Николай Андреев: «Мне нравится, когда в фотографии есть мысль»

• ФИО: Андреев Николай Васильевич
• Должность, регалии: член Союза художников России; член Союза фотохудожников России; психолог; диакон
• Специализация: фотоискусство
• Жизненное кредо: «Вдохновение».

«Мне нравится, когда в фотографии есть мысль. Но если эту мысль видит только фотограф, то всё напрасно. Она должна доходить до сердец зрителей. У учеников, которые приходят ко мне, я всегда спрашиваю: зачем им заниматься фотографией? К миллиону фотографий добавить миллион первую? Такой простой вопрос зачастую ставит их в тупик», - рассказывает член Союза художников России, член Союза фотохудожников России, психолог; диакон Николай Андреев – фотохудожник, которому довелось заниматься живописью у известного художника Михаила Павловича Иванова-Радкевича, а затем учиться фотоискусству у куратора конкурса «Русская бромо-серебряная фотография на рубеже веков», ветерана освоения космоса Анатолия Павловича Александрова. О Сергиевом Посаде в советские годы, об удивительном детстве рядом с Лаврой, о ёлке в снегу и капающих сосульках, о яблоках на крыше и о колокольном звоне; о прадеде - митрополите Варфоломее (Городцове); о военном фотоальбоме деда и бабушки, которые служили фронтовыми врачами; о рождении любви к фотографии; о борьбе «цифры» с «плёнкой», о нюансах репортажной и сюжетной фотосъемки, об уникальности каждого запечатленного мига; о фото, в которых есть мысль; о цвете и монохроме; о кадрах, которые «цепляют» - об этом и многом другом – в нашем материале.   

- Какие воспоминания оставило в Вашей памяти детство?

- Я родился в Сергиевом Посаде, тогда это был город Загорск, Троице-Сергиева Лавра. Туда всегда приезжало множество богомольцев, даже в советское время. В 30-е годы Лавра была закрыта, но, когда я родился, она уже действовала, уже существовали духовная академия и семинария.

В Загорске у нас был свой дом с огородом и садом. Просыпался я под звуки колокольного звона. На улице все друг друга знали, дети вместе играли. Мы с ребятами и в Лавру заходили «погулять», там ведь не только монастырь, но и музей-заповедник.

Ещё ярким детским воспоминанием осталось предвкушение и празднование Нового года: ёлка и запах старинных игрушек, некоторые из них были довоенными, а некоторые – даже дореволюционными. Часть из них сохранилась до сих пор.

В современном городе и праздники, и даже времена года толком не ощущаются, а в детстве в Загорске я всё это ощущал очень остро: дом был большой и деревянный, зимой - ёлка вся в снегу. Весна – это капающая сосулька, которую можно было сорвать. А ещё это лужицы от сосулек, которые ручьями бегут по двору, а мы – ребятня – пускаем по ним бумажные кораблики. Осень – это яблоки, которые падали на нашу крышу, создавая череду специфических звуков: удара о поверхность крыши, скатывания и, наконец, падения на землю. Лето – это цветы у нас в огороде, клубника, огурцы.

Мы уехали из Загорска, когда мне было всего 9 лет, но хотя бы 9 лет я прожил по-настоящему. Не передать словами эти детские впечатления. Мне вообще кажется, что человек живёт только в детстве, а всё остальное время идёт по инерции. Взрослая жизнь – это инерция того, что происходило в детстве.

- Ваши родители были не очень религиозны?

- Митрополит Варфоломей (Городцов) – мой прадед по линии отца, вера у папы сохранилась на генетическом уровне. Он не мог её активно проявлять, потому что работал в Московском государственном университете и был членом партии. Публичные разговоры о вере были невозможны.

А мама работала в детском доме для слепо-глухо-немых - единственном в стране! Мамина мама работала в городской больнице, а сестра бабушки – в школе. Открытости веры быть не могло.

Помню, папа иногда брал крышку от огромной чугунной сковородки и отстукивал по ней ложкой на манер колокольного звона – наверное, это отголоски детских воспоминаний отца. Он родился в Москве, но корни его – из Михайлова Рязанской губернии. Его дед был священником в Михайловской церкви. Её разрушили, а в 60-е годы построили там кинотеатр «Космос». Но через время этот кинотеатр снесли.

Важно отметить, что в Загорске – Сергиевом Посаде – явных атеистов-то и не было. Троице-Сергиева Лавра задавала атмосферу города. Это же не просто город, при котором есть монастырь. На этом месте изначально построилась обитель, и лишь потом к ней стали пристраиваться дома, когда люди начали тянуться к святыне. Так город и возник близ монастыря.

