Опубликовано 23.11.2016 в рубрике  Новостная лента » Обзор СМИ
 

Правда там, где произносится слово «Бог»


Наш собеседник Павел Крючков — литературный критик, звукоархивист, научный сотрудник Государственного литературного музея, заведующий отделом поэзии и заместитель главного редактора журнала «Новый мир». Думаю, что его негромкий взволнованный голос знаком нашим читателям — слушателям радио «Вера»; а проникновенные заметки о русской поэзии, предваряющие поэтические подборки в журнале «Фома», многим помогли открыть христианские смыслы в русской литературе. Мы беседуем с Павлом Михайловичем о том, как он пришел к православной вере, о его сегодняшней деятельности, о том, как литературное творчество сочетается с жизнью духовной.
 
Правда там, где произносится слово «Бог»Вы ведь были верующим не с детства? А что было до того, как Вы поняли, что христианство — это Истина?

— А до того, как я поверил в Бога, я верил в коммунизм. Было-было. У меня вообще были весьма романтические представления о жизни. Я, например, верил, что журналистика существует исключительно для того, чтобы помогать людям, и представлял себе это дело так: вот человек попал в беду, потом он, его семья или знакомые обращаются в газету, потом приезжает корреспондент, и парня вытаскивают из беды.

Первое реальное столкновение с профессией, которое определило мою «рабочую» судьбу, произошло, когда я учился в девятом классе. Я тогда не собирался быть журналистом, планировал поступать в Бауманский институт и даже ходил на подготовительные курсы. Но так случилось, что моя мама вытащила из почтового ящика свежий номер «Комсомольской правды», в котором было напечатано объявление примерно такого содержания: «Газета набирает школьников в клуб "Золотое перо”. Объявлен конкурс на лучшую журналистскую заметку». В объявлении также говорилось, что первые три призера при поступлении на факультет журналистики МГУ не сдают специальный экзамен. Ну, я написал свою заметку и отправил ее в газету.

А заметка была вот о чем: в медицинском кабинете нашей школы я случайно увидел, как врач распекала какого-то малыша, кажется, третьеклассника. Среди всего прочего она говорила ему о том, какая у него плохая мать. Меня это сильно задело, и я написал, что нельзя говорить при ребенке о его маме плохо, какая бы она у него ни была.

Никакого призового места я не занял, но в клуб меня пригласили. Там я познакомился с удивительными людьми, которые многому меня научили, и окреп в мысли, что мне нужно стать журналистом. Правда, мои родные сказали, что заниматься журналистикой, не зная жизни, нехорошо, и мне нужно вначале получить какой-то жизненный опыт.

Жили мы довольно бедно, поэтому опыт мне пришлось получать на заводе, куда я пришел сразу после школы, проработал там шесть лет и доработался до слесаря пятого разряда. На заводе я и подал заявление в партию. Никаких особенных коммунистических воззрений у меня не было. Коммунистов я представлял себе, как и журналистов, — по книгам, вроде известной трилогии Юрия Германа про врачей. Мне казалось, что это такие особо ответственные люди, которые борются за правду и справедливость. А было мне, когда я предавался этим фантазиям, от роду девятнадцать лет. Сильно подозреваю, что я оказался чуть ли не единственным человеком на заводе, вступавшим в партию не «по разнарядке» или для сугубой карьеры. Припоминаю еще, что на меня повлияли и семейные традиции, вроде рассказов бабушки о моем деде — строителе-коммунисте, и очень, как я понимаю, порядочном человеке.

Итак, шел 1984 год, на носу были очередные выборы в Верховный Совет, и меня, как кандидата в члены партии, посадили в приемной комиссии — принимать жалобы и просьбы от населения: у кого труба протекла, у кого батарея лопнула. Вот так, сидя в кресле, я и «починил» некоторое количество батарей и труб, просто снимая трубку со словами: «Здравствуйте, с вами говорит член приемной комиссии по выборам в Верховный Совет…». Потом мне дали грамоту, фамилию напечатали в газете «Вечерняя Москва», и мама была счастлива. Но коммунистом я был недолго, примерно до того момента, как мне в руки попал «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и еще некоторые подобные книги. Кое-что я прочитал в самодеятельном тогда доме-музее Корнея Чуковского в Переделкине, куда регулярно ездил с конца 1980‑х. И постепенно я понял, что мне нужно срочно выходить из этой партии, что мой коммунизм, в который я верил, был всего лишь сказкой. Много позднее я осознал эту «сказку» и как своеобразную богомерзкую религию.

