Потомки новомучеников: семья священномученика Александра Парусникова, старый дом и реанимация
12.02.2013.
Поповка
Наш дом — 1907 года постройки. Соседний дом, в котором жил священномученик Сергий Раменский, второй священник Троицкой церкви — 1819 года (священник Сергий Белокуров, расстрелян 7 марта 1938 года на полигоне Бутово — прим.ред.). На месте нашего дома был такой же дом, но в 1907 году он сгорел, и тогда был построен вот этот. Вся эта улица называлась раньше Поповка, здесь стояли дома причта — священников, псаломщиков, регентов… Сейчас это улица Первомайская.
Наша семья живет в этом доме уже больше века. Здесь жил мой дедушка, священномученик Александр Парусников, священник Троицкой церкви в Раменском. У дедушки было десять человек детей: Александр (старший), Сергей, Павел, Георгий, Надежда, Екатерина, Иван, Татьяна (умерла во младенчестве), Татьяна, Михаил.
После войны в живых из них остались только пятеро — остальные один за другим умерли от туберкулеза. Дело в том, что, как и многие другие семьи, нашу семью при советской власти «уплотнили» и вселили к нам в дом местного милиционера, который был болен открытой формой туберкулеза. И в результате наша бабушка во время войны практически каждый год хоронила взрослого сына.
Все дети отца Александра так или иначе переболели туберкулезом. В живых остались только два сына — Александр и Иван, и три дочки: Надежда, Екатерина и Татьяна. Причем старший сын Александр уехал в Орехово-Зуево. Оставшиеся дети к тому времени уже имели свои семьи, и когда бабушка, вдова отца Александра, в 1958 году умерла, они поделили дом на четыре части. С тех пор так мы и живем — у нас четыре отдельных входа, у всех свои комнаты. Но, по сути, мы все равно все вместе, живем одной семьей.
Александр, старший сын отца Александра, хотя и жил в Орехово-Зуево, а умер удивительным образом все равно здесь, в этом доме. Он приехал к моей маме на день ангела — он у нее 25 января, в Татьянин день. Причем из-за того, что дядя Саша не мог быть 25-го, праздник перенесли на 29-е. И вот он зашел, со всеми поздоровался, сел во главе стола и тут же умер от разрыва сердца… С тех пор мы, хотя мы люди и не суеверные, стараемся празднования дней рождения не переносить.
Сегодня потомков отца Александра Парусникова — несколько десятков человек, живы десять внуков, и еще есть правнуки, и праправнуки. Часть из них живет в Петербурге, часть — в Орехово-Зуево, часть в Москве. Полным составом в последние годы собираться трудновато — сестры мои в Петербурге уже старенькие, им за семьдесят. Но поддерживаем контакт, созваниваемся. А «малым составом» — те, кто живет в Раменском, — собираемся каждое воскресенье.
Три записки
Самая, наверное, важная и драгоценная вещь в нашем доме — это записки, который отец Александр написал в тюрьме. Три маленьких кусочка папиросной бумаги. Охранник вынес их за голенищем сапога. Надо сказать, что город наш и сейчас маленький, а тогда и тем более… Все друг друга знали, и к отцу Александру люди относились очень хорошо. Поэтому и в тюрьме охранники ему сочувствовали и как могли, помогали.
Одна записка — жене, Александре Ивановне, вторая — старшему сыну Сергею, третья — младшим детям. Моя мама и сестра десятки раз переписывали их… Вот такие слова:
«Дорогая Саша, спасибо тебе за то счастье, которое ты мне дала. Обо мне не плачь, это воля Божья».
«Мой дорогой Сережа, прощай. Ты теперь становишься на мое место. Прошу тебя не оставлять мать и братьев и сестер, и Бог благословит успехом во всех делах твоих. Тоскую по вас до смерти, еще раз прощайте».
«Дети мои, всех вас целую и крепко прижимаю к сердцу. Любите друг друга. Старших почитайте, о младших заботьтесь. Маму всеми силами охраняйте. Бог вас благословит».
