– 6 июня в России отмечали День русского языка. Если бы вам предложили составить программу, как бы вы его отметили? Что было бы лучшим подарком языку и его носителям?– При слове «программа» сразу на ум приходит большой и скучный праздничный концерт, орущие на всю площадь динамики, толпа народу… Так что программы не надо, хватает других таких дней. А с подарком просто. Вообще-то (хотя, как обычно, этого никто не замечает), у нас сейчас настоящий расцвет популярной лингвистики – я имею в виду не только книги Владимира Плунгяна и Максима Кронгауза, но и, например, лекции Сергея Татевосова на «Постнауке» или материалы Дмитрия Сичинавы на «Арзамасе». Так что если бы кто-нибудь действительно хотел сделать что-то праздничное, то организовать по-настоящему хорошую лекцию было бы нетрудно.
– Кстати, о праздниках. Вы изучаете малые языки. А есть в России День малых языков, например? Или какой-то другой день, посвященный не только русскому, но и другим языкам?
– 21 февраля по инициативе ЮНЕСКО отмечается День родного языка – в том числе с целью содействия сохранению малых языков. Разные события в регионах России в этот день происходят – олимпиады, семинары. Но всё это делается без лишнего шума: с одной стороны, это и хорошо, а с другой – может быть, это как раз такое дело, о котором бы не помешало пошуметь.
– Какие именно языки вы изучаете?
– В основном это языки уральской семьи – я был в экспедиции на Оби, у западных хантов, и на Ямале, у ижемских коми, плотно занимался тундровым ненецким и бесермянским удмуртским. Но мой главный и самый любимый язык – это мокшанский. У мокшан я был девять раз вместе с экспедициями кафедры теоретической и прикладной лингвистики МГУ, сначала как студент на летней практике, а потом и сам по себе.
Мокшанский кириллический алфавит 1924–1927 годов
Мокшанский язык с точки зрения человека, привыкшего к грамматическим структурам европейских языков, почти экзотический. Возьмите глагольное согласование: глагол согласуется по лицам и числам не только с подлежащим, но и с прямым дополнением – но не всегда, а только если оно определенное. Для некоторых глаголов есть дополнительное условие: они должны обозначать ситуацию, достигшую предела (грубо говоря, переводиться на русский глаголом совершенного вида). По-моему, это красиво: ничуть не меньше, чем редкий цветок или ионический фриз Парфенона.
В уралистику я попал почти случайно – просто в свое время была возможность поехать в студенческую экспедицию – а потом оказалось, что мне там очень хорошо. Вообще лингвистические экспедиции – это вещь чрезвычайно увлекательная в интеллектуальном отношении (это блаженное чувство, когда ты понимаешь, что на самом деле значит морфема, с которой ты бился прошедшие две недели!).
– Что сейчас вообще происходит с малыми языками в России? Насколько активно ими занимаются ученые?
– С одной стороны, сразу вспоминается множество имен – отечественные исследователи из Москвы, Санкт-Петербурга, Новосибирска, Томска и т. д. (в том числе совершенно блестящая московская школа дагестановедения), многочисленные ученые из Финляндии и Венгрии, типолог Майкл Данн, написавший замечательную грамматику чукотского языка, и синтаксист Ирина Николаева (она из России, но работает в Лондонском университете), которая недавно выпустила грамматику тундрового ненецкого.
Я только что приехал с летней школы финского фонда KONE, посвященной документации малых уральских языков; там были лингвисты из Великобритании, Австрии, Германии, Японии (и из Финляндии и Венгрии, конечно). А ведь малые уральские языки почти все в России (кроме некоторых саамских, южных разновидностей эстонского и еще нескольких) – и им приходится заниматься полевой работой в России.
С другой стороны, этого всё равно недостаточно. Большинство малых языков России (кроме, может быть, некоторых кавказских) находятся под угрозой исчезновения – и времени у нас очень мало. Главное, что нужно успеть сделать – это документировать эти языки: просто записать достаточное количество образцов речи, чтобы сохранить эти языки для истории хотя бы в таком мумифицированном виде.
Каждый исчезнувший язык – это огромная потеря и для лингвистов, изучающих языковое разнообразие, и для специалистов по сравнительно-историческому языкознанию: какой источник информации утрачен навеки! Но дело даже не в этом: представьте, что взорвали арку в Пальмире, и от нее не осталось ни фотографий, ни рисунков, ни словесных описаний! А тем временем столько народу на филологических факультетах занимается русским языком, который описан гораздо лучше, и исчезать, мне кажется, в ближайшее время не собирается.
– Не все с вами согласятся. В конце нашего интервью вам придется успокаивать тех, кто боится за будущее русского языка. Но вот что действительно заставляет бояться, так это невнимание государства. Или я не права? Малым языкам помогают?
