Хирург Николай Пирогов: трудный путь к вере

Детство

Мыслитель считал, что в детстве закладывается основа личности, и поэтому подробно описал его на склоне лет в своем «Дневнике старого врача».

Мальчик рос в религиозной московской семье, проживавшей в доме близ церкви. Святой Троицы в Сыромятниках.

Его няня Катерина Михайловна мягко и ненавязчиво говорила с ним о Боге: «Я не слыхал от нее никогда ни одного бранного слова; всегда любовно и ласково останавливала упрямство и шалость; мораль ее была самая простая и всегда трогательная, потому что выходила из любящей души. «Бог не велит так делать, не делай этого, грешно!» - и ничего более.

Помню, однако же, что она обращала внимание мое и на природу, находя в ней нравственные мотивы. Помню как теперь, Успеньев день, храмовый праздник в Андроньевском монастыре; монастырь и шатры с пьяным, шумящим народом, раскинутые на зеленом пригорке передо мной как на блюдечке, а над головами толпы - черная грозовая туча; блещет молния, слышатся раскаты грома. Я с няней у открытого окна и смотрим сверху.

«Вот смотри, – слышу, говорит она, – народ шумит, буянит, а не слышит, как Бог грозит; тут шум да веселье людское, а там, вверху, у Бога - свое». – Это простое указание на контраст между небом и землей, сделанное, кстати, любящей душой, запечатлелось навсегда, и всякий раз как-то заунывно настраивает меня, когда я встречаю грозу на гулянье».

Знаком свыше посчитали Николай и его близкие успешную сдачу им экзаменов на медицинский факультет университета всего в 12 лет, тем более время было трудное – отец разорился, и нечем было платить за учебу в пансионе. Родители даже не мечтали о таком счастье, вспоминал позже Николай Иванович:

«Отец повез меня из университета прямо к Иверской и отслужил молебен с коленопреклонением. Помню отчетливо слова его, когда мы выходили из часовни. «Не видимое ли это Божье благословение, Николай, что ты уже вступаешь в университет? Кто мог на это надеяться?»

Брожение умов

В Московском университете юный Пирогов попал в среду студентов-нигилистов, отрицающих, согласно европейской ученой моде, Бога, мораль, нравственность. Их вечеринки он вспоминает в дневнике:

«Является, например, какой-то гость... хромой, бледный, с растрепанными волосами... И услыхав, что кто-то из присутствующих говорил другому что-то о браке, либерал 1824 года вдруг обращается к разговаривающим: «Да что там толковать о женитьбе! Что за брак! На что его вам? Кто вам сказал, что нельзя спать с любой женщиной, хоть бы с матерью или с сестрой? Ведь это все ваши проклятые предрассудки: натолковали вам с детства ваши маменьки да бабушки, а вы и верите. Стыдно, господа, право, стыдно!»

«Яркий свет современной науки ослепил нас, прежде ходивших впотьмах», – сделает позже вывод Пирогов. Путаное мировоззрение было характерно и для многих декабристов, подобных же борцов с режимом, «либералов 1824 года».

Стеснительный подросток Пирогов почти не участвовал в горячих диспутах взрослых студентов, лишь иногда пугая своими взглядами богобоязненную мать и няню. Тем не менее, он перенял материалистические взгляды старших (не приходя все же к отрицанию Бога и тем более к богохульству).
По окончании университета Пирогова отправили в Дерпт (Тарту) для написания докторской диссертации. В выборе предмета – хирургии, которая прежде ему казалась наукой грязной и непонятной, он снова видит знак свыше: «сдается, что где-то издалека какой-то внутренний голос подсказал хирургию».

Идеал наставника

Студенты аплодировали Пирогову, когда он заканчивал лекции, он филигранно овладел скальпелем, творя им чудеса. Герр профессор был на пути благополучия и преуспевания. И для учащихся было неожиданностью то, что их наставник, наживая себе множество врагов среди богатых врачей-практиков, с нравственных христианских позиций подверг жесточайшей критике современную ему рыночную медицину. Он заявил, что в ней процветают эгоизм и тщеславие, приоритет открытия ценится выше самого открытия, из-за сбережения коммерческих тайн исчезает доверие между врачами, которые губят больных, прикрываясь лживой статистикой.

Пирогов впервые признался в опубликованных отчетах об операциях, что в результате ошибки погубил больного, и коллеги со слезами на глазах пожимали руку этому смелому искреннему человеку. Он же с тревогой чувствовал, что сам стал как хирург бестрепетно относиться к чужой боли.

После переезда в 1840 году в Петербург Пирогов получил от Николая I почти всю полноту власти для реформирования хирургии России: он утверждал заведующих кафедр всех университетов, консультировал завод по производству хирургических инструментов, руководил двумя госпиталями и бесплатно работал еще в четырех больницах, проведя в общей сложности более 12000 операций. И испытал глубочайшее потрясение, убедившись, что операция часто сравнима по трагическим последствиям с тяжелым ранением, и ее надо рассматривать как последний путь спасения.

Для этого важно, чтобы в специалисте, хорошо умеющем производить разрезы, не погиб «внутренний человек», способный любить людей – делает вывод Пирогов. А это качество воспитывается не наукой, а верой.