Разочарование в коммунизме стало для Вас ударом?
 
— Нисколько. Никакого мировоззренческого шока у меня не случилось. Я все это просто изблевал из себя за две секунды. К тому времени я уже ушел с завода и работал в типографии все той же «Комсомольской правды» — носил горячий металл с линотипных станков на верстальные столы. И писать в газету тоже пробовал, одним из первых рассказал, помню, о благословенной Лидии Корнеевне Чуковской, еще не восстановленной тогда в Союзе писателей. Словом, однажды я зашел в кабинет к парторгу, который впоследствии стал, кажется, крупным рекламным деятелем, и положил на его стол свой партбилет. Горбачевская перестройка набирала обороты, и, несмотря на разные резкие слова, никаких репрессий в отношении меня не случилось. Как оказалось, я был не единственным работником «Комсомолки», кто покинул тогда КПСС, однако массовый выход из партии начал происходить чуть позднее.
 
Когда и как Вы впервые соприкоснулись с христианством?
 
— Параллельно с работой в газете я учился на вечернем отделении факультета журналистики МГУ. И как-то заметил, что одна из моих сокурсниц — Наташа, очень славная девушка, умница — иногда опаздывает на первую пару. Мы с ней дружили, и я спросил ее прямо, в чем дело, а она ответила: «В церковь хожу». Я в то время был совсем «темный», и ее ответ ввел меня в сильнейшее замешательство. Как это — в церковь? Ты что, в бога веруешь? В какого же бога? Она спокойно ответила: «В Христа, конечно. Хочешь, возьму тебя с собой?».

Конечно, веры у меня еще и в помине не было, я и не был крещен, но благодаря Наташе впервые пришел тогда в Божий храм — уже не как человек, который рассматривает разрисованные доски. Я перешагнул через порог, вдохнул запах ладана… Народу немного, темно, горят свечечки. Наташа молится, прикладывается к иконам… А я ничего не понимаю, кроме того, что это мой дом, что меня здесь любят и ждут.
Я стоял и думал, что непременно сюда вернусь. Не сейчас, когда-нибудь потом. Это «потом» растянулось надолго.
 
А что Вам мешало?
 
— Мне мешали невежество и растерянность перед той реальностью, которая передо мной открылась. Кроме того, я уже работал в невероятно популярной «Независимой газете» корреспондентом, сам себе казался очень «крутым», а журналистская суета, в которую я был тогда постоянно погружен, мягко говоря, не способствовала никакому духовному росту. Но все-таки зерно было брошено. Постепенно меня стали привлекать те тексты, в которых речь шла о духовных реалиях. Я чувствовал, что правда там, где произносится слово «Бог», но не знал, как эта правда связана лично со мной и что мне с этой правдой делать. Мне казалось, как будто между мной и духовным миром стоит какая-то полупрозрачная стенка, которую необходимо пробить, но сделать это должен не Он, а я сам. О милости Божией я, конечно, не думал.
 
Но как пробить эту стенку? Я не знал, как мы тогда говорили, никаких «правил», не знал, как вести себя в церкви, не понимал ничего в Таинствах. Припоминаю, что и чтение Евангелия мне тогда не давалось. Я не знал ничего, но подспудно хотел во всем этом однажды разобраться и, как безумный, помню, вдруг начал скупать книги, связанные с религией, начиная с репринтов Закона Божиего. Да и весь Серебряный век с его духовными исканиями и духовными заблуждениями уже стоял у меня на книжной полке. Я этих книг тогда особенно и не читал, а просто собирал, копил в надежде, что когда-нибудь они сыграют важную роль в моем движении. Так в итоге и случилось, но последней ступенькой, которая подвела меня к крещению, оказались не богословие и не философия, а неподцензурная поэзия 1970‑х, когда мне на глаза попалось стихотворение Юрия Кублановского «Встреча».
 