Надо сказать, что бабушка, жена отца Александра, была женщина с характером, достаточно суровая. Все-таки десять детей… К сожалению, я ее практически не помню — мне было всего два года, когда ее не стало. Но от мамы я про нее очень много слышала. Она была очень сильной женщиной, — это помогло ей поднять в одиночку детей. Ведь она их растила не просто без мужа, но еще и в условиях изоляции от общества — они же были так называемая семья лишенцев.
Безусловно, многие здесь в Раменском ей помогали — те, кто помнили отца Александра и знали семью… Вообще она до последнего отказывалась верить, что отец Александр погиб. Эта была ее твердая позиция. Может быть, она делала так из-за детей… Все разговоры о расстреле она пресекала: нет, и все.
Конечно, в семье все догадывались, что могло быть на самом деле. Время было такое, что если человека арестовывали, было два варианта — или лагерь, или расстрел. Но бумага, которую бабушке выдали, гласила, что отец Александр был сослан на 10 лет в дальние лагеря без права переписки. И бабушка надеялась, что он не расстрелян и где-то жив…
Дата смерти — отсутствует
Старшая дочка отца Александра, Надежда, была самая бойкая из всех — она ездила по всем московским пересылочным тюрьмам, пыталась найти следы отца. Тогда искали родственников так: брали с собой справку об аресте и передачу. Подходили к окошку, куда сдавали передачу, клали справку и пакет. Если человека, означенного в справке, в тюрьме не числилось, передачу возвращали и говорили: «Нет такого». Надежда проделывала все это много раз, и однажды пришла с той же самой целью на Лубянку.
Надежда постучала, открылось окошко, она положила пакет и справку. Неожиданно дверь открылась и ей сказали: «Ну-ка, зайдите!». Она вошла, дверь за ней закрылась. Ее спросили: «Кто он Вам?». Она ответила: «Отец». Ей сказали: «Мы Вам больше искать не советуем!». Тетя Надя вспоминала этот случай много раз. Когда она вышла на улицу, ее, конечно, колотило от страха — ведь она могла запросто и не выйти наружу… После этого случая она побоялась продолжать поиски.
Потом в 1946 году бабушке выдали справку, что Парусников Александр Сергеевич скончался от рака желудка. Я лично видела этот документ, — увы, он куда-то у нас пропал… Такая небольшая справка, написанная от руки на простой бумаге. Но до конца своих дней бабушка отказывалась признавать, что дедушка умер. Она не разрешала служить по отцу Александру панихиды, совершать какие-либо заупокойные обряды.
Так получилось, что у нас есть общая семейная могила. Часть родственников там захоронены, а от могил остальных, когда так называемое Новое кладбище у нас в Раменском закрывалось, мы с мамой перенесли туда по горсточке земли — символически, просто, чтобы было одно место, где можно всех разом вспомнить. Мы там поставили общий памятник, где перечислены имена всех покойных родственников с датами жизни. Так вот у отца Александра там указана только дата рождения — 1879 год. Потому что даты смерти его никто до недавнего времени не знал.
Потомки священника
Когда отца Александра арестовали, у его детей сразу начались сложности. Даже самые маленькие, которые учились в школе, чувствовали это давление. Их унижали, как только могли, хотя они все учились прекрасно. Моя мама вспоминала, что, например, когда всем детям в школе давали завтраки, их, поповских детей, отсаживали в стороночку, на отдельную лавку. Кормить их было не положено. Во время уроков учителя стремились как-нибудь их задеть — моей маме, когда она отвечала урок, говорили: «Ну вот, начиталась псалтырЕй!»…
Несмотря на способности к учебе, высшее образование получили только двое из детей отца Александра — одна из дочерей и один сын, уже после войны. Конечно, вмешалась война — нужно было выживать…
Но надо сказать, что никто из детей отца Александра даже в советское время не скрывал, что они — дети священника. Моя мама вообще очень гордилась этим и даже как-то с вызовом порой об этом говорила. Далеко не во всех священнических семьях тогда так поступали. Например, мой отец — тоже сын священника, но когда они познакомились с моей мамой, он побоялся ей об этом сказать. Хотя она-то сразу сказала ему, что она — дочка священника. Мама позже много раз ему это «припоминала»… Она очень сильно на него за это обижалась.
