В ветхозаветной церкви, состоящей в основном из евреев, распятие, как известно, не применялось, и казнили, по обычаю, тремя способами: побивали камнями, сожигали живьем и вешали на дереве. Поэтому "и пишется у них о висельниках: "проклят всякий висящий на древе" (Втор. 21:23)", поясняет Святитель Димитрий Ростовский (Розыск, ч. 2, гл. 24). Четвертая же казнь - усечение головы мечом - прибавилась у них в эпоху Царств.
      А крестная казнь была тогда языческой Греко-Римской традицией, и еврейский народ познал ее лишь за несколько десятилетий до Рождества Христова, когда римляне распяли их последнего законного царя Антигона. Поэтому в ветхозаветных текстах нет и не может быть никаких даже подобий креста в качестве орудия казни: как со стороны названия, так и со стороны формы; но, напротив, там имеется множество свидетельств: 1) о деяниях человеческих, образ креста Господня пророчески предобразовавших, 2) о предметах известных, силу и древо креста таинственно предначертавших и 3) о видениях и откровениях, самое страдание Господне предызобразивших.
      Сам же крест, как страшное орудие позорной казни, избранное сатаной знаменем смертоносности, вызывал непреодолимый страх и ужас, но, благодаря Христу-Победителю, он стал желанным трофеем, вызывающим радостные чувства. Поэтому и святой Ипполит Римский - муж Апостольский - восклицал: "и у Церкви есть свой трофей над смертью - это Крест Христов, который она носит на себе", и святой Павел - Апостол языков - писал в своем Послании: "желаю хвалиться (...) только крестом Господа нашего Иисуса Христа" (Гал. 6:14). "Смотри, сколь вожделенным и достолюбезным соделалось сие столь ужасное и поносное (позорное - славян.) в древности знамение жесточайших казней", - свидетельствовал святитель Иоанн Златоуст. И Апостольский муж - святой Иустин Философ - утверждал: "Крест, как предсказал пророк, есть величайший символ силы и власти Христовой" (Апология, § 55).
      Вообще же "символ" - по-гречески "соединение", и означает или средство, осуществляющее соединенность, или обнаружение невидимой реальности через видимую натуральность, или выражаемость понятия изображением.
      В новозаветной Церкви, возникшей в Палестине в основном из бывших иудеев, сначала привитие символических изображений было затруднено по причине приверженности их к своим прежним преданиям, строго запрещавшим изображения и тем самым ограждавшим ветхозаветную церковь от влияния языческого идолобесия. Впрочем, как известно, Промысл Божий уже тогда давал ей много уроков символического и иконографического языка. Например: Бог, запретив пророку Иезекилю говорить, повелел ему начертать на кирпиче изображение осады Иерусалима в "знамение сынам израилевым" (Иез. 4:3). И понятно, что со временем, при увеличении числа христиан из других народов, где традиционно допускались изображения, такое одностороннее влияние иудейского элемента, конечно же, ослабевало и постепенно исчезало совсем.
      Уже с первых веков христианства, по причине преследования последователей распятого Искупителя, христиане принуждены были скрываться, исполняя свои обряды втайне. А отсутствие христианской государственности - внешней ограды Церкви и продолжительность такого угнетенного положения отразились на развитии богослужения и символики.
      И по сей день сохранились в Церкви меры предосторожности для охранения самого учения да и святынь от зловредного любопытства врагов Христовых. Для примера, Иконостас - порождение Таинства причащения, подлежащего предохранительным мерам; или диаконский возглас: "елицы оглашенные изыдите" между литургиями оглашенных и верных, несомненно, напоминает нам, что "мы совершаем Таинство, затворив двери, и запрещаем непосвященным быть при оном", пишет Златоустый (Беседа 24, Мф.).
      Вспомним, как известный Римский лицедей и мим Генесий по приказу императора Диоклетиана в 268 году выставлял в цирке на посмешище Таинство крещения. Какое чудесное действие оказали на него произнесенные слова, видим из жития блаженного мученика Генесия: покаявшись, он принял крещение и вместе с приготовленными для публичной казни христианами "был первым усечен главою". Этот далеко не единственный факт поругания святыни - пример того, что многое из христианских тайн сделалось известным язычникам уже давно.
      "Мир сей, - по слову Тайновидца Иоанна, - весь лежащий во зле" (1 Ин. 5:19), и есть та агрессивная среда, в которой Церковь борется за спасение людей и которая вынудила христиан уже с первых веков употреблять условный символический язык: сокращения, монограммы, символические изображения и знаки.
      Этот новый язык Церкви помогает посвящать новообращенного в тайну Креста постепенно, разумеется, с учетом его духовного возраста. Ведь необходимость (как добровольного условия) постепенности в раскрытии догматов оглашенным, готовящимся к принятию крещения, основана на словах Самого Спасителя (см. Мф. 7;6и1 Кор. 3:1). Именно поэтому святитель Кирилл Иерусалимский разделил свои проповеди на две части: первую -из 18 огласительных, где ни слова о Таинствах, и вторую - из 5 тайноводственных, объясняющих верным все церковные Таинства. В предисловии он убеждает оглашенных не передавать услышанное посторонним: "когда опытом изведаешь высоту преподаваемого, тогда узнаешь, что оглашаемые недостойны слышать его". И святитель Иоанн Златоуст писал: "я желал бы открыто говорить об этом, но опасаюсь непосвященных. Ибо они затрудняют беседу нашу, заставляя нас говорить неясно и прикровенно" (Беседа 40, 1 Кор.). О том же говорится и у блаженного Феодорита, епископа Киррского: "о божественных тайнах, по причине непосвященных, беседуем прикровенно; по удалении же таковых, которые сподобились тайноводства, тех учим ясно" (15 вопр. Числ.).
      Таким образом, изобразительные символы, ограждающие собой словесные формулы догматов и Таинств, не только улучшили способ выражения, но и, будучи новым священным языком, еще надежнее защитили церковное учение от агрессивного профанирования. Мы и до сего дня, как научил Апостол Павел, "проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную" (1 Кор. 2:7).