Исполнять долг, возложенный Богом (к 150-летию И.А. Бунина)

Алла Анатольевна Новикова-Строганова –

доктор филологических наук, профессор,

член Союза писателей России (Москва),

историк литературы

Исполнять долг, возложенный Богом (к 150-летию И.А. Бунина)

Я очень русский человек. Это с годами не пропадёт.

И. А. Бунин

ЧАСТЬ 1.

«ЖАЖДА ТВОРЧЕСТВА»

В октябре 2020-го года отмечается 150-лет со дня рождения Ивана Алексеевича Бунина (1870–1953) – первого из русских писателей, удостоенного Нобелевской премии (1933).

В рассказе «Бернар» (1952) – одном из последних – Бунин оставил своего рода художественное завещание. Раздумья автора, дней которого «на земле осталось уже мало», над последними словами французского моряка по имени Бернар, перед смертью твёрдо сказавшего: «Думаю, что я был хороший моряк», – выливаются в оду жизни, прославление целесообразности устроения Божьего мира. Трагизм конечного земного существования преодолевается приближением к сокровенному смыслу бытия, который заключается для человека в том, чтобы всеми силами служить на земле своему призванию, исполнять долг, «возложенный на него Богом». Бунин размышляет: «Бог всякому из нас даёт вместе с жизнью тот или иной талант и возлагает на нас священный долг не зарывать его в землю. Зачем, почему? Мы этого не знаем. Но мы должны знать, что всё в этом непостижимом для нас мире непременно должно иметь какой-то смысл, какое-то высокое Божье намерение, направленное к тому, чтобы всё в этом мире "было хорошо”» ⁱ .

Писательское служение «высокому Божьему намерению» сродни апостольскому деланию. «Говорит ли кто,говорикак слова Божии; – наставляет Апостол Пётр, – служит ли кто,служипо силе, какую даёт Бог, дабы во всём прославлялсяБог через Иисуса Христа» (1-е Петра. 4: 11); «В усердии не ослабевайте, духом пламенейте; Господу служите» (Рим. 12: 11), – учит также Апостол Павел.

Рассказ Бунина, «пламеневшего духом» в творчестве, содержит реминисценцию евангельской притчи о рабах, получивших от господина своего таланты – каждому по его силе. Эта притча приложима к труду писателя. Он не вправе уподобляться тому «лукавому и ленивому рабу» , который, приняв свой «один талант», не употребил его в дело, не отдал в рост, но «пошёл и закопалегов землю и скрыл серебро господина своего» (Мф. 25: 18).

Говоря притчей о «таланте серебра» как денежной единице, Христос избрал образ­ность, доступную и близкую иудеям – ростовщикам, меновщикам, торговцам и мытарям. В то же время новозаветная метафора не подлежит материальному изме­рению. Подразумевается не имущественная мерка, а таланты духовные, получен­ные рабами Божьими от Господа в дар. Именно эти дары человек призван развивать и преумножать, отдавать на служение ближним :«даром получили, даром отдавайте»(Мф. 10: 8);«Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и это всё приложится вам» (Мф. 6: 33).

Знаменательно, что писатели Серебряного века – современники Бунина – также сравнили его талант с «серебром», уподобили «матовому серебру». Этот драгоценный «металл» выковывался сложно, порой мучительно. Бунин иногда расценивал его как «тягостное бремя». В рассказе «Цикады» писатель привёл самохарактеристику литературного творчества: «Кто и зачем обязал меня без отдыха нести бремя, тягостное, изнурительное, но неотвратимое, – непрестанно высказывать свои чувства, мысли, представления, и высказывать не просто, а с точностью, красотой, силой, которые должны очаровывать, восхищать, давать людям печаль или счастье?».

Ответ был сформулирован на закате дней Бунина в рассказе «Бернар» . Автор осознаёт, что талант не только дар, но и Божье задание, «и что усердное исполнение этого Божьего намерения есть всегда наша заслуга перед Ним, а посему и радость, гордость» (3, 491). Так, тяжкий крест, достойно пронесённый по дороге жизни, позволяет ощутить полноту и гармонию евангельской антиномии: «иго Моё – благо, и бремя Моё легко»(Мф.11: 30). Оценивая свой творческий путь, Бунин пришёл к мысли о том, что он, согласно евангельскому завету, «не зарыл свой талант в землю», работал «не за страх, а за совесть», «хорошо» выполнил своё предназначение: «ведь сам Бог любит, чтобы всё было "хорошо”. Он сам радовался, видя, что Его творения "весьма хороши”» (3, 492).