Все дети отца Александра стремились как можно больше памяти о нем сохранить. Благодаря им до нас дошло столько вещей, о нем напоминающих — и иконы, и записки, и все эти справки… Сохранить все это было очень важным для моей мамы. Теперь это очень важно для меня, и я рада, что это очень важно и для моей дочери, Даши.
Все потомки отца Александра остались верующими людьми, хотя степень воцерковленности у всех разная. Кто-то больше соблюдает посты и обряды, кто-то — меньше. Думаю, тут сказалась дедушкина позиция. Он был сам интеллигентный человек, с высшим образованием, и на детей в плане следования традиции он никогда не давил. Мы все всегда знали, что христианство — это свободный выбор. У каждого — свой путь к Богу.
Наверное, поэтому многие из нас, внуков, стали серьезнее относиться к вере только в конце жизни. Например, моя двоюродная сестра Ирина, тоже внучка отца Александра, которая сейчас живет в Петербурге, — она сейчас стала очень много духовной литературы читать, и в храм ходит как никогда раньше…
Хотя основные церковные праздники мы в семье всегда отмечали. Иконы у нас всегда стояли, мы старались соблюдать посты. Когда наш храм в Раменском был закрыт (храм был разграблен и осквернен в 1938 году — прим. ред.), члены семьи отца Александра стали ездить в другие храмы. Бабушка обычно ездила в Удельную (Троицкая церковь пос. Удельная — прим. ред.), а моя мама — в Игумново (Покровский храм в д. Игумново — прим. ред.).
Храм в Игумново был построен в один год с нашим, он даже несколько похож на него внешне. Несколько икон в том храме были взяты из храма в Раменском после его закрытия. Мои родители дружили с семьей отца Сергия, настоятеля храма в Игумново. Удивительно, что и у той, и у другой пары была одинаковая разница в возрасте между мужем и женой — мужья были на 19 лет старше жен.
Мой папа, когда мы приезжали в Игумново, пел в церковном хоре, читал Апостол. Я, сколько себя помню, при всем этом присутствовала. Честно говорю, до определенного возраста я там просто присутствовала — не понимала ничего. Мы, конечно, старались свои эти поездки не афишировать. Но я четко помню, что мама никогда мне не запрещала говорить, что мы ходим в храм.
Самые яркие мои детские воспоминания — это о том, как мы добирались в Игумново на Пасхальную службу. Автобусы туда не ходили, такси было поймать трудно — редкий водитель туда соглашался ехать. А, бывало, даже посадит нас в машину, а как увидит на дороге пост ГАИ, то и говорит: «Все, высаживайтесь, дальше я не поеду!». Каждый год была замечательная история — как мы добирались в церковь. То мы шли по обочине дороги, то через поле, то через железнодорожную насыпь…
А мама еще всегда старалась меня на Пасху по-особенному нарядить. Для нее это считалось обязательным — чтобы на Пасху было новое платье. Так было принято в семье — еще бабушка всем девочкам шила новые платья к Пасхе. Точнее, старшей Наде шила новое, а остальным — перешивала из старых. И вот, когда мы дойдем до храма, мы все уже усталые, в грязи… Но радость необычайная всегда была! Отец Сергий был в плане устава очень строгим, но он всегда умел создать в храме ощущение праздника.
На все основные церковные праздники мы старались попасть в храм, а потом в доме устраивали застолье. Летом, когда погода позволяла — ставили стол в саду, на воздухе. На Троицу собиралось особенно много родственников, приезжали все, вне зависимости от того, приглашали их или нет. Несмотря на то, что храм наш Троицкий был закрыт, все помнили, что в Раменском — престольный праздник.