В его дневнике он, сделавший столько добра людям, признавался: «...Бесплатная практика была у меня в то время делом научного интереса... Но любви к людям и жалости или милосердия в сердце у меня не было. Все это пришло... постепенно, вместе с развитием потребности веровать».
После этого становится понятно, каких качеств не хватает нашим ретивым «реформаторам», беспрестанно сравнивающим себя с хирургами, причиняющими боль.

Бессмертие в любви

В 1842 году Пирогов женился по страстной любви на Екатерине Березиной. «В первый раз я пожелал бессмертия - загробной жизни. Это сделала любовь, - вспоминал Николай Иванович в дневнике ту волшебную, чудесную пору. - Захотелось, чтобы любовь была вечна, так она была сладка». Его жена почти не появлялась в модных салонах и гостиных. Она не тяготилась затворничеством, растила дома сына, ждала мужа с работы. Но любви не суждено было долго продлиться. Зимой 1846 года Екатерина Дмитриевна умерла при рождении второго ребенка.

Ученый тяжело переживал ее смерть и, вероятно, надеясь воскресить любимую или мечтая о встрече их душ, стал, по его признанию, «полуспиритом». В этот период он одним из первых применил эфирный наркоз при операциях. Возможно, поэтому у него появляется идея, что душа представляет собой сверхтонкий эфир, окутывающий атомы живого. В этой идее и продолжении борьбы он увидел путь к бессмертию.

Слабые отказываются от идеалов и самопознания и теряют право на бессмертие, или переходят на путь вражды и насилия и тоже теряют его: «Кто был так несчастлив, неспособен, ленив и ничтожен, что не хотел воспользоваться самой высшей способностью человека развить сознание себя до самопознания и одерживать через то верх над материей - тот должен отказаться от бессмертия, которого он не в состоянии был и предчувствовать. Много званых, мало избранных» – писал он в обнаруженных после его смерти записках того времени. Тогда он находился на перепутье между мистикой и христианством.
Четыре года Николай Иванович оставался одиноким после смерти жены. Однажды ночью он получил (вероятно, во сне) пророчество, запечатленное в стихах 1850 года: «О! Лейтесь слезы вдохновенья!» В них говорилось о будущем педагогическом поприще великого врача, новой любви и духовном бессмертии. Действительно вскоре на вечере Пирогов встретил незнакомку, покорившую его сердце. «Я сразу понял: она!» - рассказывал позже ученый о вспыхнувшем чувстве к двадцатилетней баронессе Александре фон Бистром. Со своей избранницы он взял клятву - помочь в достижении духовного бессмертия, которая отражена в стихотворении «Мать-мачеха», посвященном Саше:

«Блага земные, счастье мирское, житейские страсти,
Шум и забавы, корысть и волненье - все в жертву принесть.»

Николай Иванович любил свою «душку Сашу», ценил в ней религиозно-мистическую натуру и посвятил ей несколько стихотворений, в которых трактовались сюжеты Евангелия. Мыслитель, разочаровавшийся в науке, искал близкого человека, готового разделить все испытания на пути, предназначенном ему Богом.

Вскоре Пирогов вошел в круг ближайших советников выдающейся женщины России – великой княгини Елены Павловны, в котором высшим достоинством государственного деятеля считалось сочетание религиозно-мистического духа и рационального разума, не враждующего с духом. Эти качества отличали зачинателей движения сестер милосердия княгиню Екатерину Хитрово, княгиню Екатерину Бакунину, баронессу Эдит фон Раден, саму Елену Павловну. Высокодуховные, тонкие натуры, покровители, помощники и советчики ученых, писателей, прекрасные организаторы — эти женщины создавали особую нравственную атмосферу высшего света.

Позже Пирогов ушел из медицины в педагогику, отошел от спиритизма и написал в конце жизни об учении Христа: «Мы ни минуты не можем сомневаться в том, что этому учению суждено быть неугасимым маяком на извилистом пути нашего прогресса». Известно, что на этом пути ему помогли преосвященный Иннокентий - миссионер Православия среди северных народов, который вел беседы с Николаем Ивановичем, его духовник в Киеве отец Василий Каменский, где педагогом Пироговым были открыты первые воскресные школы, знакомящие молодых женщин, детей, мастеровых с азами науки и мудростью Закона Божьего.

Ученый-паломник

Пирогов прошел, как ищущий истину паломник, сложную дорогу, испытав сомнения, неверие, неземную любовь, искушения властью, специальностью, славой – к вере, к христианству, к Православию.

Сколько пациентов и раненых спас этот верующий ученый, отказавшись от ненужных опасных ампутаций, уродующих человека, в пользу гипсования, сберегательной медицины. Наоборот, догматизмом, утопиями, принесшими несчастья обществу (классовыми, национальными, рыночными, экологическими и др.) закончили ученые, не ищущие пути к Богу, часто осыпанные наградами, но - «по плодам их узнаете их».

В своем дневнике мыслитель неоднократно сам обещал рассказать о своем приходе к вере в начале 50-х годов, но записи трагически обрываются именно на описании этого периода. О дневнике Пирогова лучше всего сказал С.Л. Франк: «Можно только пожалеть, как мало русское общество и прежде, и в особенности теперь, обращало внимание на эту замечательную философскую и религиозную исповедь одного из самых крупных и выдающихся русских умов второй половины XIX в.»

НЕВ №1 (87) март 2010 года
Игорь Захаров
Журнал «Санкт-Петербургский университет» №29 (3688),
10 декабря 2004 года