Формирование творческого дарования писателя началось в самом раннем детстве, проведённом в глуши дворянской усадьбы в Елецком уезде Орловской губернии, где «зимой безграничное снежное море, летом – море хлебов, трав и цветов» (3, 9). В автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева» (1927 – 1929, 1933) Бунин воссоздал историю развития собственной души и становления личности, поднимая тему на уровень общечеловеческий, философский, метафизический.

В начальных главах показано, как человек входит в мир и как мир встречает его со всеми радостями и печалями. Ребёнок отличается необыкновенной впечатлительностью, эмоциональностью, склонностью к созерцательности; интуитивно постигает неразрывную связь земного и небесного, дольнего и горнего. Робкая и нежная душа маленького героя устремляется в запредельное: «Солнце уже за домом, за садом, пустой широкий двор в тени, а я (совсем, совсем один в мире) лежу на его зелёной холодеющей траве, глядя в бездонное синее небо, как в чьи-то дивные и родные глаза, в отчее лоно своё. Плывёт и, круглясь, медленно меняет очертания, тает в этой вогнутой синей бездне высокое, высокое белое облако… Ах, какая томящая красота! Сесть бы на это облако и плыть, плыть на нём в этой жуткой высоте, в поднебесном просторе, в близости с Богом и белокрылыми ангелами, обитающими где-то там, в этом горнем мире!» (3, 9 - 10). В головокружительном космизме этой зарисовки соединяются конечность и бесконечность; жизнь внешняя растворяется в жизни внутренней. «Томление духа» – «томящая красота» – эстетически отзывчивому человеку, натуре творческой внушают ощущение неразрывной связи творения и Творца, жажду полного слияния с Ним.

«Слышать зов пространства, знать бег времени – редкому человеку (а тем более ребёнку) Бог даёт такое» ⁱⁱ . Бунину была щедро отмерена необыкновенная острота чувств и душевных движений: «зрение у меня было такое, что я видел все семь звёзд в Плеядах, слухом за версту слышал свист сурка в вечернем поле, пьянел, обоняя запах ландыша или старой книги…» (3, 86).

В дальнейшем эти качества проявились в формировании неповторимой писательской манеры. Одна из её особенностей – в умении передать состояние мира внутреннего в ясных образах мира внешнего: красках, звуках, ароматах. Окружающее пространство, узнаваемое в своих приметах как природа среднерусской полосы, в лирической преображённости становится «пейзажем души», одинаково свойственным и бунинской поэзии, и прозе, на которой неизменно лежит поэтический отпечаток. Сам Бунин сознавал себя прежде всего поэтом и огорчался, когда его считали в первую очередь прозаиком.

Первый поэтический сборник молодого автора «Стихотворения. 1887 – 1891» был издан в Орле в начале 1890-х годов. Орловский период жизни (1889 – 1892), с которым связаны дорогие для писателя воспоминания о юности, начале литературной деятельности, первой любви, сыграл огромную роль в становлении всей творческой судьбы Бунина. Уже на склоне лет вдали от Родины у него родилось следующее лирическое признание: «Когда я вспоминаю о Родине, передо мною прежде всего встаёт Орёл, затем Москва, великий город на Неве, а за ними вся Россия»; «Не думайте, что я славословлю Орёл оттого, что стар, что влачу долгие годы на чужбине, что мне близок этот город по воспоминаниям юношеских лет. И то правда, в Орле вышла первая книга моих стихотворений, там я печатал в орловской губернской газете перевод "Песни о Гайавате”, там постиг Родину, проникся её красотой, там любил, там слагал о ней стихи».

Орёл воспринимался Буниным как «город Лескова и Тургенева» (3, 168). Литературно одарённый юноша стремился на родину великих писателей. Он приехал сюда в начале марта 1889 года и тогда ещё не знал, что и сам, подобно своим знаменитым землякам, прославит Орёл – это литературное гнездо – «доброю славою во всём цивилизованном мире».

