Сайт Образование и Православие > Литература > Дар неумолкающей совести. ( 200 лет Н.А. Некрасову – эхо юбилея)
Дар неумолкающей совести. ( 200 лет Н.А. Некрасову – эхо юбилея)10.10.2022. |
Алла Анатольевна Новикова-Строганова – доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России (Москва), историк литературы
«Где вы – певцы любви, свободы, мира
И доблести?.. Век «крови и меча»! На трон земли ты посадил банкира, Провозгласил героем палача…» («Поэту (Памяти Шиллера)» (1874) «…Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных»(Еф. 6:10–12).
Часть 1 Великий русский поэт Николай Алексеевич Некрасов (1821–1878) оставил нам замечательное художественное наследие, имеющее не только литературную ценность, но и поразительную историческую достоверность. Некрасовское лиро-эпическое творчество при всём его эстетическом своеобразии носит характер уникального документа. Это потрясающая правда о судьбе многострадальной русской земли, о жизни русского народа-страстотерпца: Мы надрывались под зноем, под холодом, С вечно согнутой спиной, Жили в землянках, боролися с голодом, Мёрзли и мокли, болели цингой. Грабили нас грамотеи-десятники, Секло начальство, давила нужда… Всё претерпели мы, Божии ратники, Мирные дети труда! Братья! Вы наши плоды пожинаете! Нам же в земле истлевать суждено… Всё ли нас, бедных, добром поминаете Или забыли давно?.. («Железная дорога» (1864)) [1] Забывать это нельзя, невозможно. В том числе для того, чтобы не считать тот самодержавно-бюрократический строй, ту буржуазно-капиталистическую эпоху, антинародную сущность которой во всём её безбожном безобразии раскрыл поэт, идеалом общественного устройства, как пытаются преподносить её сегодня с самых высоких политических трибун и священнических кафедр. Поделюсь своими личными впечатлениями о преподавании курса истории литературы в средней школе и в вузе на протяжении последних четырёх десятилетий и о восприятии молодыми людьми разных поколений творчества Некрасова. Оно, по моим наблюдениям, никогда не вызывало ни восторга, ни особого интереса у старшеклассников и студентов. Их отношение к некрасовской поэзии было более чем сдержанным. И вот почему. Молодым людям советского времени, которым внушалось: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди – надейся и жди», – эмоционально нелегко было читать стихи о вековечных муках и страданиях, беспросветной нужде и лишениях простого народа, об истерзанной русской земле: «И на родимую землю мою Все накипевшие слёзы пролью…» («Саша» (1855) – 4, 10). Советскому человеку представлялось, что всё это безысходное народное горе в нашей стране навсегда ушло в прошлое. Казалось также, что это вовсе не подходящие мотивы для высокого искусства поэзии. Вместо чарующей музыки лирических излияний наподобие фетовских: «Шёпот, робкое дыханье, трели соловья…» – стихи Некрасова наполнены иными звуками, режущими сердце и слух нестерпимой дисгармонией. Это «звуки барабанов, цепей, топора» (2, 152), скрипов, визгов, рыданий и стонов: Но напрасно мужик огрызается. Кляча еле идет – упирается; Скрипом, визгом окрестность полна. Словно до сердца поезд печальный Через белый покров погребальный Режет землю – и стонет она, Стонет белое снежное море… Тяжело ты – крестьянское горе! («Балет» (1866) – 2, 240) По верному отзыву современного Некрасову литературного критика М.А. Антоновича, поэт «не увлекал читателя картинностью, яркостью красок и фантастическим очаровательным блеском, а скорее убеждал его трезвою, простою правдою» [2] . Сам Некрасов говорил, что в этом «много Правды горькой и простой…» (2, 225). Он осознавал нетрадиционную «непоэтичность» своих стихов: «Нет в тебе поэзии свободной Мой суровый, неуклюжий стих…» (1, 162). Предвидя упрёки в «прозаичности» основного объекта изображения в его лирике, Некрасов обращается не только к современному ему поколению, но и словно бы к молодым людям будущего, сознавая, что им также не придётся жить в процветающем мире: Пускай нам говорит изменчивая мода, Что тема старая «страдания народа» И что поэзия забыть её должна, Не верьте, юноши! Не стареет она. О, если бы её могли состарить годы! Процвёл бы Божий мир!.. («Элегия» (1874) – 3, 151) И всё же некрасовские стихи ни в коем случае нельзя назвать «неуклюжими» . Современник поэта, литературный критик-почвенник Аполлон Григорьев, восторгаясь высоким лиризмом стихотворений Некрасова, обращался к нему: «Поэт! Поэт! Что же Вы морочите-то нас и "неуклюжим” стихом, и "догоранием любви?” Глубокая любовь к почве звучит в произведениях Некрасова, и поэт сам искренно сознаёт эту любовь» [3] . Некрасовское творчество – это настоящая лирика, задушевная, чуткая, наполненная свежими, неожиданными образами. Истинные шедевры, изумительные жемчужины русского поэтического искусства – многие стихотворения и поэмы Некрасова, в том числе любимые с детства, узнаваемые: «Дедушка Мазай и зайцы» ,«Генерал Топтыгин» ,«Крестьянские дети» (отрывок «Мужичок с ноготок»), «Школьник» ,«Накануне Светлого праздника» ,«Забытая деревня» с её рефреном «Вот приедет барин…» ; ставшие народными песнями «Коробейники» («Ой, полна, полна