- А каким был досуг в Вашей семье? Могли бы мы вспомнить самое любимое в Вашем детстве занятие?

- Больше всего я любил лежать на веранде на старом-престаром диване и листать журналы «Наука и жизнь», «Вокруг света» и «Нива», которых у нас было огромное количество.

- Кем Вы мечтали стать?

- Машинистом поезда. У нас недалеко была железная дорога, и звук проезжающего поезда будоражил моё детское сознание.

- Почему же Вы не воплотили мечту в жизнь?

- А я в какой-то степени всё же её воплотил! Я несколько лет проработал фотокорреспондентом в железнодорожной газете «Наш путь». Два раза в жизни мне посчастливилось прокатиться в кабине машиниста поезда Р-200, поскольку у меня было редакционное задание отснять поезд из кабины машиниста в движении. Таким образом и материалы подготовил, и свою детскую мечту исполнил.

Кстати, сейчас я, если куда-то еду, то только поездом. В самолёте ведь мне не дадут подстаканничек, в котором будет ложечка звенеть! В самолёте мне предложат пластиковые стаканы, и вся романтика улетучится! Так что, из всех видов транспорта для меня поезда – самые романтичные и сказочно-притягательные.

- Расскажите, как в Вашей жизни возникла любовь к фотографии?

- Мой папа немного фотографировал, но не был страстным фотолюбителем – снимал только в семейный альбом.

Фотолюбитель – это, наверное, уже следующий этап, когда фотоаппарат служит инструментом исследования мира, а не просто средством пополнения семейного альбома.

Я сейчас очень жалею, что папа упустил множество кадров Загорска, которые мог бы заснять. И людей много интересных можно было запечатлеть. Например, моя бабушка дружила с дочкой знаменитого философа, литературного критика и публициста Василия Васильевича Розанова – вот бы кого поснимать!

Фотографий у нас в семье было много, хранилось несколько больших альбомов. В их числе – альбом военных фото моих деда и бабушки, которые служили фронтовыми врачами. Я очень любил рассматривать военные снимки, и не просто листать, но подолгу всматриваться в каждый кадр. А ведь все старые фотографии – высококачественные, их можно рассматривать хоть в увеличительное стекло!

Однажды мой папа принёс с работы (из МГУ) несколько мешков со старыми фотографиями, которые готовили на утилизацию. Папа их буквально спас. А ведь это были большие съёмки путешествий фотографов в Сибирь, на Дальний Восток, Камчатку, Сахалин. Представляете, дореволюционные фото, а их – на выброс! Бесценные снимки золотоискателей Сибири – а ведь до революции была даже отдельная республика золотопромышленников, со своим банком и даже со своими деньгами.

Попалось много фотографий некого Льва Раскина – цветы, пейзажи, виды, открыточные снимки. Я стал искать его. Оказалось, это фотохудожник, который работал в издательства «Искусство», «Планета». Может, исторической ценности его снимки и не представляют, но это цветные фото 50-х годов!

Всё это мне было крайне любопытно рассматривать и изучать.

- Но можно же было просто с увлечением рассматривать, а Вы жизнь свою связали с фотографией!

- Да. Помню, я очень мечтал о фотоаппарате, и на 16-летие мне его подарили. Радости не было предела!

У папы было несколько книжек по фотоискусству и несколько старых больших негативов военных фотографий. Я взял учебную книжку, негатив и, запершись в ванной, проявил его, получив довольно сносные отпечатки.  Я был очень рад, что мой дедушка будто заново ожил на снимках. Больше с фотоаппаратом я не расставался. Так потихоньку я самообразовывался и стал уже наполовину фотографом, хотя бы на уровне лаборанта.

К сожалению, в стране тогда с фотообразованием было не очень хорошо. Сначала я окончил Ленинградское училище № 16 по специальности «фотограф». Немного проучился в университете искусств. Дело в том, что обучение там было только по заочной форме. Причём, даже факультет балалайки там был! Честно говоря, слабо себе представляю, как можно заочно научиться играть на балалайке…

Я поступил на фотоотделение, но мне такая форма обучения не понравилась: нужно было отправлять свой отпечаток и получать в письменном виде ответ из Москвы же, где я тогда уже и жил. Каждый раз я недели по три ожидал ответ от педагога. Хватило меня на полгода таких «посылок».

На тот момент я ходил заниматься живописью к художнику – Михаилу Павловичу Иванову-Радкевичу (сыну знаменитого композитора и пианиста Павла Иосифовича Иванова-Радкевича) – чудесному, интеллигентнейшему человеку, который мог часами рассказывать о своих встречах с Маяковским, Есениным. Он 1901 года рождения. Признаться, меня не столько заинтересовала живопись, сколько бесценные беседы с выдающимся педагогом.