Помню, как в советское время трудно было достать продукты на Пасху. Творога было не достать, поэтому доставали молоко (моя подруга его даже как-то из Москвы привозила — в Раменском было не купить). И вот, у нас в доме стояли большие двадцатилитровые кастрюли, где молоко квасилось. И потом мы готовили творог на весь наш «колхоз». Хотелось всех угостить! Мы все приглашали друзей, я помню, как приводила студентов, с которыми мы вместе учились, потом коллег с работы… Все знали, что в нашем доме на Пасху — очень вкусно!
На границе жизни и смерти
Так получилось, что значительная часть родственников у нас по профессии медики. Мама моя была лаборант, я — врач-реаниматолог, моя дочь — ветеринар. Другая часть — с техническим образованием. Два моих брата закончили филиал МАТИ, оба работали в авиации; третий брат закончил педагогический институт, но работал тоже в авиации. Сестры, которые в Петербурге живут, тоже с техническим образованием, работали на ЛОМО. Правнуки отца Александра в основном, конечно, пошли в бизнес.
Я сама работала в Москве, в Институте пересадки органов имени академика Шумакова, в отделении реанимации. Заведующий отделением у нас был человек не просто верующий, но воцерковленный. Среди реаниматологов, кстати, вообще очень много верующих людей. Наверное, потому, что мы работали постоянно на границе жизни и смерти. И видели, как часто в жизни могут быть совершенно непредсказуемые ситуации.
Конечно, сегодня медицина совсем не такая, какая была прежде. Раньше врачи лечили больных, а сегодня они зарабатывают деньги. Когда это началось в нашем институте, я не стала там задерживаться. Заработала пенсию по выслуге лет и ушла. Коллегам сказала, что не могу делать то, за что потом перед Богом не отчитаюсь.
В данный момент я работаю в совершенно иной сфере — занимаюсь флористикой. Проводила не так давно спецкурс «Цветы в храме». Ко мне на обучение приезжали с разных приходов, в том числе с Бутовского полигона.
Возможно, как медик я смогу еще потрудиться. Сейчас я мечтаю у нас в Раменском создать сестричество. Я знаю, что такое уход за больными, умею это делать — и хотя сейчас мне это уже не по силам физически, но я могу научить этому других. Дело это крайне необходимое сегодня — недавно я полежала в больнице и поняла, насколько сестер милосердия в них не хватает… Больница у нас через дорогу, далеко ходить не надо, мы реально можем помочь ей, просто надо собрать команду.
Камень в борщевиках
О расстреле отца Александра мы доподлинно узнали только в 90-е годы, когда начали восстанавливать Троицкий храм, где служил дедушка. В советское время храм этот был превращен в завод (в храме располагались пивоваренный завод, затем макаронная фабрика и цех безалкогольных напитков — прим. ред.), а потом и вовсе заброшен. Стоял он пустой, полуразвалившийся, и только какая-то старушка-сторож его охраняла.
Первые молебны мы служили у ворот, за территорией храма, так как на территорию нас не пускали. Вешали на решетку икону Святой Троицы и молились… Потом нас стали пускать во дворе храма, потом на лестницу, потом и внутрь… Так мы, как лисы, туда и пробрались.
Потом подруга моей мамы Елизавета Алексеевна, очень активная женщина, как-то пришла и сказала: «Татьяна, давай мы с тобой восстановим храм!». Она зарегистрировала общину, и в 1989 году храм вернули верующим. К нам прислали служить замечательного батюшку из Данилова монастыря, отца Валентина Дронова.
Отец Валентин узнал историю нашей семьи и предложил: «Давайте пошлем запрос». Тогда как раз открылись архивы, и стало возможным узнать судьбу дедушки. Мама с сестрами тогда были еще живы, они послали запрос, и вскоре им пришел ответ, что их отец, Парусников Александр Сергеевич, расстрелян на полигоне Бутово 27 июня 1938 года.