коробушка…» ), «Тройка» («Что ты жадно глядишь на дорогу…» ); «Мороз, Красный нос» с гимном русской женщине «Есть женщины в русских селеньях…» ;«Влас» , у которого «Сила вся души великая В дело Божие ушла…» , и другие. Народные ходатаи за правду, с их общим на всех крестом тяжких страданий, в хрестоматийном стихотворении «Размышления у парадного подъезда» (1858) глубоко в подтексте лирической образности уподоблены распятому Христу («крест» и «кровь» ): Загорелые лица и руки, Армячишка худой на плечах. По котомке на спинах согнутых, Крест на шее и кровь на ногах, В самодельные лапти обутых. (2, 47) Но у власть имущих – тех, к кому идут на поклон в поисках справедливости странники, – «на шее нет креста» : В груди у них нет душеньки, В глазах у них нет совести, На шее – нет креста! («Кому на Руси жить хорошо» (1878) – 5, 156) Крестьянских ходоков с их неизбывным горем, с извечными нерешёнными проблемами не допустили к высокопоставленной персоне даже на порог (в наше время простым людям также нереально добиться аудиенции у первых лиц хотя бы муниципального уровня, не говоря уже о региональном и тем более – федеральном): И пошли они, солнцем палимы, Повторяя: «Суди его Бог!», Разводя безнадёжно руками, И, покуда я видеть их мог, С непокрытыми шли головами… (2, 48) Человеком «с народным сердцем» [4] справедливо называл Некрасова критик Аполлон Григорьев. В многоголосом хоре народных стонов: За заставой, в харчевне убогой Всё пропьют бедняки до рубля И пойдут, побираясь дорогой, И застонут… Родная земля! Назови мне такую обитель, Я такого угла не видал, Где бы сеятель твой и хранитель, Где бы русский мужик не стонал? (2, 49) – громко звучит стон сердца самого поэта: Надрывается сердце от муки, Плохо верится в силу добра, Внемля в мире царящие звуки Барабанов, цепей, топора. («Надрывается сердце от муки…» (1863) – 2, 152) Стенания и стоны захлестнули всю русскую землю. Всеобщий стон измученного народа в финале «Размышлений у парадного подъезда» усилен многократным строфическим повтором. Анафора «Стонет он…» в предельном эмоционально-смысловом выражении передаёт великую скорбь всей народной России: «великою скорбью народной Переполнилась наша земля» , – а не только частное горе каждого без исключения простого человека: Стонет он по полям, по дорогам, Стонет он по тюрьмам, по острогам, В рудниках, на железной цепи; Стонет он под овином, под стогом, Под телегой, ночуя в степи; Стонет в собственном бедном домишке, Свету Божьего солнца не рад; Стонет в каждом глухом городишке, У подъезда судов и палат. (2, 49) К «властителям и судиям» обращает поэт свой праведный гнев, когда рисует образ одного из «вершителей» судеб страны, обрекающего народ на страдания: Не страшат тебя громы небесные, А земные ты держишь в руках, И несут эти люди безвестные Неисходное горе в сердцах. Что тебе эта скорбь вопиющая, Что тебе этот бедный народ? Вечным праздником быстро бегущая Жизнь очнуться тебе не даёт. (2, 48) В своих тягостных «Размышлениях…» о будущем народа Некрасов не был оптимистичен: Где народ, там и стон… Эх, сердечный! Что же значит твой стон бесконечный? Ты проснешься ль, исполненный сил, Иль, судеб повинуясь закону, Всё, что мог, ты уже совершил, – Создал песню, подобную стону, И духовно навеки почил?.. (2, 49) В социалистическую эпоху с её чаяниями скорого светлого будущего, которое будто бы вот-вот должно наступить, нужно только ещё больше усилий, ударного труда, побольше энтузиазма в строительстве коммунизма, – в эту эпоху тема беспросветных народных страданий отходила на второй план. Обществу дали надежду, поманили призрачным коммунистическим идеалом (сами основатели учения Маркс и Энгельс говорили именно о призраке: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма»). Ради этого призрака люди в СССР готовы были выносить всё тот же тяжкий рабский труд на заводах и фабриках, в колхозах и совхозах, на «стройках века». И не просто самоотверженно, с полной самоотдачей, а именно радостно, окрылённо, всё с той же «мечтой-идеей» . Да и стихи, песни были под стать: Я там, где ребята толковые, Я там, где плакаты «Вперёд», Где песни рабочие новые Страна трудовая поёт. Через несколько десятков лет все героические трудовые достижения советских людей были практически уничтожены. Заводы, фабрики в городах, сельскохозяйственные предприятия, животноводческие фермы, машинно-тракторные станции в сёлах были закрыты, разрушены. Русские деревни с их некогда кипучей, деятельной жизнью обезлюдели, вымерли... Результатами неимоверных усилий трудового народа воспользовалась кучка новых «хозяев жизни», безбожников-инородцев. Когда весь Советский Союз распевал: «Веселей, ребята, выпало нам Строить путь железный, а короче – БАМ» , никто не вспоминал некрасовские строки: Да не робей за отчизну любезную… Вынес достаточно русский народ, Вынес и эту дорогу железную – Вынесет всё, что Господь ни пошлёт! Вынесет всё – и широкую, ясную Грудью дорогу проложит себе. Жаль только – жить в эту пору прекрасную Уж не придётся – ни мне, ни тебе. (2, 170) Предсказание о русском трудовом народушке, о недостижимой для него «прекрасной поре» сохраняет свою актуальность до сего времени. В стихотворении «Железная дорога» поэт обращался к маленькому мальчику Ване и говорил, что даже ему не суждено будет увидеть чаемого светлого будущего. Вслед за Некрасовым спустя двести лет мы всё так же можем повторить нашим детям и внукам: «Жаль только–жить в эту пору прекрасную Уж не придётся–ни мне, ни тебе». Современники поэта воспринимали его произведения как манифест революционной демократии, призыв к национально-освободительной борьбе. Некоторым читателям прежде и сейчас (хотя многие ли теперь читают Некрасова?) его стихи казались излишне назидательными, тенденциозными. Однако элемент дидактизма в лирике вызван ничем иным, как всепоглощающей любовью Некрасова к народу. В сложном эмоционально-смысловом комплексе соединялись у поэта-гражданина пламенная любовь к измученной Родине и жгучая ненависть к её угнетателям: И веря и не веря вновь Мечте высокого призванья, Он проповедует любовь Враждебным словом отрицанья, – И каждый звук его речей Плодит ему врагов суровых, И умных, и пустых людей, Равно клеймить его готовых. Со всех сторон его клянут И, только труп его увидя, Как много сделал он, поймут, И как любил он – ненавидя! («Блажен незлобивый поэт…» (1852) – 1, 98) Именно такая «любовь-ненависть» воодушевляла Некрасова, служила источником вдохновения, что и обусловливало неповторимое идейно-художественное своеобразие его произведений. Муза поэта на протяжении всего его творческого пути – родная сестра страдающего народа. Такой она была в 1840-е годы («Вчерашний день, часу в шестом…» (1848)): Вчерашний день, часу в шестом Зашёл я на Сенную; Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую. Ни звука из ее груди, Лишь бич свистал, играя… И Музе я сказал: «Гляди! Сестра твоя родная!» (1, 69) Такой же «сестрой народа» оставалась некрасовская Муза и спустя тридцать лет, до конца 1870-х годов: Не русский – взглянет без любви На эту бледную, в крови, Кнутом иссеченную Музу… (« О Муза! я у двери гроба!» (1877) – 3, 218) и до последнего вздоха поэта: О Муза! наша песня спета. Приди, закрой глаза поэта На вечный сон небытия, Сестра народа – и моя! («Музе» (1876) – 3, 183) В романе «Три страны света» (1848) Некрасов выразил мысль о том, что всецелая увлечённость творца идеей предопределяет также высокую художественность его творения: «Когда художник до такой степени проникнут своей идеей, что не расстаётся с ней ни на минуту, что бы ни делал, о чём бы ни говорил, – верный признак, что произведение будет хорошо» [5] . В унисон звучат знаменитые строки некрасовской «Элегии» (1874): Я лиру посвятил народу своему. Быть может, я умру, неведомый ему, Но я ему служил – и сердцем я спокоен… Пускай наносит вред врагу не каждый воин, Но каждый в бой иди! А бой решит судьба… (3, 151) Духовное родство с народом, любовь к нему была не просто идеей, но являлась также глубоко личным чувством Некрасова. Это заметил и верно выразил его ровесник Фёдор Михайлович Достоевский (1821 – 1881): «любовь к народу была у Некрасова как бы исходом его собственной скорби по себе самом. < … В служении сердцем своим и талантом своим он находил всё своё очищение перед самим собой. Народ был настоящею внутреннею потребностью его не для одних стихов. В любви к нему он находил своё оправдание. Чувствами своими к народу он возвышал дух свой. <…> В любви к народу он находил нечто незыблемое, какой-то незыблемый и святой исход всему, что его мучило. А если так, то стало быть, и не находил ничего святее, незыблемее, истиннее, перед чем преклониться» [6] . Первое оригинальное произведение Достоевского – роман «Бедные люди» (1846) –было опубликовано в «Петербургском сборнике» , собранном и изданном Некрасовым. «Новый Гоголь явился», – с таким восторгом отозвался поэт о рукописи никому неизвестного тогда Достоевского, направившего свой писательский талант на защиту «бедных людей», «униженных и оскорблённых». Их жизнь сам Некрасов знал не понаслышке. Лишённый какой бы то ни было материальной поддержки за то, что посмел ослушаться деспота-отца, прочившего сыну карьеру на военной службе, поэт уже в юности на своём собственном горьком опыте познал ужасы нищеты, голода, беспросветной нужды. Молодой человек в свои неполные 17 лет, вопреки родительской воле, летом 1838 года уехал из родного имения Ярославской губернии в Петербург, чтобы заняться в столице литературой – делом, к которому чувствовал пылкое внутреннее призвание. Но поначалу юноше пришлось вести жизнь литературного подёнщика, чуть ли не раба: за жалкие гроши писать всё, что только можно было хотя бы где-нибудь опубликовать. Позднее в романе «Три страны света» , написанном совместно с его гражданской женой А.