалению, мы не можем должным образом или с должной строгостью относиться к огрехам в служении некоторых клириков, просто потому что их не хватает. Но в целом все-таки, когда действительно есть серьезное уклонение от какой-либо священнической нормы, Церковь поступает однозначно.
И сейчас, хотя бы священников не хватало, хотя бы были трудности, это одна из обязанностей архиерея – следить за тем, чтоб пастыри соответствовали своему званию. Или, как минимум не позорили его, иначе результат их служения будет обратный.

Я надеюсь, что не зациклен на реабилитации наркоманов. Это была одна из составляющих моего служения. Был промысел Божий о том, чтобы я этим занялся, для меня это очевидно. Сейчас промысел Божий вывел меня на служение епархиальное.
Я не смешиваю два этих служения. Служение по помощи наркозависимым оставлено за мной Святейшим Патриархом, я буду продолжать эту работу на общецерковном уровне. Но также и заниматься устройством епархиальной жизни. Когда Патриарх говорил мне напутствие, там слово «наркомания» или эта тема никак не прозвучала. Я не услышал послушания организовывать в епархии антинаркотическую деятельность.
Понятно, что от этого я не уйду, это меня настигнет и там, уже настигает. Меня сделали членом совета регионального ребцентра «Урал без наркотиков». То есть я все равно не могу спрятаться от этого.
«Город без наркотиков» Ройзмана – это альтернатива государственному центру. Знаете, я не хотел бы об этом центре говорить, давать оценки по той причине, что я знаком с этим поверхностно. Так, слухи. Потому говорить серьезно на эту тему я бы не хотел, тем более, что относительно работы центра бушуют страсти, люди перестали друг друга слышать.

Да, я согласен с тем, что нездорового почитания, особенно царской семьи, слишком много. Иногда встречается почитание царя как искупителя Руси, что вообще, противоречит догматике. У нас есть единственный Искупитель и более никто, даже Божия Матерь не считается искупительницей согласно нашему учению.
Но в Алапаевске я был среди людей благочестивых, поэтому подобного поклонения не заметил. Наверное, это проявляется больше в праздники, когда собираются паломники из разных мест, но на месте ее казни паства достаточно адекватная.
Впрочем, я приехал в один храм, в другой – в общем-то, это было всё мое знакомство с городом. Да, еще познакомился с людьми из администрации. Мне кажется, что им нужно было бы больше внимания почитанию преподобномученицы уделять. Город, как мне показалось, этого не делает. Тем более, что в этом году 150 лет со дня рождения великой княгини.
Опять-таки, промысел это или нет, но владыка Пантелеимон руководит как администратор Марфо-Мариинской обителью. Потому мы уже договорились дружить обителью и Алапаевском – храмами и монастырями. А ещё – дружить Каменской епархией и Синодальным социальным отделом. Епархия может стать своего рода экспериментальная площадкой для некоторых направлений церковной социальной деятельности.
Впрочем, я только что приехал в епархию, можно сказать, почти еще ничего не видел. Пуд соли я там еще не съел.

Отношения с государством должны выстраиваться на основании евангельском – Богу Божие, кесарю кесарево. Не может этот мир превратиться в церковь. Мы – граждане государства или граждане этого мира, а также члены церкви, поэтому мы должны жить и там, и там. Понятно, что иногда государство начинает гонения на церковь, но, слава Богу, мы живем не в эти времена. Взаимодействие Церкви и государства очень важно, потому что у нас одна и та же целевая группа – народ. Он живет как в церкви, так и в государстве. Мы не можем не выстраивать отношения.

Мы сейчас не можем выходить из подчинения государству, как это было во время притеснений. Помните, про кесарю кесарево – надо платить определенную дань государству. И церковь должна. Когда было советское государство, мы жили в большем или меньшем сопротивлении государству, в противодействии. Понятно, когда государство стремилось устранить церковь, она этому сопротивлялась. В советское время я уже был священником, я это помню.

Сейчас государство просто не особо спешит взаимодействовать с церковью. Например, наш приход занимался наркозависимыми, к нам приезжали люди из Германии, из Америки. И они помогали, причем серьезно помогали сельскому приходу – что-то построили, приобрели, во многом благодаря им восстановили приходскую жизнь.

Но государство говорило: «Денег на приход пока что нет». И до сих пор Церковь не приглашают на какие-то площадки – скажем, министерство образования, образовательные учреждения.