Молодого автора, чьи стихи уже были опубликованы в петербургском журнале «Родина», пригласила к сотрудничеству издательница газеты «Орловский вестник» Надежда Семёнова ⁱⁱⁱ . Работая в редакции, Бунин, по его воспоминаниям, «был всем, чем придётся, – и корректором, и передовиком, и театральным критиком» ^iv . В «Орловском вестнике» увидел свет целый ряд бунинских рассказов, очерков и стихотворений.

Писатель И.П. Белоконский – член орловского литературного кружка – вспоминал о Бунине: «уже тогда о нём говорили как о выдающемся поэте. Стройный, лет 23 – 24-х молодой человек, немного выше среднего роста, худой, он бросался в глаза своим, я бы сказал, поэтическим обликом. Кружок Бунин посещал с какою-то весьма красивою, изящною девушкой, что ещё более обращало всеобщее внимание».

Имя этой девушки было скрыто в одном из бунинских стихотворений под инициалами посвящения «В.В.П.» - Варваре Владимировне Пащенко. Ей суждено было стать «радостью, несказанным счастьем, мукой и страданием» Бунина. Почти сорок лет спустя историю своей незабвенной любви Бунин поведал в повести «Лика» , включённой в художественную автобиографию « Жизнь Арсеньева» . На страницах этого романа – очень личных, исповедальных – раскрывается душа автора, «легко ранимая, независимая, до удивления нежная». Психологическое повествование организуется лирически и ритмически, подобно тургеневскому чуду поэтической прозы цикла "Senilia” («Стихотворения в прозе») . И вовсе не случайно упоминаются имена самого Тургенева, его персонажей, когда Бунин показывает едва уловимый момент предчувствия любви, её зарождения: «уже вечерело. "Вы любите Тургенева?” - спросила она. <…> Тут недалеко есть усадьба, которая будто бы описана в "Дворянском гнезде”. <…> И мы пошли куда-то на окраину города, в глухую, потонувшую в садах улицу, где на обрыве над Орликом, в старом саду, осыпанном мелкой апрельской зеленью, серел давно необитаемый дом <…> Мы постояли, посмотрели на него через низкую ограду, сквозь этот ещё редкий сад, узорчатый на чистом закатном небе… Лиза, Лаврецкий, Лемм… И мне страстно захотелось любви» (3, 178 - 179).

«Всё моё чувство состоит из поэзии, – писал Иван Бунин Варваре Пащенко. – О, Варенька, если б Господь дал нам здоровья и счастья! Как я хочу его – этого счастья, радости и красоты жизни!.. Как я хочу быть для тебя здоровым, смелым, стройным, чтобы в глазах светилась молодость и жизнь… Так много у меня в душе образов, жажды творчества! И любовь к тебе, как к моему другу, к поддержке жизни моей, и эти желания, желания запечатлеть жизнь в образах, в творческом слове – как всё это иногда окрыляет меня!».

«Жажда творчества», окрылявшая Бунина, проявилась в те годы и в его таланте переводчика. Вершиной мастерства признан перевод «Песни о Гайавате» Генри Лонгфелло (1807 – 1882), впервые опубликованный в 1896 году на страницах «Орловского вестника». За этот труд Бунин был удостоен звания Пушкинского лауреата, почётного академика изящной словесности Российской академии наук. До сих пор поэму Лонгфелло мы читаем внепревзойдённом бунинском переводе.

Как переводчик Бунин необыкновенно бережен к звучащему слову, деликатен. Ему удаётся сохранить своеобразие и музыкальность поэтической речи подлинника, в основу которого положен эпос североамериканских индейцев. В предисловии Бунин дал восторженную оценку поэме Лонгфелло: «Она воскрешает перед нами красоту девственных лесов и прерий, воссоздаёт цельные характеры». Это поистине «замечательное воспроизведение природы и человеческой жизни» проникнуто идеей преодоления розни во имя мира и жизнестроительства на началах веры в Бога, добра и правды:

Вы, в чьём юном, чистом сердце

Сохранилась вера в Бога,

В искру Божью в человеке;

<…> Вам бесхитростно пою я

Эту Песнь о Гайавате!