Я. Панаевой, Некрасов нарисовал образ тупого, жадного и высокомерного издателя, который с презрением прогоняет нищего молодого литератора, даже не удосужившись прочитать его произведение. Без сомнения, в этой сцене унижения начинающего писателя много автобиографического: «мальчишка какой, который с голоду пишет в шестом этаже <…> Да ведь он сам виноват. Приходит бледный, мизерный такой, жмётся, запинается, точно сейчас уличили его, что он платок из кармана украл… "Где вы служите?” – спрашиваю я. – Нигде, – говорит. "Какой ваш чин?” – Никакого, – говорит. <…> Ну, каков литератор? <…> – Какая же причина, – говорит, – вашего отказа? – Я рассмеялся. "Ну, какая причина? Ты, любезнейший, посмотри на себя, – говорю, – так и увидишь, какая причина”» (164–165). В стихотворении «Праздник жизни – молодости годы…» (1855) поэт писал о себе: Праздник жизни – молодости годы – Я убил под тяжестью труда И поэтом, баловнем свободы, Другом лени – не был никогда. (1, 162) Некрасов говорил о том времени: «Господи, сколько я работал. Уму непостижимо, сколько я работал». Но этот тяжкий труд не приносил ни морального удовлетворения, ни хотя бы скромного достатка. Некрасов вспоминал о начале 1840-х годов: «Это было самое горькое время. Ровно три года я чувствовал себя каждый день голодным. Не раз доходило до того, что я отправлялся в один ресторан, где дозволялось читать газеты, даже если ничего и не спросил для себя. Возьмёшь, бывало, газету, а сам пододвинешь к себе тарелку с хлебом и ешь». Даже в морозные зимы поэт носил тонкое холодное пальто, ночевал на чердаках, на личном опыте познал жизнь петербургских трущоб. Роман «Три страны света» открывается эпизодом, возможно, связанным с подлинной биографией Некрасова. В комнатушке главного героя Тимофея Каютина – бедного молодого дворянина – ранним утром 183⃰ года домохозяин выставил оконную раму, пока постоялец спал, чтобы хорошенько проморозить его и таким образом понудить жильца погасить долг по квартирной плате. Множество других автобиографических реалий, даже до мельчайших деталей, также вовлекаются в повествование: «Каютин отыскал старое пальто, <…> которое, впрочем, оказалось хоть куда, только петли прорваны» (33). Тем не менее «школа бедности» (243) не сломила Некрасова, а только укрепила его духовную решимость не оставлять избранного пути: «Я дал себе слово не умереть на чердаке. Нет, – думал я, – будет и тех, которые погибли прежде меня, – я пробьюсь во что бы то ни стало». Так же настроен его герой Каютин: «Я соберу все мои силы, – буду работать без сна и без отдыха, добьюсь, что жизнь наша будет обеспечена, счастье наше будет упрочено» (28), – клянётся он любимой девушке. В прямом смысле без сна и без отдыха работал сам Некрасов: «Я, бывало, запрусь, засвечу огни и пишу, пишу. Мне случалось писать без отдыху более суток. Времени не замечаешь, никуда ни ногой, огни горят, не знаешь, день ли, ночь ли; приляжешь на час, другой и опять за то же…» Слово, данное самому себе: выбиться из нищеты, реализовать свой талант «во что бы то ни стало», – Некрасов сдержал: Но с детства прочного и кровного союза Со мною разорвать не торопилась Муза: Чрез бездны тёмные насилия и зла, Труда и голода она меня вела – Почувствовать свои страданья научила И свету возвестить о них благословила… («Муза» (1852) – 1, 100) Он стал первостепенным поэтом, знаменитым издателем, редактором и автором легендарных журналов «Современник» и «Отечественные записки » – сверхпопулярных в России середины XIX века. В них Некрасов сумел сплотить наилучшие литературные силы страны, среди которых были Ф.М. Достоевский, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, А.Н. Островский, Л.Н. Толстой, М.Е. Салтыков-Щедрин. Наконец, Некрасов заработал свой вожделенный «миллион» , который грезился ему ещё в годы голодной юности. Некоторые отзвуки жизненного пути поэта слышны в строфах его «современной баллады» «Секрет» (1855): Огни зажигались вечерние, Выл ветер и дождик мочил, Когда из Полтавской губернии Я в город столичный входил. В руках была палка предлинная, Котомка пустая на ней, На плечах шубёнка овчинная, В кармане пятнадцать грошей. Ни денег, ни званья, ни племени, Мал ростом и с виду смешон, Да сорок лет минуло времени – В кармане моём миллион! (1, 160–159) Впрочем, в этой балладе представлена совсем другая история – предсмертная исповедь, позднее раскаяние старого богача-скряги, который нажил своё состояние воровством и грабежами. В некрасовском творчестве показано, что в России это самый обычный и привычный путь первоначального сколачивания капиталов: Где сплошь да рядом – видит Бог! – Лежат в основе состоянья Два-три фальшивых завещанья, Убийство, кража и поджог! («Современники» (1875) – 4, 240) Продолжение следует. [1] Некрасов Н.А. Железная дорога // Некрасов Н.А. Собр. соч.: В 15 т. – Л.: Наука, 1981– 2000. – Т. 2. – С. 169–170. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы. [2] Антонович М.А. Несколько слов о Николае Алексеевиче Некрасове, 1878 // Русская критика XVIII–XIX веков. – М.: Просвещение, 1978. – С. 381. [3] Григорьев А. Стихотворения Н. Некрасова // Григорьев А. Литературная критика. – М.: Худож. лит., 1967. – С. 486. [4] Там же. – С. 458. [5] Некрасов Н.А., Панаева А.Я. Три страны света. – Курск, 1960. – С. 243. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц. [6] Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1877 год. Глава вторая, I, IV // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. – Т. 26. – Л.: Наука, 1984. – С. 123–126.
