Александр Пушкин. О народном воспитании

 Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий. Лет 15 тому назад моло­дые люди занимались только военного службою, старались отличаться одною светской образованностию или шалостями; литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления; воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний. 10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разго­вор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на пра-вительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заго­воры, замыслы более или менее кровавые и безумные.

 Ясно, что походам 1813 и 1814 года, пребыванию наших войск во Фран­ции и Германии должно приписать сие влияние на дух и нравы того поко­ления, коего несчастные представители погибли в наших глазах; должно надеяться, что люди, разделявшие образ мыслей заговорщиков, образу­мились; что, с одной стороны, они увидели ничтожность своих замыслов и средств, с другой - необъятную силу правительства, основанную на си­ле вещей. Вероятно, братья, друзья, товарищи погибших успокоятся вре­менем и размышлением, поймут необходимость и простят оной в душе своей. Но надлежит защитить новое, возрастающее поколение, еще не наученное никаким опытом и которое скоро явится на поприще жизни со всею пылкостию первой молодости, со всем ее восторгом и готовностию принимать всякие впечатления.

 Не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего отече­ства; воспитание, или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла. Не просвещению, сказано в высочайшем манифесте от 13-го июля 1826 года, но праздности ума, более вредной, чем праздность телес­ных сил, недостатку твердых познаний должно приписать сие своеволь­ство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупоз­наний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нра­вов, а конец-погибель. Скажем более: одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия.

 Чины сделались страстию русского народа. Того хотел Петр Великий, того требовало тогдашнее состояние России. В других землях молодой человек кончает круг учения около 25 лет; у нас он торопится вступить как можно ранее в службу, ибо ему необходимо 30-ти лет быть полковни­ком или коллежским советником. Он входит в свет безо всяких основа­тельных познаний, без всяких положительных правил: всякая мысль для него нова, всякая новость имеет на него влияние. Он не в состоянии ни поверять, ни возражать; он становится слепым приверженцем или жал­ким повторителем первого товарища, который захочет оказать над ним свое превосходство или сделать из него свое орудие.

 Конечно, уничтожение чинов (по крайней мере, гражданских) представ­ляет великие выгоды; но сия мера влечет за собою и беспорядки бесчис­ленные, как вообще всякое изменение постановлений, освященных вре­менем и привычкою. Можно, по крайней мере, извлечь некоторую пользу из самого злоупотребления и представить чины целию и достоянием про­свещения; должно увлечь все юношество в общественные заведения, подчиненные надзору правительства; должно его там удержать, дать ему время перекипеть, обогатиться познаниями, созреть в тишине училищ, а не в шумной праздности казарм.

В России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое без­нравственное: ребенок окружен одними холопями, видит одни гнусные примеры, своевольничает, не получает никаких понятий о справедливос­ти, о взаимных отношениях людей, об истинной чести. Воспитание его ограничивается изучением двух или трех иностранных языков и началь­ным основанием всех наук, преподаваемых каким-нибудь нанятым учите­лем. Воспитание' в частных пансионах не многим лучше; здесь и там оно кончается на 16-летнем возрасте воспитанника. Нечего колебаться; во что бы то ни стало должно подавить воспитание частное.

 Надлежит всеми средствами умножить невыгоды, сопряжённые с оным (например, прибавить годы унтер-офицерства и первых гражданских чи­нов). 

 'Уничтожить экзамены. Покойный Император, удостоверюсь в ничтоже­стве ему предшествовавшего поколения, желал открыть дорогу просве­щенному юношеству и задержать как-нибудь стариков, закоренелых в безнравствии и невежестве. Отселе указ об экзаменах, мера слишком де­мократическая и ошибочная, ибо она нанесла последний удар дворянско­му просвещению и гражданской администрации, вытеснив все новое по-коление в военную службу. А так как в России все продажно, то и экзамен сделался новой отраслию промышленности для профессоров. Он похо­дит на плохую таможенную заставу, в которую старые инвалиды пропус­кают за деньги тех, которые не умели проехать стороною. Итак (с такого-то году), молодой человек, не воспитанный в государственном училище, вступая в службу, не получает вперед никаких выгод и не имеет права требовать экзамена.

 Уничтожение экзаменов произведет большую радость в старых титу­лярных и коллежских советниках, что и будет хорошим противудей-ствием ропоту родителей, почитающих своих детей обиженными.

 Что касается до воспитания заграничного, то запрещать его нет ника­кой надобности. Довольно будет опутать его одними невыгодами, сопря­женными с воспитанием домашним, ибо, 1-е, весьма немногие станут пользоваться сим позволением; 2-е, воспитание иностранных университе­тов, несмотря на все свои неудобства, не в пример для нас менее вредно воспитания патриархального. Мы видим, что Н. Тургенев, воспитывав-шийся в Геттингенском университете, несмотря на свой политический фанатизм, отличался посреди буйных своих сообщников нравственнос-тию и умеренностию — следствием просвещения истинного и положи­тельных познаний. Таким образом, уничтожив или, по крайней мере, сильно затруднив воспитание частное, правительству легко будет занять­ся улучшением воспитания общественного.