Когда в мильонной гидре дня
узнаю по биенью сердца
в ответ узнавшего меня
молчальника-единоверца,
 
ничем ему не покажу,
что рад и верен нашей встрече,
губами только задрожу
да поскорей ссутулю плечи…
 
Не потому что я боюсь:
вдруг этим что-нибудь нарушу?
А потому что я — вернусь
и обрету родную душу.
 
Не зря Всевышнего рука
кладёт клеймо на нас убогих:
есть нити, тайные пока,
уже связующие многих.
 
Я прочитал и понял, что с моей тягой к вере нужно что-то немедленно делать. Конечно, я и до этого стихотворения понимал, что буду креститься. Но как, когда? В моем окружении ни одного верующего, кто бы мне помог и взял бы меня с собой, как Наташа, уже не было. И Господь послал мне такого человека, причем именно в лице автора поразившего меня стихотворения. Юрий Кублановский тогда, в начале 1990-х, еще жил за границей, в политической эмиграции: в частности, из-за открытого «самиздатского» письма на двухлетие высылки Солженицына. Его тогда только-только начали печатать в России, а тут он и сам приехал в Москву, провел несколько творческих вечеров. И я пошел на один такой вечер, который вели чудесные поэты, ныне, увы, покойные, Инна Лиснянская и Семен Липкин. После вечера я подошел к Кублановскому, представился, сказал, что работаю в «Независимой газете», и предложил ему написать несколько приветственных слов для наших читателей. Спустя время напросился на домашнюю беседу и за разговором признался, что хочу креститься, но не могу сделать первый шаг, не могу найти крестного и т. д. И Юрий Михайлович сказал: «А в чем проблема? Давайте я и стану Вашим восприемником».
 
Расскажите о том, как Вы приняли крещение.
 
— Я крестился в храме Преображения Господня в Переделкине, в той самой церкви, куда приходили Пастернак и Тарковский. Меня крестили с полным погружением, был март, довольно холодно. Я медленно начал спускаться в купель по этим подводным ступеням, и священник, помню, слегка надавил мне на голову. И я исчез под водой, потом вынырнул и дико заорал на весь храм, а Кублановский как-то чудесно засмеялся. С тех пор началась наша с ним сердечная дружба. И с этого момента для меня наступила совсем другая жизнь. Тоже очень неровная, но — другая.
 
Я тогда, в 90-е годы, и после крещения многого не понимал. Совсем не понимал, что такое Россия. В 90-е годы нас занимало что угодно — либеральные ценности, Европа, Америка, но только не мы сами, не то, что происходит «здесь и внутри». На момент моего крещения я был стопроцентным западником и либералом.
 
И, видимо, экуменистом?
 
— Да. Так сложилось, что я сразу после крещения попал в круг духовных учеников отца Александра Меня. Моим духовником был человек невероятного сердца и любви — убежденный, как я понимаю, экуменист, священник Георгий Чистяков, Царствие ему Небесное. Но церковная жизнь нашего круга меня стала смущать. И я долго не мог понять, что же не так? Вот вроде бы мелочи: ну, женщины в храме без платков, казалось бы, что такого? Ну, поездки в Европу на христианские встречи… Но во многих этих, можно сказать, невинных проявлениях свободомыслия мне чудился какой-то неявный вызов устойчивым духовным традициям. А там, где вызов, — там для меня уже нет настоящей правды. Мне вообще кажется, что беда наших экуменистских приходов заключается, помимо прочего, в этом ощущении своей исключительности. Мне это ощущение мешало, и, в конце концов, где-то в начале 2000-х годов я постепенно ушел из этого круга, хотя там остались многие друзья и близкие мне люди, которых я нежно люблю.
 
Ваше отношение к католикам, например, с той поры изменилось? Как Вы воспринимаете сегодняшние дискуссии об этом?
 
— Ну кто я такой, чтобы об этом рассуждать? Коротко говоря, я думаю, что объединение православных с католиками возможно только в одном случае — если католики примут Православие. Ну не могу я по совести назвать братской ту церковь, которая считает своего предстоятеля заведомо безгрешным. Потому что без греха только Спаситель. И это только одна грань этой темы, как Вы понимаете. Конечно, как всякий уважающий себя неофит, я размышлял: а как же чудесные благочестивые католики, например те, которых я знаю? Неужели они обречены? Не жестоко ли это? Помогли, помню, слова святого Феофана Затворника: «Не знаю, спасутся ли католики, знаю только, что я без Православия не спасусь».
 