– На федеральном уровне на самом деле делается довольно много всего. Наш университетский проект по созданию четырех грамматических описаний языков России поддержал Российский научный фонд – и мы ему очень благодарны. И это не единственный случай: другой похожий проект РНФ посвящен описанию грамматической структуры нахско-дагестанских языков.
Но делать нужно гораздо больше – и не только на федеральном уровне. Только поддержки академических исследований, конечно, недостаточно. Есть много вещей, которые могут сделать только региональные или муниципальные власти, а еще лучше – активисты и общественные организации. Языковой сдвиг (постепенный переход сообщества на русский) происходит оттого, что родной язык считается непрестижным, вот люди и не хотят передавать его детям – зачем?
Я думаю, что нужны специальные культурные программы, которые поднимали бы общественный престиж малых языков: на самом деле то, что вы кроме русского говорите еще и по-мокшански – это отлично, это очень интересно! Конечно, какие-то «мероприятия», которые декларируют цель «сохранения родного языка» (в регионах очень любят слово мероприятия), проводятся, но чаще всего они такие фольклорные – на сцену выходят вокальные ансамбли в ярких костюмах, поют народные песни.
Но нельзя, чтобы язык ассоциировался только с уходящими деревенскими традициями! Запереть язык в бревенчатые стены этнографического музея – если вы хотите, чтобы он сам собой, тихо и быстро умер, то лучше ничего не придумаешь.
Мне кажется, что довольно вдохновляющий пример – это использование малых языков за пасхальной литургией в храме Христа Спасителя, когда евангельское зачало читается в том числе на разных малых языках. Огромное количество людей смотрит эту трансляцию по телевизору – можно себе представить, как они радуются, слушая, как их родной язык звучит в этой торжественной обстановке.
Я уж не знаю, насколько использование малых языков за богослужением помогло бы евангельской проповеди и вообще целесообразно (перевод богослужения ведь, как известно, сложный и больной вопрос), но для малых языков это, по-моему, точно было бы хорошо. Посмотрите, как отлично сохранился, пускай и в несколько измененной форме, церковнославянский – а ведь в обычной жизни ни на чём похожем уже давно никто не говорит…
Святое Евангелие (церковно-славянский язык). Фото orthodox-books.ru
– Есть мнение, что носители русского языка относятся к носителям других языков внутри России с некоторым снобизмом. И даже не просто к самим языкам, а и к региональным фонетическим особенностям, например. На телевидение не возьмут ведущую с ярко выраженным вятским акцентом. Это правильно или нет?
– Вообще-то нужно сказать, что и то, и то – объективная реальность: и существование разных языков и диалектов, и разные мнения, отношения, коннотации, которые с ними в нашем большом многоязычном сообществе связаны. Более того, это очень частая ситуация: много где «стандартный» вариант языка считается престижным, а местный язык или диалект прочно связан в сознании с социальной неуспешностью и необразованностью.
Так что это в каком-то смысле неизбежно. (Читатели этой рубрики, наверное, уже привыкли, что лингвисты очень спокойно относятся к тому, что вызывает у всех нормальных людей бурю эмоций!) Мне самому, конечно, более симпатично другое мнение: каждый язык и каждый диалект представляет самостоятельную – и немалую – культурную ценность, поэтому их совсем не нужно ни стыдиться, ни презирать.
А случай с окающей телеведущей немножко другого рода: сфера употребления диалекта отличается от сферы употребления литературного языка, и это совершенно нормально: в принципе, литературный язык нужен в том числе для того, чтобы на нём говорили СМИ. Вот если вообразить такую безумную ситуацию, что вятчане вдруг сильно заинтересуются своим собственным диалектом, и кто-нибудь начнет на нём писать, и возникнет особая окающая норма – тогда, может быть, и телеведущая будет возможна.
– Нужно ли изучать в школе (например, факультативно) малые языки того региона, где эта школа находится?
– Да, конечно! По-моему, совсем неплохо, если русскоязычные дети несколько лет (ну, хотя бы ознакомительно: крайностей, как и всегда, нужно избегать) будут заниматься хакасским или горным марийским. Изучают же в школах краеведение – а необычный язык, на котором говорят и говорили на твоей родной земле, по-моему, гораздо интереснее, чем дата основания молокозавода.
В Мордовии, например, дело сейчас так и обстоит: в некоторых школах с пятого по восьмой класс преподают «родной язык» (в зависимости от района – мокшанский или эрзянский); в райцентрах, где есть несколько школ, у родителей есть определенная свобода выбора: отдавать ребенка в ту школу, где местный язык преподается, или в ту школу, где такого предмета нет.