На время рассказов Михаил Павлович даже телефон из розетки выключал, показывая мне пальцем знак молчания – телефон прослушивался. К сожалению, в силу возраста я кое-что упускал, но на уровне подсознания, слава Богу, что-то важное «записывалось». Уже в зрелом возрасте из подсознания стало многое «всплывать». Как зерно: запало куда-то глубоко, долго-долго лежало, чтобы потом прорасти.

Михаил Павлович мне и картины свои показывал. Представляете, ему в числе 10 художников СССР Министерство культуры поручило сделать копии с работ Веласкеса, когда картины были привезены из Дрезденской галереи в Москву. Михаил Павлович рассказывал мне, что настоял, чтобы с картины сняли стекло, потому что оно бликовало. Комиссия Министерства культуры позволила, после чего он смог посмотреть сквозь увеличительное стекло краски, мазки и даже оборотную сторону холста.

Так что, встреча с этим педагогом стала для меня в жизни определяющей. Я и вспоминаю Михаила Павловича часто, и молитвенно поминаю об упокоении.

Со временем я понял, что, несмотря на то, что живопись у меня «не пошла», в целом, изобразительное искусство мне всегда было близко. Я любил приходить в Третьяковскую галерею – полюбоваться живописью Фёдора Васильева или Ивана Айвазовского.

- Вот удивительно: взращивались Вы на живописи, но в итоге выбрали путь жанровой съёмки.

- Признаться, постановочные фотографии я не люблю, а вот жанровые снимки мне очень интересны. Что же касается живописи: мне кажется, что просто пейзаж – это, скорее, работа для живописца. Но жанровая съёмка не менее сложна, чем живопись: увидеть, поймать мгновение… Живописец тоже может сделать быстрый набросок, но такая работа не будет носить документальности. Фотография же – это документ, это то, что было.

Как жаль, что сейчас уже нет настоящих фотолюбителей! Сегодня каждый человек, обладающий телефоном, уже якобы фотолюбитель только потому, что у него есть камера. Раньше человечество делилось на фотолюбителей и не фотолюбителей, а сейчас…

- Раньше ведь существовало настоящее фотоискусство, было целое направление, которому обучали. Сейчас же фотографом считает себя каждый… Ушло время, когда люди ради фотокарточки наряжались всей семьёй в самые лучшие наряды и шли в фотоателье… Как Вы считаете, как изменилось качество снимков с появлением новых технических средств? И как это отразилось на фотоискусстве?

- Сейчас каждый желающий может нажать на кнопку и получить изображение, но это не фотография. Не всякое изображение является фотографией. Кроме того, всё, что находится на электронных носителях – это ведь тоже не фотография, потому что даже само слово «γράφω» в переводе с греческого означает «пишу, рисую», т.е. это только то, что напечатано на бумаге. На мониторе, на телефоне – это лишь изображения. Для фотографа-профессионала это всего лишь «полуфабрикат».

Даже для участия в фотоконкурсах необходимо принести в качестве образцов распечатанные на фотобумаге фотографии. Только на бумаге видны все нюансы снимка.

- Как Вы считаете фотоискусство прогрессирует или деградирует?

- Когда было переломное время между «плёнкой» и «цифрой», некоторые страстные фотолюбители или фотохудожники держались за «плёнку» и говорили, что будут снимать, что называется «до последнего патрона». Эти споры происходили в крупнейших фотожурналах.

Для фотожурналиста, понятное дело, важнее «поймать» событие. Кто первый заснял, у того снимок и будет иметь огромную ценность. Никто не обратит внимание на то, что на снимке резкость не та, цветопередача неудачна или композиция «разваливается». Потому что для фотожурналиста важна именно событийность. А для фотохудожника важны все нюансы.

Я участвовал в конкурсе от Союза фотохудожников. Куратором конкурса был Анатолий Павлович Александров – секретарь Союза фотохудожников. Удивительный человек, мы несколько лет с ним дружили! Он работал по космической системе Королёва, проверял перед полётом каждый винтик, без него бы не состоялись полёты в космос Титова, Гагарина.

Примечательно, что в военной характеристике Анатолия Павловича отмечено, что он - страстный фотолюбитель, фотохудожник. Казалось бы, какое отношение хобби имеет к серьёзной деятельности, да? Никто же не напишет в военной характеристике, что человек марки собирает, например. Но фотодело указали.