Кстати, возвращаясь к теме экуменизма, кажется, нужно отдать должное последователям отца Александра: ведь окормляется самая трудная часть паствы — интеллигенция, которая всегда и во всем сомневается, терзается разного рода рефлексиями. Да и гордость бесконечная, по себе знаю, мучает беспрерывно… Интеллигенции трудно жить в Церкви. Разбираться в подобных вопросах — часто сами того не зная — мне опять же помогают друзья: Юрий Михайлович Кублановский или крестный моего сына, заведующий нашим музеем Чуковского Сергей Васильевич Агапов.
 
С поэтом Светланой Кековой и литературоведом Русланом ИзмайловымПомогают своим общением и трудами писатели Дмитрий Шеваров и Светлана Кекова. Вот они, как ранее моя сокурсница Наташа, и «взяли меня с собой», в таинственное и долгое путешествие по России, по ее духовной и культурной истории. Я открыл для себя огромную страну, которая жила и живет совсем иначе, чем это мне «виделось» из Москвы. Я узнал, например, удивительных людей, которые в своей жизни от силы прочитали, быть может, четыре книги. Но именно в них была и есть особая правда и особая крепость. Мне открылось совсем другое Православие и совсем другая страна. И оказалось, что именно такая Россия мне ближе.
 
Сейчас много пишут и говорят о национальной идее. Я не очень понимаю, что это такое, если честно. Но я уверен, что только Небесная наша Церковь вместе с земной могут помочь понять это. Кстати, мне очень дороги слова протоиерея Димитрия Смирнова, который не раз говорил, что наша национальная идея — это семья… А ведь семья, как мы помним, — это «малая церковь»… Я так рад, что мои сыновья веруют, что мы вместе с ними нередко стоим на воскресной службе, вместе ждем своей очереди к исповеди, вместе идем к причастию Святых Христовых Таин. Это необыкновенное счастье.
 
Сейчас Вы работаете и на церковных, и на светских «площадках». Как Вам удается совмещать эти поля деятельности? Не трудно ли церковному, верующему человеку работать в поле светской культуры?
 
— Но ведь людей, оказавшихся в подобном положении, сегодня, слава Богу, немало. Вот, я работаю в журнале «Новый мир», где заведую отделом поэзии. Делаю две авторские программы на радио «Вера», издавна веду поэтическую рубрику в журнале «Фома». И уже тридцать лет тружусь в музее Корнея Ивановича Чуковского. С православной верой из этих четырех площадок напрямую, казалось бы, связаны только две.
Экскурсия в доме-музее Чуковского
 
…Я знаю, что на Страшном суде мы дадим ответ за каждое наше слово и за каждый поступок, и, конечно, тревожусь о том, как я буду там отвечать. Что сейчас мне сказать Вам? Да, я стараюсь, чтобы моя личная работа не противоречила моей вере, но это все-таки просто слова, тут все и глубже, и тоньше.
 
В музее Чуковского я занимаюсь просветительской деятельностью, вожу экскурсии, делаю выставки. Как и в других моих рабочих местах, я там без конца размышляю о том, что мы сейчас обсуждаем. Корней Иванович, к сожалению, не был верующим человеком, но он многое делал для того, чтобы люди читали хорошие книги, развивались, росли в поле культуры. На это благое дело он положил свою судьбу и душу, и мне радостно думать, что я в какой-то степени продолжаю его дело.
 
С редакторской жизнью сложнее. Вот, скажем, я составляю подборку стихов поэта N. для «Нового мира», а среди них есть и богоборческое стихотворение. И оно талантливое, это живая ткань. Что мне делать? Если я чувствую, что это не та или иная игра на публику, что за текстом стоит настоящая боль, движение сердца, я готовлю стихи к публикации. И думаю, что Господь рассудит эту историю. Но бывают и другие случаи. Однажды мне передали с дарственной надписью книгу одного современного поэта, имени которого я называть не буду, с отчетливо богохульными стихами. И я сразу избавился от нее.
 