 Ланкастерские школы входят у нас в систему военного образования и, следовательно, состоят в самом лучшем порядке.

 Кадетские корпуса, рассадник офицеров русской армии, требуют физи­ческого преобразования, большого присмотра за нравами, кои находятся в самом гнусном запущении. Для сего нужна полиция, составленная из лучших воспитанников; доносы других должны быть оставлены без ис­следования и даже подвергаться наказанию; чрез сию полицию должны будут доходить и жалобы до начальства. Должно обратить строгое вни­мание на рукописи, ходящие между воспитанниками. За найденную по­хабную рукопись положить тягчайшее наказание; за возмутительную — исключение из училища, но без дальнейшего гонения по службе; наказы­вать юношу или взрослого человека за вину отрока есть дело ужасное и, к несчастию, слишком у нас обыкновенное.

 Уничтожение телесных наказаний необходимо. Надлежит заранее вну­шить воспитанникам правила чести и человеколюбия; не должно забы­вать, что они будут иметь право розги и палки над солдатом; слишком жестокое воспитание делает из них палачей, а не начальников.

 В гимназиях, лицеях и пансионах при университетах должно будет продлить, по крайней мере, 3-мя годами круг обыкновенный учения, по мере того повышения и чины, даваемые при выпуске.

 Преобразование семинарий, рассадника нашего духовенства, как дело высшей государственной'важности, требует полного особенного рассмот­рения.

 Предметы учения в первые годы не требуют значительной перемены. Кажется однако ж, что языки слишком много занимают времени. К чему, например, 6-летнее изучение французского языка, когда навык света и без того слишком уже достаточен? К чему латинский или греческий? Позво­лительная ли роскошь там, где чувствителен недостаток необходимого.

 Во всех почти училищах дети занимаются литературою, составляют об­щества, даже печатают свои сочинения в светских журналах. Все это от­влекает от учения, приучает детей к мелочным успехам и ограничивает идеи, уже и без того слишком у нас ограниченные.

 Высшие политические науки займут окончательные годы. Преподава­ние прав, политическая экономия по новейшей системе Сея и Сисмонди, статистика, история.

 История впервые годы учения должка быть голым хронологическим рассказом происшествий, безо всяких нравственных или политических рассуждений. К чему давать младенствующим умам направление однос­тороннее, всегда непрочное? Но в окончательном курсе преподавание ис­тории (особенно новейшее) должно будет совершенно измениться. Мож­но будет с хладнокровием показать разницу духа народов, источника нужд и требований государственных; не хитрить, не искажать республи­канских рассуждений, не позорить убийства Кесаря, превознесенного 2000 лет, но представить Брута защитником и мстителем коренных поста­новлений отечества, а Кесаря честолюбивым возмутителем. Вообще не должно, чтоб республиканские идеи изумили воспитанников при всту­плении в свет и имели для них прелесть новизны.

 Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. «История государства Российского» есть не только произведение великого писате­ля, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна рус­ским; сверх ее истории, ее статистика, ее законодательство требуют осо­бенных кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить отече­ству верою и правдою, имея целию искренно и усердно соединиться правительством в великом подвиге улучшения государственных поста­новлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном недобро­желательстве.

 Сам от лебя я бы никогда не осмелился представить на рассмотрение правительства столь недостаточные замечания о предмете столь важном, каково есть народное воспитание: одно желание усердием и искреннос-тию оправдать высочайшие милости, мною не заслуженные, понудило меня исполнить вверенное мне препоручение. Ободренный первым вни­манием Государя императора, всеподданнейше прошу Его Величество дозволить мне повергнуть пред ним мысли касательно предметов, более мне близких и знакомых.

 15 ноября 1826 г.

Текст «Записки» взят из академического Полного собрания сочинений А. С. Пушки­на, т. 11, М., 1949, с. 43-47.

P.S. «В последние годы своей жизни, проникнутый живым и теплым религиоз­ным чувством, Пушкин прилежно изучил повествование Четьи-Минеи и пе­реложил на простой язык, доступный всякому, повествование о житии пре­подобного Саввы игумена. Участвовал в составлении исторического Словаря о Святых, прославленных в Российской Церкви, который предпринят был од­ним из бывших лицейских воспитанников, и отдал об этой книге отчет в «Современник»: здесь он удивляется людям, часто не имеющим понятия о жизни того Святого, имя которого носят от купели до могилы. Находил на­слаждение в чтении Евангелия и многие места заучивал наизусть. Живо по­мнил молитву, произносимую в дни Великого Поста, и благоговейное сочув­ствие к ней выразил в стихотворении «Молитва» («Отцы-пустынники и жены непорочны»...). Важнейшие события в жизни Пушкина, по собственному его признанию, совпадали с днем Вознесения Господня, в который он и родился (26 мая 1799 года): и поэт имел намерение выстроить в селе Михайловском церковь во имя Вознесения Господня, хотя ранняя смерть не позволила ему осуще­ствить этого благого намерения». (Владимир Новаковский. Биографические рассказы. Александр Сер­геевич Пушкин. Спб, 1863, с. 54—55).