Леван Васадзе. Почему в Грузии свобода не может быть безбожной?

С одной стороны, слово «либерализм» — это латинский термин, означающий свободу(груз. თავისუფლება), если не считать того, что его конечный смысл связан с идеологией. Как всегда, слово, пришедшее в грузинский язык извне, несет в себе особое культурное назначение, и это никогда не происходит случайно.

Например, ''сожительство'' (თანაცხოვრება) — термин из семейной жизни, и к нему совершенно не подходит значение ''обессиленное сборище врагов, терпящих друг друга». А нам хотят со стороны навязать термин коабитация (კოჰაბიტაცია). В слове ''правда» (სინამდვილე) слишком много чистоты, поэтому для тех, кто намеренно или ненамеренно хочет произвести перемену вековых истин человеческого общества, слово «реальность» (რეალობა) более удобно. По этим же причинам одни слова более предпочтительны, чем другие. Например, «эпоха» (ეპოქა) — «ходу времени» (ჟამთასვლას), «взаимоотношения» (ურთიერთობებს) — «коммуникации» (კომუნიკაცია), «мероприятия» (ღონისძიებას) — «активности» (აქტივობა), «справедливое наказание» (სამართლიან სასჯელს) — «кризису» (კრიზისი) и т.д.

В разные века что-то приходило и закреплялось у нас из России, Европы, Турции, Персии и других мест. Это неизбежный процесс любой культуры. Каждая эпоха ставит печать своих заповедей, однако никогда мы не были в условиях такого массового навязывания извне.

В этих условиях для нас невозможно закрыться и бороться со всяким новшеством и, как нам предлагали это первые постсоветские общественные мыслители, все вещи называть на грузинский манер: например, вместо скрипки говорить о «горловой бренчалке». Если из этого абзаца мы уберем все варваризмы и заменим их древнегрузинскими словосочетаниям, для современного читателя сразу же потеряется простота текста и его звучание. Для сознания и поведения грузин недопустимы насильственная и неестественная категоричность и экстремизм. Но в то же время недопустимо бездумно принимать все то, что приходит извне, чтобы потом обсуждать, хорошо это или плохо, и затем, устав от разговоров, махнуть на все рукой. В этом случае мы откажемся от защиты нашей Родины, станем ее предателями и будем ошибочно верить, что у национального сознания, семьи и наших детей нет врагов, сдав им на самом деле ключи от нашего дома.

Само слово «либерализм» как термин поменяло так много значений на Западе, что уже очень сложно найти его хрестоматийное объяснение. Может быть, и не стоит прилагать усилия к этому в данной статье. Наверное, лучше взять все универсальные качества либерализма (независимо от его низких категорий) и попытаться сравнить его с нашим объяснением свободы.

Заметим, что рассуждая о сути свободы, главный вопрос, который мы должны задать себе, есть вопрос о нашем взгляде на Начало мироздания.

Если мы заимствуем термин у Иммануила Канта, но не верим в упомянутое им нравственное метафизическое начало, тогда, наверное, логично и не бояться того, что в искании свободы таится опасность. По этой же логике, если не существует совершенное начальное Добро, которое заботится о нас и милует, тогда не существует и зла, которое является нашим врагом. И если их не существует, то меня, идущего к добру по свободной воле, никто не ждет и не защищает, также как и беззащитного путника, идущего по той же дороге в противоположную сторону, никто не ожидает в засаде. Тогда свобода от любви не подразумевает автоматического рабства у ненависти, а побег от Света не означает падение во тьму. Если за порогом смерти (или, как говорят грузины, после преображения человека გარდაცვალება) ничего нет, тогда мы являемся существами, осознающими свою смертность, которые должны стремиться в течение своей земной жизни получать и брать одни лишь удовольствия и наслаждения. А всех, кто не согласен с нами, считать своими врагами или идеологическими противниками. Тогда физиология будет диктовать нам, что более приятно для нас в этой преходящей, временной жизни: плотское или духовное, и что более достойно нашего доверия: видимое или невидимое. И даже если наш эмпирический опыт будет тревожить наше нелогичное материалистическое мировоззрение, мы всегда найдем способ заглушить нашу совесть. Ведь совесть всегда тиха и невидима, а средства ее заглушения громки и шумны.

Если свобода как состояние подразумевает собой освобождение от чего-либо, определенную позицию по отношению к чему-то (например, можно стоять к чему-либо спиной или нет) и если мы не знакомы с биполярным миром, пусть даже с неравнозначной силой двух полюсов, тогда можно стоять спиной к чему угодно: ведь лицом ты все равно ни к чему не будешь обращен.