Получается, что он был расстрелян почти сразу после того, как его увезли из Раменского в Москву. Увезли его в конце мая, 2 июня был суд и 27-го расстрел. И когда моя тетя ходила с передачами по тюрьмам, его в живых уже не было…
Как только мы узнали про Бутово, мы сразу же туда поехали — полигон был открыт по выходным. Там тогда ничего не было — ни храмов, ни креста. Был только мемориальный камень. А вокруг росли огромные борщевики…
Теперь наша новая семейная традиция — в день расстрела отца Александра ездить на литургию в бутовский храм новомучеников. Я уже сказала своей дочери, что хочу, чтобы, когда меня не будет, все они всегда были в этот день там.
Мне очень нравится бутовский приход, я восхищаюсь отцом Кириллом (протоиерей Кирилл Каледа, настоятель храма новомучеников Российских на Бутовском полигоне), он так много там делает, другого такого замечательного священника я не знаю… Он великолепный организатор и молитвенник. Жаль, что я не могу бывать там чаще — из-за дальности расстояний.
Вопрос о возмездии
Думаю, имена тех, кто писал доносы на новомучеников, не так важны. Мне кажется, отец Дамаскин (игумен Дамаскин (Орловский) — прим. ред.), составляя жития новомучеников, очень правильно делает, что почти нигде не указывает имена доносителей. Наверное, это важно для историков, для специалистов. Но простым людям не так важно эти факты знать.
Например, в нашем случае — потомки человека, который написал донос на отца Александра, до сих пор живут на соседней улице. Мы с ними живем бок о бок много-много лет. Когда было опубликовано житие, они очень обиделись — была буря эмоций… Они подумали, что это мы, моя семья, специально что-то такое против них задумали. Они ничего не поняли насчет новомучеников — они поняли только, что их хотят задеть. Хотя сейчас я с женщиной из этой семьи в прекрасных отношениях.
На самом деле не так важно, кто именно донес. Тексты доносов все равно штампованные. Не донес бы этот — так донес бы второй, не второй — так третий… Все равно бы подобрали того человека, который скажет, «что нужно». Это была государственная политика.
Ни о каком «возмездии» по отношению к доносителям я не хочу думать. Зачем? В конце концов, все уже получили свое… Судьба того человека, который донес на отца Александра, была ведь очень тяжелой — он тоже был арестован, сын его трижды пытался покончить с собой, и в конце концов ему это удалось…
Семя Церкви
Многие вещи, которые сохранились у нас в доме, помнят отца Александра Парусникова. Это и его тюремные записки, и иконы, которые в каждой семье его потомков остались, и его книжный шкаф. Еще сохранился паспорт отца Александра — его я передала в Бутовский музей. Долгое время сохранялись в доме и его облачения, но потом дочки перешили их на платья и на юбки. Время было такое — ходить им было не в чем, материала тоже было не достать…
Еще остались вещи бабушки — ее молитвенник, поминальник. Что-то из посуды осталось. Среди прихожан в Раменском до сих пор есть бабушки, которые помнят отца Александра — кого-то он крестил, кого-то венчал.
Мы надеемся создать здесь какой то, пусть маленький, музей памяти отца Александра. Если, конечно, наш дом не будет уничтожен местной стройкой. У местных властей есть план по снесению этого дома. Взамен нам предлагают памятную стелу…
Диалог с властями нам вести очень трудно — эти люди не понимают, что такое дом, что такое семья…. Мы говорим с ними как будто на разных языках. Это люди невоцерковленные, они не понимают, зачем нам эта память. Они называют нас по-разному — «шанхай», «гнилушки». Что такое новомученики, эти люди просто не хотят знать.