Часть 2 Один из антигероев сатирической поэмы «Современники» с говорящей фамилией Зацепин в порыве запоздалой откровенности, когда сам же он явился причиной гибели своего единственного сына, признаётся: Я – вор! Я – рыцарь шайки той Из всех племён, наречий, наций, Что исповедует разбой Под видом честных спекуляций! <…> Где позабудь покой и сон, Добычу зорко карауля, Где в результате – миллион Или коническая пуля! (4, 240) Возвращаясь к разговору о современном восприятии поэта студентами филологического факультета (другие вряд ли читают Некрасова), надо отметить весьма показательную особенность. Нынешним молодым людям его творчество уже не кажется архаичным, устаревшим, как представлялось молодёжи в советский период. Наоборот, познакомившись с поэмой «Современники» сегодня, юноши и девушки единодушно подтверждают своё впечатление некой удивительной «машины времени»: то ли мы переместились в эпоху, описанную Некрасовым, то ли он перенёсся в день нынешний и является нашим современником, очевидцем происходящего в России здесь и сейчас, изображая в точности эпоху дикого капитализма. Поэма открывается меткой характеристикой этой эпохи. Подмечено и выражено настолько верно, что некрасовские слова сразу же стали универсальной крылатой фразой: Я книгу взял, восстав от сна, И прочитал я в ней: «Бывали хуже времена, Но не было подлей». (4, 187) В «Современниках» представлен целый свод «новейших господ». Это буржуа, капиталисты, ростовщики-банкиры, коррумпированная государственная администрация с армией жадных чиновников, сословие так называемых благородных, продавших честь и совесть ради преступной наживы: Грош у новейших господ Выше стыда и закона; Нынче тоскует лишь тот, Кто не украл миллиона. (4, 241) Все они видят свой идеал не в России, а в «американской мечте» о быстром обогащении: Бредит Америкой Русь, К ней тяготея сердечно… Шуйско-Ивановский гусь - Американец?.. Конечно! Что ни попало – тащат, «Наш идеал, – говорят, – Заатлантический брат: Бог его – тоже ведь доллар!..» (4, 241) Поклоняясь золотому тельцу: «идеал их – телец золотой» (2, 236), – истинного Бога они чтут только ханжески. Так, «миллионщик-мукомол» , привыкший умасливать остатки нечистой совести псевдорелигиозным благочестием, подобные советы раздаёт также своим преступным собратьям: Чтобы совесть успокоить, Поговей-ка ты постом, Да советую устроить Богадельный дом. Перед ризницей святою В ночь лампадки зажигай, Да получше, без отстою, Масло наливай! (4, 242–243) В сатирической поэме изобличена целая галерея таких лихоимцев. Среди них – персонаж с весьма характерной фамилией – Савва Антихристов. Его сообщник, такой же пособник антихриста – садист-мироед, «купчина толстопузый» с фамилией, не менее говорящей: Подошёл и Фёдор Шкурин. «Прочь! Не подходи! Вместо сердца грош фальшивый У тебя в груди! Ты ребёнком драл щетину Из живых свиней, А теперь ты тянешь жилы Из живых людей!» (4, 243) Ещё один из когорты «денежных мешков» беззастенчиво бахвалится: Уж лучше бить, чем битым быть, Уж лучше есть арбузы, чем солому… Сознал ты эту аксиому? Так, стало, не о чем тужить! (4, 247) Эти алчные, прожорливые вурдалаки, сосущие народную кровь, заглатывающие в свои адские утробы достояние и богатства России, не насытятся никогда, у них «иные аппетиты» : И то уж хорошо, что выиграл ты бой… Толпа идёт избитою тропой; Рабы довольны, если сыты, Но нам даны иные аппетиты… О Господи! Удвой желудок мой! Утрой гортань! Учетвери мой разум! Дай ножницы такие изобресть, Чтоб целый мир остричь вплотную разом (4, 247) Здесь и «жиды-банкиры» (4, 245), исполняющие свою «Еврейскую мелодию» . В ней подаются «толковые советы», как избежать ответственности, проворовавшемуся грабителю государственной казны: Денежки есть – нет беды, Денежки есть – нет опасности (Так говорили жиды, Слог я исправил для ясности). Вытрите слёзы свои, Преодолейте истерику. Вы нам продайте паи, Деньги пошлите в Америку. Вы рассчитайте людей, Вы распустите по городу Слух о болезни своей, Выкрасьте голову, бороду, Брови… Оденьтесь тепло. Вы до Кронштадта на катере, Вы на корабль… под крыло К на с ей финансовой матери. [1] Денежки – добрый товар, – Вы поселяйтесь на жительство, Где не достанет правительство, И поживайте как – царрр!.. (4, 245) О чужеродном кабальном иге, опутавшем Россию, настоятельно предупреждали Святые отцы – христианские подвижники. «Видимыми бесами» назвал иудеев в V веке святитель Кирилл, патриарх Александрийский; «самые души иудеев есть жилища демонов», – утверждал святитель Иоанн Златоуст. В Евангелии от Иоанна повествуется, как Господь Иисус Христос обличал сатанизм иудеев: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего» (Ин. 8: 44); «Кто от Бога, тот слушает слова Божии. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога» (Ин. 8: 47) . От общения с подобными безбожниками предостерегал апостол Павел: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою?» (2 Кор. 6: 14) Современник Некрасова, великий русский писатель Николай Семёнович Лесков в романе «На ножах» разоблачил один из распространённых способов многовековой массовой мимикрии противников Христа, подобных еврею Тихону Кишенскому – экс-нигилисту, жадному и хитрому ростовщику, мошеннику, продажному журналисту, вероломному интригану, шпиону, «полицианту», подлецу и предателю – словом, «деятелю на все руки» . Таким, как он, «нужен столбовой дворянин», в том числе и для того, чтобы под прикрытием славянских, особенно знатных, фамилий пробираться на руководящие должности, занимать ключевые посты в государственных, коммерческих, религиозных, общественных учреждениях России с целью кабалить, разлагать и уничтожать коренное население страны, глумясь над его христианскими идеалами и православной верой; маскируясь русскими именованиями и вывесками; снаружи рядясь в овечьи шкуры, будучи изнутри волками; фарисейски прикрываясь благими целями доброделания, безбожно обогащаться, получать свои барыши, выгоды, прибыли и сверхприбыли, служить не Богу, а мамоне. В одной компании с грабителями и коррупционерами – видный государственный деятель, носящий личину неподкупного борца с коррупцией: Гонитель воров беспощадный, Блистающий честностью муж Ждёт случая хапнуть громадный, Приличный амбиции куш! (4, 242) Все они чувствуют себя героями, «триумфаторами» (глава «Юбиляры и триумфаторы»), торжествующими «блестящую победу» в ограблении России: Мелькают крупные слова: «Герою много лет…» «Ликуй, Орёл!..» «Гордись, Москва!» «Бердичеву привет…» (4, 188) Ужасающе омерзительны паразитирующие на жизни страны и народа эти ликующие упыри. Общения с ними надо чуждаться, подобно тому, как следует избегать малейшего соприкосновения с гнусными тварями, мерзкими ядовитыми гадами: Прочь! Гнушаюсь ваших уз! Проклинаю процветающий, Всеберущий, всехватающий, Всеворующий союз!.. (4, 245 ) «Струны карающей лиры» (2, 231) в оригинальной мозаике поэмы задевают и «военных чинов» , и «статских тузов» , и «безличную сволочь салонов» (2, 232) – «Общество пёстрое: франты, гусары, И генерал, и банкир, и кулак» (4, 204) – всех, у кого на уме только деньги, нажива, капитал, стремление к безумной роскоши: Каждый графом живёт: Дай квартиру в пятьсот, Дай камин и от Тура кушетку. Одевает жену – Так, что только ну, ну! И публично содержит лоретку! («Финансовые соображения» (1861) – 2, 102) В поэме «Балет» (1866) Некрасов изобличает тлетворную атмосферу духовно-нравственного разложения, распада человеческих связей, физического вырождения: Разорило чиновников чванство, Прожилась за границею знать, Отчего оголело дворянство, Неприятно и речь затевать! (2, 233) Всеобщая продажность как следствие маниакальной одержимости идеей обогащения любыми путями доходит до крайних пределов. Даже молодые люди – и юноши, и барышни – готовы выставлять себя, свою юность на продажу. Но богатых дряхлых покупателей – охотников до такого «товара» – ещё требуется поискать: Тщетно юноши рыщут по балам, Тщетно барышни рядятся в пух – Вовсе нет стариков с капиталом, Вовсе нет с капиталом старух! (2, 233) Солидные капиталы в России, конечно, есть. Только сосредоточены они в руках у немногих: Есть в России ещё миллионы, Стоит только на ложи взглянуть, Где уселись банкирские жены, – Сотня тысяч рублей, что ни грудь! В жемчугах лебединые шеи, Бриллиант по ореху в ушах! В этих ложах – мужчины-евреи, Или греки, да немцы в крестах. (2, 235) Потребительским товаром также становится женская красота. Позавидуй! Эффект чрезвычайный! Бриллианты, цветы, кружева, Доводящие ум до восторга, И на лбу роковые слова: «Продаётся с публичного торга!» («Убогая и нарядная» (1857) – 2, 40) Представительницы прекрасного пола, напрочь лишённые возвышенных чувств, мечтают не о любви, а том, как бы продать свою красоту подороже: Вообще в бельэтаже сияло Много дам и девиц красотой. Очи чудные так и сверкали, Но кому же сверкали они? Доблесть, молодость, сила – пленяли Сердце женское в древние дни. Наши девы практичней, умнее, Идеал их – телец золотой, Воплощённый в седом иудее, Потрясающем грязной рукой Груды золота… (2, 236) Со времени создания этих некрасовских произведений с их социально-политической аналитикой словно ничего не изменилось. Поэт живёт в двух эпохах: в конце XIX-го века и в веке XXI-м. По-прежнему в России: Администрация – берёт И очень скупо выпускает, Плутосократия дерёт И ничего не возвращает («Что нового?» – 3, 221) Всё так же страна в глубоком финансовом кризисе: Из столиц каждый час Весть доходит до нас Про какой-то финансовый кризис. Эх! Вольно ж, господа, Вам туда и сюда Необдуманно деньги транжирить. («Финансовые соображения» (1861) – 2, 100) Процветания, обновления народной жизни к лучшему не замечается нигде и, по всей видимости, ждать его в скором будущем глупо: Что ж я не вижу следов обновленья В бедной отчизне моей? Те же напевы, тоску наводящие, С детства знакомые нам, И о терпении новом молящие Те же попы по церквам. В жизни крестьянина, ныне свободного, Бедность, невежество, мрак. Где же ты, тайна довольства народного? Ворон в