Таким образом, защитить либеральную псевдологику невозможно по двум причинам:

1. Если чего-то не существует, то и свобода от этого чего-то невозможна

2. Даже законы видимого мира подразумевают наличие ориентиров и полюсов, будь то гравитация, два магнитных полюса или что-то другое.

Тогда как же возможно материалистическому мировоззрению опровергать свою же логику? Это то, что касается свободы для личности.

Свобода нации как субстанции (одна из наиважнейших категорий философии — основа всякого деяния и явления), наверное, через эту призму теряет всякий смысл. Если в океане вечности я являюсь всего лишь временным мерцанием, не все ли равно, что было до меня и что будет?

Это верно не только в национальном, но и в планетарном масштабе. Лишь бы мне только было хорошо — настолько, насколько успею. И какое значение имеет то, на каком языке я говорю? Тогда сама идея правил бытия для меня и мне подобных основана всего лишь на исключительно приятных для меня правах вседозволенности.

Но эта идея абсолютно чужда обществу, которое стремится быть ответственным. Она возможна лишь для общества, которое заявляет о правах и самовольности. Такая идея напоминает марксистский интернационал или рыночную глобализацию Адама Смита. Обе эти идеи безумны, и хотя внешне они вроде бы противостоят друг другу, но на самом деле они обе — одна справа, а другая слева — обрамляют вектор, ведущий человечество к погибели.

Поэтому без веры в сверхъестественное Начало мироздания мы не сможем определить понятие свободы ни с логической, ни с идеологической, ни даже с геометрической точек зрения. Ни в личном понятии, ни в национальном. В таком случае искание свободы похоже на припадки одержимого, словно говорящего: «Не прикасайтесь ко мне, не мешайте мне, я хочу хаотично нестись в пространстве, пока хватит для этого сил». Это и есть либерализм.

Но ведь это не свобода. В грузинском языке слово ''свобода» (თავისუფლება) этимологически опирается на существование Бога. Вне зависимости от религиозной принадлежности это дохристианское слово подразумевает, что человек сам себе господин (Господь). Именно поэтому так сложно внедрить в грузинскую культуру материалистические и атеистические коннотации свободы, потому что они противоречат самим основам, ДНК нашей культуры.

В данном случае грузинский термин, обозначающий свободу, полностью соответствует библейскому значению этого слова из книги Бытия, что, конечно же, радикально противоречит либеральному мышлению. По рассуждению либералов книга Бытия нелогична, потому что если бы Бог действительно хотел для человека добра, Он не стал бы насаждать в Эдеме дерево познания добра и зла, не дал бы человеку подвергнуться испытанию и оставил бы его тогда счастливым. Потерявший достоинство материалистический либерализм даже не замечает в этом великое оскорбление для человека: оказывается, Адам должен был любить Господа насильственно, быть заводной игрушкой, безвольной марионеткой, узником поклонения.

Хотеть видеть человека таким может лишь сила, которая сама нуждается в поклонении, но только не То Начало, Которому ничего не нужно и Которое безгранично любит Свое творение. Именно эта безмерная любовь Творца к Своему творению предопределяет всю Его щедрость, полноту и совершенство. Источник любви творит человека подобным Себе — сотворцом. И как ответ Господу, человек может выбрать путь к добру только при наличии совершенно свободной воли, что единственно полноценно, а не отсутствие выбора и не насильственный шаг, сделанный марионеткой к Создателю.

Поэтому бесспорно, что в лоне нашей культуры свобода не означает поворот спиной или противостояние чему-либо (что с древнееврейского переводится как «сатана»). В нашем языке исчерпывающе отображено наше мировоззрение: свобода означает для нас безграничную возможность самим выбирать, что делать, как себя вести, как жить... В грузинской культуре слово ''свобода» имеет в себе самом присутствие Бога, а значит, и возможность выбора между хорошим и плохим, светом и тьмой, добром и злом. У этого выбора не будет дезориентации в пространстве, мультивектора и бессмысленности. Поэтому, если угодно, для грузина «свобода» — это неограниченная возможность выбора между белым и черным. Ни в одной из мировых религий нет веры в то, что человеку подвластно всегда идти в сторону добра и не претыкаться. Также в них отсутствует и культ нераскаянности, который с таким остервенением хочет навязать нам либерализм, подло и лживо скрывающийся под «святым флагом» свободного выбора.

У каждого человека есть право самому сделать свой выбор, но он остается всего лишь выбором. Поразительно, что грузинский язык указывает нам также и направление в сторону здравого выбора, ведь слова «делание» (გაკეთება) и «добро» (სიკეთე) в грузинском языке имеют один корень. И слава Богу за это!

Леван Васадзе, Православие.RU
Благодарим за помощь в подготовке материала Тамару Манелашвили
Kviris Palitra