<…> О его рожденье дивном,

О его великой жизни:

Как постился и молился,

Как трудился Гайавата,

Чтоб народ его был счастлив,

Чтоб он шёл к добру и правде^v.

Художническая установка на безыскусственность и чистоту стиха проявилась и в ранней, и в зрелой лирике Бунина. Высокую оценку современников получил его поэтический сборник «Листопад» (1901), в котором были отмечены «душевное равновесие, простота, ясность и здоровье» (К.И. Чуковский). Не остался равнодушным к бунинской поэзии А. Блок, подчеркнувший, что «цельность и простота стихов и мировоззрения Бунина <…> ценны и единственны в своём роде»^vi. А.И. Эртель писал Бунину: «Люблю Ваши стихи, простые, без нынешних выкрутас и сверхъестественных напряжений фантазии и языка» ^vii .

Естественность и непринуждённость Бунина-поэта выражались и в том, как он, по воспоминаниям современников, читал свои стихи: не декламировал, а произносил их, как бы разговаривая сам с собою. Это была принципиальная позиция. В отношении к поэзии он считал недопустимыми манерность, театраль­ность, вычурность. Своё убеждение Бунин перенёс и на страницы прозы. Например, в повести «Митина любовь» (1924) есть эпизод, когда герой испыты­вает мучительное чувство стыда за свою подругу, в то время как она со сцены декламирует стихи: «читала она с той пошлой певучестью, фальшью и глупостью в каждом звуке, которые считались высшим искусством чтения <…> она не говорила, а всё время восклицала с какой-то назойливой томной страстно­стью, с неумеренной, ничем не обоснованной в своей настойчивости мольбой» (2, 316).

Противник всякой пошлости и неискренности – Бунин проявил себя как продолжатель традиций русской классики, от Пушкина до Фета: «Пушкин был для меня в ту пору подлинной частью моей жизни. <…> больше всего был я с Пушкиным. Сколько чувств рождал он во мне!» (3, 116 - 117).

В поэзии Бунин использовал самый широкий спектр средств художественной выразительности. При всей точности, конкретности наблюдений и зарисовок всегда остаётся нечто неуловимое, что особенно одухотворяет поэтические образы, оттенки и переливы душевных движений, эстетически воплощённые в слове. Весь мир сосредоточен в душе поэта. Это даёт ему ощущение счастья и полноты жизни: « Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне»(«Вечер» . 1909).

Устанавливая связи конкретного момента с непреходящим, вечным, Бунин умеет передать гармонию бытия во вселенском масштабе. Так, в стихотворении «Летняя ночь» (1912) пересекаются сферы земные и небесные:

Прекрасна ты, душа людская! Небу

Бездонному, спокойному, ночному

Мерцанью звёзд подобна ты порой!

По ощущению ценности каждого мига жизни в перспективе вечности и бесконечности мироздания эти стихи соотносимы с поэтическим шедевром Фета «На стоге сена ночью южной…» , лирический герой которого осознаёт себя как любимое Божье творение на Земле:

Земля, как смутный сон немая,

Безвестно уносилась прочь,

И я, как первый житель рая,

Один в лицо увидел ночь.

Он испытывает захватывающее дух чувство полёта, растворённости во вселенском пространстве. Однако космическая необъятность не пугает человека, который постигает, что он «в руке Божьей», и ощущает неизменную поддержку высших сил – «длани мощной»:

Я ль нёсся к бездне полуночной,

Иль сонмы звёзд ко мне неслись?

Казалось, будто в длани мощной

Над этой бездной я повис.

И с замираньем и смиреньем

Я взором мерил глубину,

В которой с каждым я мгновеньем

Всё невозвратнее тону.

Тема Божьей милости, христианского упования на высшее заступничество и тема родной земли, Родины в её русских приметах («полевые пути меж колосьев и трав») особенно пронзительно соединились в бунинском стихотворении «И цветы, и шмели, и трава, и колосья…» (1918):

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной…

Срок настанет - Господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я всё - вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав -

И от сладостных слёз не успею ответить,

К милосердным коленям припав.