Когда Анатолий Павлович вышел на пенсию, он стал секретарём Союза фотохудожников и организовал проект «Русская бромо-серебряная фотография на рубеже веков» - это был выставочный проект, который действовал в течение 6-8 лет. Каждый член Союза при желании мог представить свои фото, соответствующие заявленным требованиям, на худсовет. Снимки обсуждались, отбирались, некоторые возвращались на доработку. Анатолий Павлович с каждым возился, как няня с ребёнком. И со мной тоже.

Почему бромо-серебряная? Потому что нужна была именно традиционная техника, никакой «цифры» – она была на очень низком уровне тогда. «Цифрой» пользовались только фотожурналисты: отснял, и через минуту снимки уже в редакции.

Конечно, сейчас цифровая техника развилась до того, что «плёнка» осталась только у эстетов. Поэтому со временем проект изменил своё название на «Монохромная фотография на рубеже веков», поскольку появилось разрешение использовать не только «плёнку», но и «цифру».

- Почему чёрно-белая фотография ценится гораздо больше цветной? Лично Вы почему любите именно чёрно-белые снимки?

- Чёрно-белые фото, на мой взгляд, гораздо глубже. Бывает, что цвет просто мешает, он не нужен. Считаю, что, когда цвет не «работает» в кадре, от него нужно избавляться.

- А в каких случаях он «работает»?

- Сложно сказать. Я не скажу, что это – съёмка цветов. Это будет слишком примитивно. А вот какое-то неприметное, на первый взгляд, пятно или точка могут быть необходимы именно в цвете. Если без этого нюанса содержание снимка «рассыпается», значит, цвет необходим. Но ощутить это можно только внутренним чутьём, когда всё понимаешь уже во время съёмки.

- Что нужно, чтобы кадр «зацепил»?

- Нужно смотреть вглубь того, что снимаешь. Но бывает так, что во время съёмки что-то ускользает из поля внимания, бывает много «случайных» кадров, которые впоследствии обретают большую ценность. Поэтому если тебя что-то заинтересовало, нажимай кнопку, потому что этого уже не вернуть! Жалко кнопку нажать, что ли? Потом разберёшься, сидя перед монитором, хорошо это или нет.

Был такой случай: один фотокорреспондент снимал в 60 годы кадры в роддоме, и захватил кадр, где медсестра везёт тележку с младенцами. Он снимал сверху, в движении, и кадр получился нерезкий, немного «смазался». Фотокорреспондент посчитал этот снимок бракованным, но негатив не выбросил. Золотое правило: никогда не выбрасывать негативы и не стирать файлы! Только в случае откровенного брака, например, когда попросту забыл снять крышку с объектива. Так вот, этот фотокорреспондент показывал кадры коллеге, и тот самый «бракованный» кадр и «зацепил» коллегу! Он сказал, что этот кадр – уникален, потому что новорожденные дети именно так размыто и видят мир. Получился снимок мира глазами новорожденных детей. В итоге этот кадр стал визитной карточкой фотокорреспондента, и даже участвовал в различных конкурсах.

- Каков, на Ваш взгляд, рецепт хорошего кадра?

- У учеников, которые приходят ко мне, я всегда спрашиваю: зачем им заниматься фотографией? К миллиону фотографий добавить миллион первую? Такой простой вопрос зачастую ставит их в тупик. Кто-то отвечает, что хочет самовыразиться. Кто-то говорит, что хочет тем самым увековечить эпоху, в которой живёт, а вместе с тем и людей, события. Это, на мой взгляд, уже ближе к пониманию фотографии.

Мне очень нравится стихотворение Арсения Тарковского «Фотография»:

В сердце дунет ветер гонкий,

И летишь, летишь стремглав,

А любовь на фотопленке

Душу держит за рукав,

У забвения, как птица,

По зерну крадёт - и что ж?

Не пускает распылиться,

Хоть и умер, а живёшь -

Не вовсю, а в сотой доле,

Под сурдинку и во сне,

Словно бродишь где-то в поле

В запредельной стороне.

Всё, что мило, зримо, живо,

Повторяет свой полёт,

Если Ангел объектива

Под крыло твой мир берёт.

- Какова, на Ваш взгляд, миссия фотоискусства в современном мире?

- Наверное, как и всегда: нести вечные ценности – добро, свет. Ничего нового. Техника ведь просто облегчила процесс, а всё остальное осталось прежним, вечным, как и любое искусство.

Мне нравится, когда в фотографии есть мысль. Но если эту мысль видит только фотограф, то всё напрасно. Она должна доходить до сердец зрителей.

Беседовала Юлия Гащенко