Сколько было сломано копий, пока ввели в рамках дополнительного образования культурологический предмет основ православной культуры. Притом что в альтернативе – пожалуйста, если хотите, изучайте светскую этику. А что говорить о Законе Божьем, предложить это сейчас просто немыслимо. Хотя на уровне факультатива, я думаю, что это было бы неплохо.

У нас есть православная общеобразовательная школа. Но есть приказ министерства образования, что эта школа должна соответствовать государственному стандарту. Даже в этой школе мы не можем преподавать то, что мы хотим, не можем создавать свою программу. Если мы будем работать по другой программе, нам не выдадут дипломы государственного образца.

В мире есть католические школы, протестантские школы, у нас нет действительно наших православных школ, в которых мы могли бы выстраивать свою программу обучения. Если у нас признают какие-то школы, то они должны работать по стандартам Министерства образования. В школы нас фактически не пускают.

В то же время, школьная программа до сих пор пропитана атеизмом, хотите вы этого или нет. В рамках программы есть многое из того, что не соответствует церковному учению. И церковное учение не преподается хотя бы как некоторая альтернатива, а оно имеет не меньше оснований, чтобы к нему серьезно относиться, как и научная теория.

Много научных мифов уже разрушено. Те, на которые опирался атеизм, рухнули, ушли в небытие. Очень много ученых – люди церковные. Наука и религия находятся в союзе в борьбе с мракобесием. Религия – это не мракобесие.

В борьбе с невежеством мы союзники науки, культуры, государства, и надо выстраивать эти союзнические отношения. Понятно, что у нас церковь не сливается с государством, не пропитывается светской мирской культурой насквозь, она ее лишь в какой-то степени принимает и воцерковляет.

У нас есть свое церковное искусство. Я не буду говорить, что у нас есть церковная наука, но у нас есть своя философия, богословие, традиции, свое каноническое церковное право. У нас своя церковная история, есть Священная история. Мы, священнослужители – профессионалы, в настоящем смысле этого слова.

Если мы заботимся о пастве и о будущем, дети – наш основной приоритет. Если мы ребенка воспитывали и привили ему в детстве правильную, выверенную по божественному Откровению систему ценностей, то он, будет нашим всю оставшуюся жизнь.

А мы берем людей, у которых сформировано антицерковное, по сути, сознание, когда они уже укоренились в безбожии, пытаемся их переформатировать, перевоспитать. Усилия прилагаем титанические, а результат бывает более чем скромный.

Одно дело, если человек воцерковился в детстве, прошел мимо страшных грехов, живет благочестиво всю свою жизнь – это одна жизненная история. Другое дело, когда человек проучился в школе, ничего не узнал о Боге, потому что была система запретов ему о Нём преподавать, и как следствие какое-то время жил распутной жизнью.

Потом, промыслом Божиим, в силу каких-то событий, несчастий он обратился к Церкви… И тогда весь его жизненный опыт можно выкинуть в мусорную корзину, потому что у него нет опыта духовного и церковного.

Поэтому мы должны иметь доступ к детям, и не только в рамках воскресной школы, но на гораздо более широком пространстве. Конечно, должна быть возможность выбора, чтобы этого хотели родители, но воскресные школы или дополнительные предметы в рамках школьного обучения – это очень разные вещи. Наша паства, дети, с которыми мы общаемся, увеличится во много раз.

Дети, которые общаются со священниками, видят, что это человек, и начинают общаться с ним как-то иначе. Для них он – авторитет, так же, как учителя. Мы теряем самое ценное время, а потом пытаемся что-то наверстать.

Хотя, понятно, не следует обольщаться, потому что гарантий никаких нет. Человек все-таки имеет возможность выбора, он может отказаться от веры. Даже в числе двенадцати учеников один был Иуда. Некоторые руководители государства, тот же самый Сталин, учились в семинарии. Те, кто громили церкви, учились в церковно-приходских школах, изучали закон Божий.

Вопрос в другом: как мы будем преподавать? Опыт преподавания, который есть, годится не совсем, значит, надо вырабатывать новый. Но дети должны слышать о Боге. Родители не могут дать этих знаний, потому что они зачастую не достаточно компетентны. Учителя тоже не могут. Вообще-то, говорить о Боге лучше священнику. Почему священник не может иметь доступ в школу?

Епископ Каменский Мефодий: Церковная миссия среди рабочих – самая сложная