Другое дело, что нужно понимать: сама по себе школа может поддержать или чуть-чуть улучшить владение языком, но уж никак не спасти его от исчезновения. Много ли кто (особенно в провинции) после школьного курса английского языка свободно говорит по-английски? А ведь методики преподавания малых языков разработаны еще хуже.
Поэтому носители малых языков должны понимать: чтобы ваше поколение не стало последним, говорящим на вашем языке, обязательно надо с самого начала говорить на нём с детьми – другого способа сохранить язык нет. Более того: чем больше вы будете с ними говорить, чем больше информации, так сказать, поступит на вход, тем сильнее и богаче будет язык следующего поколения.
Аншлаг в Саранске, указывающий название улицы на трех официальных языках Мордовии:
русском, мокшанском и эрзянском. Фото commons.wikimedia.org
– Как заинтересовать людей языковыми вопросами?
– Я думаю, что нужно просто пытаться. Всё-таки я почему-то очень верю в нашу современную популярную лингвистику; о языковом разнообразии можно делать не менее интересные просветительские проекты, чем, например, о модной эволюционной биологии. А, по-советски говоря, повышение языковой сознательности трудящихся (особенно в тех регионах, где говорят на малых языках) – задача, которая тоже не кажется невозможной.
Некоторую надежду внушает пример нивхского языка, языка-изолята (то есть не принадлежащего ни к одной известной языковой семье), на котором говорят – еще говорят! – на Сахалине и в устье Амура. Еще недавно нивхское сообщество пребывало в состоянии растерянной апатии: язык исчезал прямо на глазах, и, казалось, сделать было ничего невозможно – на четыре очень непохожих друг на друга диалекта в общей сложности приходилось уже меньше ста носителей.
Газета на нивхском языке «Нивх Диф» (Нивхское слово). Фото rbardalzo.narod.ru
Ситуацию начали менять исследователи из университета Хельсинки (Екатерина Груздева, Юха Янхунен и другие), которые уже два года занимаются ревитализацией (возрождением) нивхского языка. Во-первых, они стали проводить очень простые акции, направленные на повышение престижа нивхского языка – повесили в местных магазинах ценники по-нивхски, собрали школьников, заново покрасили вместе с ними старую обшарпанную автобусную остановку – и написали на ней нивхское название населенного пункта.
Удивительно, но это очень важно – не сдаваться молча, а делать что-нибудь такое, что вселяло бы в сообщество чувство уверенности. Кроме этого, хельсинкские лингвисты организовали несколько программ «учитель-ученик»: полноценный носитель нивхского регулярно встречается с несколькими изначально не говорящими по-нивхски учениками, и они вместе занимаются какими угодно делами, стараясь сначала хотя бы немного, а потом всё больше и больше говорить при этом по-нивхски. Это более естественно и в конечном счете более действенно, чем переписывать предложения и искать слова в толстом словаре – и уже приносит какие-то плоды: ученики плохо, с ошибками, но заговорили по-нивхски…
– Вам нравится, как говорят нынешние школьники? Они грамотные или надо кричать «Караул!», как многие и делают?
– Обо всех нынешних школьниках я, конечно, не могу ничего сказать. Но последние несколько лет я принимаю участие в работе жюри заключительного этапа всероссийской олимпиады по русскому языку, поэтому моему наблюдению доступен срез в некотором смысле их лучшей части. Вообще мы стараемся быть такой альтернативой ЕГЭ: в ЕГЭ всё предельно формализовано, а у нас каждое задание предполагает развернутый ответ, иногда в качестве второго тура участники пишут эссе на какую-нибудь лингвистическую тему.
Общее впечатление такое: с культурой речи у участников всероса всё в порядке, а с культурой мысли – нет. Гладкие слова и умные термины с барабанной дробью рассыпаются по странице, а смысла из них извлечь так и не удается: почему вдруг тут возникло это предложение? по ассоциации? какое оно имеет отношение к тезису выше? И, конечно – штампы, штампы, штампы… Так что если и есть проблема, то может быть, скорее здесь.
– Какими словами вы успокоите тех, кто думает, что русский язык умирает?
– Это русский язык умирает? Посмотрите на водский язык в Ленинградской области: всё, буквально на наших глазах умерли почти все носители, осталось около пяти стариков – да летняя школа в деревне Краколье, где людей, с которыми бабушки в детстве говорили по-водски, пытается чему-то научить эстонский профессор Хейнике Хейнсоо.
Посмотрите на хантыйский: в сколько-нибудь крупных поселках люди лет шестидесяти еще говорят на языке, а из пятидесятилетних – уже почти никто. Посмотрите на камасинский – его последняя носительница умерла в 1989 году. Может быть, у русского языка дела идут всё-таки немножко лучше?
Языки действительно исчезают – и это слишком серьезная и печальная проблема, чтобы профанировать ее восклицаниями о том, как якобы умирает русский.