Творчество — опасно ли оно для души?
 
— С творчеством, видимо, есть проблема: как только ты начинаешь писать, например, лирику, то неизбежно попадаешь в поле страстей, а там, где страсти, там трудно обрести благочестие. Поэт все-таки работает очень близко к области душевного, а не духовного вещества. Кстати, не потому ли монахи почти не писали лирических стихотворений, но только шуточные или «разговорные» стихи, как это бывало, например, у отца Николая Гурьянова или у архимандрита Павла Груздева? Классических светских поэтов, чьи стихи в большинстве своем обретаются между душевным и духовным, не так уж и много — Арсений Тарковский, Пастернак, Ахматова. Поздний Николай Заболоцкий писал совершенно христианские стихи, хотя не понимал этого. Конечно, к названным именам я могу добавлять и добавлять. Но интересно вот что: душеполезные и очень талантливые стихи создавали и создают подчас не самые близкие к Церкви люди. И давайте не будем все-таки забывать, что подлинное вдохновение имеет надмирную природу и что Дух веет, где хочет.
 
А что бы Вы сказали о Бродском? Христианином его не назовешь…
 
— У Бродского есть несколько поразительных прорывов. Например, «Сретенье»: «Когда Она в церковь впервые внесла // Дитя, находились внутри из числа // людей, находившихся там постоянно, // Святой Симеон и пророчица Анна»… Можно думать о том, в какой степени он был верующим человеком (я не могу поверить, что настоящая поэзия может не содержать в себе Божественного отсвета), но через Бродского Господь, видимо, показал нам, что поэзия может изумительно говорить о таких вещах. Бродский — трудный для меня человек и поэт. Я воспринимаю его как бесконечно одинокую, трагическую фигуру, измученную и самим собою, и миром. Впрочем, художник, как правило, всегда очень одинок.

Конечно, поэтическое дарование есть дар от Бога. Принявшему и понявшему этот импульс писать, думаю, трудно. В конце концов, мы знаем примеры, когда поэт, все больше и дальше уходящий в область духовного, перестает сочинять. Это тоже отдельный и сложный разговор.

С подобной материей мне и приходится работать на свой страх и риск. В лучшие свои минуты я ощущаю себя благодарным посредником между талантливым читателем и талантливым поэтом. Но вот что там, внутри этого таланта, как она устроена — душа художника? Редакторская жизнь христианина на светском поле, особенно у такого бесконечного неофита и грешника, как ваш покорный слуга, — вещь все-таки довольно своеобычная.

Но Господь милостив: я верю, что где бы ты ни находился и чем бы ни занимался, если не забываешь о Боге, помнишь, что должен стремиться к постоянному предстоянию перед Ним, то это… это хорошо. Тогда Господь не оставит, даст силы и к работе и, главное, к покаянию, без которого уж точно жить невозможно.

Фото из архива Павла Крючкова
[Павел Крючков, Беседовала Екатерина Иванова]

Поддержите наш сайт


Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.
 
 

  Оцените актуальность  
   Всего голосов: 0    
  Версия для печати        Просмотров: 1331

Ключевые слова: творчество

html-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию

 
  Не нашли на странице? Поищите по сайту.
  

 
Самое новое


02.10 2024
Расписание выставки Покровская Осень 10 – 16 октября 2024 г....
23.09 2024
23 сентября в Новосибирске состоится церковно-краеведческая конференция «Краеведение и...
08.08 2023
Православная гимназия при Никольском кафедральном соборе Искитимской епархии продолжает...
13.07 2023
Детский церковный хор Вознесенского собора объявляет набор детей...
Помоги музею
Искитимская епархия просит оказать содействие в сборе экспонатов и сведений для создания...


 


  Нравится Друзья

Популярное:

Подписаться на рассылку новостей






    Архив новостей:

Октябрь 2024 (3)
Сентябрь 2024 (6)
Август 2024 (10)
Июль 2024 (8)
Июнь 2024 (25)
Май 2024 (32)

«    Октябрь 2024    »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123456
78910111213
14151617181920
21222324252627
28293031