ответ мне прокаркал: «дурак!» («Время-то есть, да писать нет возможности…» (1876) – 3, 173) Тех, кто ратует за идеалы «любви, свободы, мира» , в «век крови и меча» становится всё меньше: Где вы – певцы любви, свободы, мира И доблести?.. Век «крови и меча»! На трон земли ты посадил банкира, Провозгласил героем палача… («Поэту(Памяти Шиллера)» (1874) – 3, 166) При таком социально-политическом устройстве, когда «Душно! Без счастья и воли Ночь бесконечно длинна. Буря бы грянула, что ли? Чаша с краями полна!» (3, 64) –культивируются провокации, доносы, предательство: В наши дни одним шпионам Безопасно, как воронам В городской черте. («Праздному юноше» – 3, 225) Люди, неравнодушные к судьбе родины и народа, практически лишены возможности собраться с силами. Поле деятельности для честных и активных ограничено репрессивными механизмами, запущенными властью в полную силу: За желанье свободы народу Потеряем мы сами свободу, За святое стремленье к добру, – Нам в тюрьме отведут конуру. («За желанье свободы народу…» – 3, 228) Боль об истерзанном народе и о замученных его защитниках наполняется в некрасовской лирике молитвенным пафосом: Войди! Христос наложит руки И снимет волею святой С души оковы, с сердца муки И язвы с совести больной… Я внял… я детски умилился… И долго я рыдал и бился О плиты старые челом, Чтобы простил, чтоб заступился, Чтоб осенил меня крестом Бог угнетённых, Бог скорбящих, Бог поколений, предстоящих Пред этим скудным алтарём! («Тишина» (1857) – 4, 52) Это общая молитва с народом – едиными усты и единым сердцем : Всё население, старо и молодо, С плачем поклоны кладёт, О прекращении лютого голода Молится жарко народ. Редко я в нём настроение строже И сокрушённей видал! «Милуй народ и друзей его, Боже! – Сам я невольно шептал. – Внемли моление наше сердечное О послуживших ему… Об осуждённых в изгнание вечное, О заточённых в тюрьму, О претерпевших борьбу многолетнюю И устоявших в борьбе, Слышавших рабскую песню последнюю, Молимся, Боже, Тебе». («Молебен» (1876) – 3, 181) В стихотворении «Пророк» (1874) Некрасов создал идеальный образ выдающегося общественного деятеля – отважного борца со злом и с несправедливостью. Это не портрет Н.Г. Чернышевского (как учили в советской школе), а поэтическое выражение гражданского идеала. Однако земной путь такого пророка , отважно несущего заповеди Христа, – это крестный путь. Он исполнен страданий, заканчивается трагически, подобно земному пути Господа на Голгофе: Его ещё покамест не распяли, Но час придёт – он будет на кресте; Его послал Бог гнева и печали Рабам земли напомнить о Христе. (3, 154) Лирического героя некрасовской поэзии восхищает способность к самоотверженному служению Истине. Эта судьба представляется возвышенной и завидной: Есть времена, есть целые века, В которые нет ничего желанней, Прекраснее – тернового венка…( «Мать» (1868) – 3, 62) Но в себе самом поэт не находил достаточно сил, чтобы разделить такую судьбу. Оттого испытывал он настоящую духовную скорбь, постоянные укоры совести: Узы дружбы, союзов сердечных – Всё порвалось: мне с детства судьба Посылала врагов долговечных, А друзей уносила борьба. Песни вещие их не допеты, Пали жертвой насилья, измен В цвете лет; на меня их портреты Укоризненно смотрят со стен. («Скоро стану добычею тленья…» (1876) – 3, 176) Некрасову всегда казалось, что для родины и народа он сделал слишком мало – и в творческом плане, и в общественно-политической жизни: «Мне борьба мешала быть поэтом, Песни мне мешали быть бойцом» («З<и>не» (1876) – 3, 175) . Наделённый даром неумолкающей совести, он скорбел и «по себе самом» (согласно чуткому замечанию Достоевского), по своему собственному несовершенству: Любовь и Труд – под грудами развалин! Куда ни глянь – предательство, вражда, А ты молчишь – бездействен и печален, И медленно сгораешь от стыда. И Небу шлёшь укор за дар счастливый: Зачем тебя венчало им оно, Когда душе мечтательно-пугливой Решимости бороться не дано?.. («Поэту» (1877) – 3, 302) Зинаида Гиппиус в работе «Загадка Некрасова» (1938) справедливо и тонко отмечала, что поэту «был послан великий дар – Совесть, если в песнях его плачет она, и ею терзались его душа и тело. Не она ли подсказала – не уму, а сердцу его, что не нужно оправданья, нужно прощенье?» [1] Пусть не забывают об этом те «радетели» , которые даже и сегодня пытаются чернить имя великого Поэта, жонглируя фактами его частной жизни и оставляя в стороне его творческий подвиг: Много, я знаю, найдётся радетелей, Все обо мне прокричат, Жаль только, мало таких благодетелей, Что погрустят да смолчат. («Угомонись, моя Муза задорная…» (1876) – 3, 177) К «остервенелой толпе» злопыхателей, готовых побивать камнями за каждый нетвёрдый шаг или неверный «лиры звук» , но забывающих о Христовой заповеди: «кто из вас без греха первый брось < … камень» (Ин. 8: 7), обращался Некрасов в стихотворении «Зачем меня на части рвёте…» (1867): «Не оправданий я ищу, Я только суд твой отвергаю» (3, 45). «Некрасов никогда, ни перед кем и ни в чём, не оправдывался : он только просил прощенья. Родине, друзьям, врагам, любимой женщине он говорил "прости”! "Прости” было и последним, невнятно прошёптанным словом его перед кончиной» [2] . Как лирическое заклинание звучит шедевр некрасовской любовной лирики из «Панаевского цикла» стихотворений: Прости! Не помни дней паденья, Тоски, унынья, озлобленья, – Не помни бурь, не помни слёз, Не помни ревности угроз! Но дни, когда любви светило Над нами ласково всходило И бодро мы свершали путь, – Благослови и не забудь! («Прости» (1856) – 2, 30) Ещё в ранней молодости поэт задумывался о том, как совершится последний исход от земной жизни. В юношеский сборник стихотворений Некрасова «Мечты и звуки» было включено послание «Смерти» (1838). 