Монахиня из разведки

Сегодня мы публикуем 2 захватывающие главы из книги «Монахиня из разведки» — об одном из боевых заданий майора Натальи Малышевой и об ощущениях от пострига монахини Адрианы – одного и того же человека с по-настоящему удивительной судьбой.

Язык

В апреле 1942 года мы получили задание взять «языка». До тех пор попытки провести эту операцию проваливались. Уже известный наш разведчик Иван Тютюнов был назначен старшим группы захвата. Операцию тщательно подготовили, а затем, досконально изучив распорядок дня во вражеских окопах, начали действовать. Включили в эту группу и меня, чтобы в случае ранения пленного я успела его допросить.

А я отвечаю: Мне Николай Михайлович – это тот командир, который взял меня в разведку, – сказал, что пленный – не враг.

Ночью двое из наших подползли к немецкому окопу, бросили гранату, прыгнули туда и вытащили ошалевшего от неожиданности немца. Мне было поручено обеспечивать отход группы. Словом, получили мы «языка».

Наталья Малышева во время Великой Отечественной войны

И вот он стоит перед нами, потрясенный происшедшим, потерявший свою пилотку и пытающийся что-то сказать. Я разобрала только:

– Меня убьют?

При этом он так дрожал, что мне стало его жаль, хотя проявлять такие чувства к врагу не полагалось. Кто-то, заметив мое состояние, подошел и шепнул мне:

– Ты что, его жалеешь?

А я отвечаю:

– А мне Николай Михайлович – это тот командир, который взял меня в разведку, – сказал, что пленный – не враг.

У меня всю войну так было. Пока немец стреляет в нас, убивает наших солдат – он мой противник, с которым нужно бороться. А если он беспомощный, в наших руках – это для меня живая душа. Дала я ему тогда воды, стала объяснять, что, если хочет жить, должен правдиво ответить на все вопросы. Он с готовностью согласился и сказал, что вовсе не фашист, а простой рабочий. После первого допроса мы отправили его в штаб.

При захвате он потерял пилотку, и я отдала ему свой запасной подшлемник из шерсти. На следующий день в газете подробно описывали, как брали языка, и в конце было сказано: «Видели бы вы этого завоевателя вселенной! Стоит, дрожит, в замызганном одеянии, а на голове накручена какая-то грязная тряпка». Я так возмутилась: «Какое безобразие – это же мой чистенький, новенький подшлемник!» – что даже забыла, что речь в статье идет о нашем подвиге и особо подчеркивается, что на допросе немец выдал важные сведения…

Руководивший той операцией Иван Тютюнов погиб в июле 1942 года при выполнении боевого задания в деревне Врагово Новгородской области.

Наши клюнули на немецкую провокацию. Подосланный агент назвался перебежчиком и сказал, что впереди деревня будет свободной целый день. Решили ее взять и напоролись на засаду. Тютюнова убили на месте. В тот день он впервые выпил полстакана водки и сказал:

– Либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

А до этого никогда, идя в разведку, не пил.

Он упал замертво там, откуда никто не мог его вытащить. Нескольких ранило, когда они пытались достать тело – немцы уже пристреляли это место. Все лето труп Тютюнова лежал на солнце, пока совсем не высох…

Адриана

13 апреля 2000 года я была пострижена в мантию с новым именем – Адриана. Так начался новый этап моей жизни.

Никогда не забуду дней трепетного ожидания пострижения и особенно сам этот день. Наше новое одеяние было накануне положено в алтаре. В дальнем углу правого придела будущие монахини облачились в длинные белые холщовые рубахи и чулки. С распущенными волосами, покрытые мантиями своих духовных наставниц, мы медленно продвигались между двумя рядами поющих сестер к Царским вратам. Горели только свечи. Во время шествия мы трижды крестообразно распинались на полу. Я не чувствовала усталости. Странное, отчетливое ощущение возврата в детство овладело мной. Ушли прожитые годы, все немощи – я была тем ребенком, который ранним утром, еще до рассвета, убегал из дома, чтобы «подкараулить» первые солнечные лучи, рождающиеся на краю земли, за горизонтом, и моя душа ликовала. Почти то же самое я испытывала и тогда, когда мы встали перед алтарем и владыкой Алексием, держащим крест и Евангелие. Сердце готово было выскочить из груди.

Никогда не забуду минут ожидания своего нового имени, а когда из уст владыки прозвучало: «Сестра наша Адриана» – мне трудно было сдержать свою радость. Теперь я навсегда останусь со своей святой мученицей Наталией, так как она и Адриан – это одно целое душой и телом.

Мне потом говорили о каком-то необычном выражении моего лица при совершении пострига. Наверное, так оно и было.

Затем последовали три чудесные, незабываемые бессонные молитвенные ночи в храме, введение нас в алтарь, ежедневное причастие Святых Тайн.

Я поселилась в монашеской келье и старалась войти в новую для меня жизнь. Тяготила только моя физическая неспособность трудиться наравне со всеми. Хотя меня деликатно успокаивали, говоря, что в монастырях всегда жили старые монахини, которые только молились и помогали сестрам добрым советом и любовью. В этом большое мое утешение: я действительно искренне люблю милых моих деток, и, кажется, они чувствуют это.

У нас необыкновенно красивый храм, как и вся наша небольшая территория, что поражает всех приходящих особой благодатью, как маленький уголок Царствия Небесного в центре российской столицы.

Келья моя небольшая, но очень уютная. Главное ее достояние – с любовью устроенный иконостас, где гармонично заняли свое место образы всех любимых моих святых и постоянно горит лампадка. Из окна кельи виден храм и большая часть двора, который превращается летом в дивный цветущий садик.

Прощение можно вымолить только искренней верой и добрыми делами, но как мало удалось совершить на этом поприще!

В храме всегда хорошо: и во время богослужения, и в свободное от службы время, когда он остается открытым для людей, желающих поставить свечи или подать записочки. Тишина и покой, мерцающие свечи, лики святых одаривают благодатью сразу же, при входе. Так хорошо сесть в уголок и предаться внутренней молитве! Здесь приходят долгожданные слезы сердечного раскаяния за все скверное, что было в жизни.

В этом храме отпевали моего дорогого племянника Севочку, буквально сгоревшего от страшной болезни, внезапно обрушившейся на него. Я стала, по существу, его второй матерью. Всегда в самые трудные дни своей жизни он приходил ко мне за помощью, он во всем мне доверял, и мы были очень близки с ним во взглядах. С ним ушло все, что еще связывало меня с миром. Верю, что Господь простил его прегрешения и принял душу его во Царствие Свое…

Быстро прошли одиннадцать лет моей монашеской жизни. Сколько еще дней осталось мне для исправления моих деяний? Прощение можно вымолить только искренней верой и добрыми делами, но как мало удалось совершить на этом поприще!