Мне кажется, что неспроста наш дом простоял столько лет и дожил до нашего времени. Конечно, очень хочется, чтобы этот дом сохранился. Чтобы сюда могли прийти люди, посмотреть на все это. Мыслей у нас много. По совету отца Валентина мы сейчас регистрируем общественную организацию — общество памяти новомучеников Александра и Сергия Раменских. Возможно, это придаст нашему начинанию какой-то статус… Обидно, что многим людям со стороны кажется, что мы просто действуем в корыстных целях — хотим сохранить за собой землю в центре города.
Нами, современниками, еще до конца не осознан подвиг наших дедов-новомучеников. Это, действительно, очень сложная вещь. Когда у нас началась вся эта история со сносом дома и тяжбы с властями, мы у себя дома стали читать канон Бутовским новомученикам. И в этом каноне есть удивительные слова: «Кровь мучеников семя Церкви есть».
Но не все, даже воцерковленные, люди это осознают. Наверное, должно пройти еще какое-то время. Вообще люди, пришедшие в храм сегодня, и те, которые приняли веру от бабушек и дедушек, в чем-то отличаются друг от друга. Те, кто «на белом коне» влетел в Церковь в последние годы, часто были подвержены моде. А мода проходит… Самое грустное, что даже среди священников есть сегодня те, кто пришли сюда, поддавшись моде, а потом сожалеют, что получили здесь не то, что ожидали. У тех, кто принял веру в семье, этого нет. Они, конечно, часто не такие начитанные, образованные люди, не могут свою веру объяснить, но есть у них внутри какой-то внутренний стержень…
Хотя все очень сложно. Я часто думаю, как так могло получиться, что люди в 20-30-е годы так варварски разрушили свои храмы, убили священников… Ведь они же были потомственными верующими, с детства росли в православии! Я думаю, это потому, что уже до революции в народе зрело недоверие к клиру. Нравственность многих священнослужителей уже тогда оставляла желать лучшего, многие из них вели себя неподобающим образом, и таких становилось все больше и больше… Ведь, вдумайтесь, сколько в Бутово было расстреляно священников. Но ведь канонизированы как новомученики — лишь немногие из них.
Сейчас говорят о том, что на пороге новый 1937 год. Не думаю, что такие параллели уместны. Все-таки нынешнее государство не преследует цели уничтожения Церкви. Другое дело — сама Церковь. Мне кажется, что сейчас внутри Церкви проходят те же процессы, что и в годы гонений — просто с утроенной скоростью. И это меня очень пугает.
Конечно, Церковь — живой организм, и я верю, что он может исцелить себя сам. Но для этого нужно сохранять историческую память.
Справка:
Священномученик Александр Парусников родился в 1879 году в селе Троицко-Раменском Бронницкого уезда Московской губернии в семье священника Сергия Парусникова, служившего в церкви Живоначальной Троицы этого села.
Не намереваясь становиться священником, он поступил в Высшее техническое училище в Москве. До окончания училища оставался один год, когда отец сообщил ему, что предполагает выйти за штат, и призвал сына принять сан священника и занять его место. Александр Сергеевич согласился и, оставив техническое училище, сдал экстерном экзамены за весь семинарский курс.
В 1908 году Александр Сергеевич был рукоположен во священника к Троицкой церкви, в которой прослужил до своей мученической кончины. Был арестован 24 марта 1937 года по доносу лжесвидетеля и обвинен в пропаганде против государственного займа обороны СССР.
Во время допроса все лжесвидетельства он категорически отверг: «Контрреволюционную деятельность в момент проведения политической кампании государственного займа обороны я не проводил. На заем подписалась моя жена; когда она подписывалась, меня в этот момент дома не было, и по вопросу о займе я ни с кем не разговаривал и не беседовал».
2 июня 1938 года тройка НКВД приговорила отца Александра к расстрелу.
Протоиерей Александр Парусников был расстрелян 27 июня 1938 и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.
В 2001 году причислен к лику новомучеников и исповедников Российских.
Анастасия Коскелло, Православие и мир
Вернуться назад