17-летнему поэту мечталось, чтобы при переходе к «жизни неземной» душа была свободной от греховной суетности, молитвенно настроенной, чистой: Не приходи в часы волнений, Сердечных бурь и мятежей, Когда душа огнём мучений Сгорает в пламени страстей. <…> Приди ко мне в часы забвенья И о страстях и о земле, Когда святое вдохновенье Горит в груди и на челе; <…> Когда я мыслью улетаю В обитель к Горнему Царю, Когда пою, когда мечтаю, Когда молитву говорю. Я близок к Небу – смерти время! Нетруден будет переход; Душа, покинув жизни бремя, Без страха в Небо перейдёт… (1, 188–189) Спустя 40 лет после этих стихов жизненный круг замкнулся. Прежде чем перейти в жизнь вечную (Ин. 12: 50) Некрасов претерпел длительное мучительное умирание от тяжёлой болезни: Двести уж дней, Двести ночей Муки мои продолжаются; Ночью и днём В сердце твоём Стоны мои отзываются («З<и>не» (1876) – 3, 179) В перерывах между приступами нестерпимой боли поэт и на смертном одре продолжал творить. Его цикл «Последние песни» (1876–1877) – это не только хроника течения смертельной болезни, физических и нравственных мучений страдальца: Непобедимое страданье, Неутолимая тоска… Влечёт, как жертву на закланье, Недуга чёрная рука. (3, 203) Здесь слышится и своеобразное «самоотпевание» поэта: Скоро стану добычею тленья. Тяжело умирать, хорошо умереть; Ничьего не прошу сожаленья, Да и некому будет жалеть. (3, 176) В полный голос звучат мотивы исповедальные, покаянные: О Муза! я у двери гроба! Пускай я много виноват, Пусть увеличит во сто крат Мои вины людская злоба – Не плачь! Завиден жребий наш <…> («О Муза! я у двери гроба!..» (1877) – 3, 218) В то же время Некрасов сохраняет стойкость и мужество, проявляет необыкновенную силу духа: Борюсь с мучительным недугом, Борюсь – до скрежета зубов… О Муза! ты была мне другом, Приди на мой последний зов! Уж я знавал такие грозы; Ты силу чудную дала, В колючий тёрн вплетая розы, Ты пытку вынесть помогла. («Вступление к песням 1876–1877 годов» – 3, 184) С исключительным лирическим проникновением обращается поэт к Родине, которой служила его Муза, смиренно испрашивая прощения: «За каплю крови, общую с народом, Мои вины, о Родина! прости!..» (3, 41) – и последнего благословения: Много истратят задора горячего Все над могилой моей. Родина милая, сына лежачего Благослови, а не бей!.. («Угомонись, моя Муза задорная…» (1876) – 3, 177) «Венец любви, венец прощенья, Дар кроткой Родины твоей…» («Баюшки-баю» (1877) – 3, 204) поэту был ниспослан. Поразительно, что похоронные мотивы «самоотпевания» слились у Некрасова с мотивами оптимистичными, жизнеутверждающими: Устал я, устал я… мне время уснуть, О Русь! ты несчастна… я знаю… Но всё ж, озирая мой пройденный путь, Я к лучшему шаг замечаю. («Устал я …» (1877) – 3, 217) Торжествующий голос поистине пасхального Воскресения, победного возрождения также в полную силу звучит в «Последних песнях» Некрасова: Так запой, о поэт! Чтобы всем матерям На Руси на Святой, по глухим деревням, Было слышно, что враг сокрушён, полонён, А твой сын – невредим, и победа за ним, Не велит унывать, посылает поклон. («Так запой, о поэт!..» (1877) – 3, 212) В вершинном произведении своего творчества – эпической поэме «Кому на Руси жить хорошо» , которую поэт писал до последних дней своих, но она так и осталась незавершённой, Некрасов создал удивительно яркий и цельный образ русского народа – не только мученика и страстотерпца, но и могучего богатыря, исполненного физических и духовных сил, истинного христианского духа свободы. Таков столетний Савелий, богатырь святорусский: Уйдёт в свою светёлочку, Читает Святцы, крестится, Да вдруг и скажет весело: «Клеймёный, да не раб!»... – весьма поучительный образ для затейников современных «меток», «штампов», «кодов», возжелавших поставить на людей рабское «клеймо», как на товар. Горячую веру в силу и мощь русского народа, в счастливое будущее России: «Свободной, гордой и счастливой Увидишь родину свою» (3, 204) – выразил Николай Алексеевич Некрасов: Ещё народу русскому Пределы не поставлены: Пред ним широкий путь! Будем верить и мы… [1] Англия. – Примечание Н.А. Некрасова. [1] Гиппиус З.Н. Загадка Некрасова // Гиппиус З.Н. Арифметика любви (1931–1939). – СПб.: Росток, 2003. [2] Там же.
Вернуться назад |