|
|
||||
Мученики хотят и должны быть услышаныКак всё начиналось: выставка «Неперемолотые»
 Тема новомучеников и исповедников регулярно обсуждалась и в Свято-Филаретовском институте, где я училась, и в том церковном кругу, где я живу. Однажды в институте мне предложили подготовить братскую встречу на тему новомучеников. Я сначала растерялась: ну, что я могу?Стала изучать, что у нас тут, на Урале, было. Поговорила с отцом Петром Мангилевым, историком (протоиерей Петр Мангилев — проректор екатеринбургской семинарии, канд. истор.наук — прим.ред.), оказалось, что у нас был народный богословский институт в 1920-е годы, до четырехсот мирян учились. Почитала жития некоторых канонизированных святых. Так как я много лет занималась музеями, выставками, то подумала, что надо сделать выставку.
Андрей Печерин, руководитель Уральского церковно-исторического общества (Андрей Печерин — научный сотрудник кафедры Церковно-исторических и гуманитарных дисциплин Екатеринбургской духовной семинарии. Член комиссии по канонизации Курганской епархии. Соорганизатор Уральского Церковно-исторического общества. Автор и соавтор статей и книг по церковной истории (тема — новомученики и исповедники российские) — прим. ред.), предложил первые экспонаты, показал метрические книги с записями: «Убит большевистской властью», «убит красноармейцами».
Так родился замысел этой выставки. Я обратилась в КПФ «Преображение» (Культурно-просветительский фонд, основанный «Преображенским братством» — прим. ред.) с просьбой поддержать эту идею. С меня попросили концепцию, обоснования. Так началась более серьёзная работа со смыслами.
Изначально выставка создавалась для школьников, по просьбе сотрудников краеведческого музея. Но выставка так и не попала в тот музей из-за Церетели, который ворвался туда и заполонил собой всё пространство.
Благодаря общению и поездкам с «Мемориалом», нашим и пермским, появились уникальные экспонаты — лагерная посуда, которая является красноречивым феноменом того времени. Или лагерные пяльцы, за которыми заключенные женщины вышивали узоры.
Помогла созданию выставки Галина Кибиткина из Управления госархивами Челябинской области. Она — человек не очень церковный, но тронутый силой и красотой исповедников. Кибиткина собрала много значимых экспонатов, с помощью которых открывается эпоха.
В итоге выставка «Неперемолотые. Опыт духовного сопротивления на Урале в ХХ веке» объехала много городов России, привлекла внимание разных людей, верующих и светских, заинтересовала их темой подвига новомучеников и исповедников.
Рождение музея святости
После того, как выставка «Неперемолотые» прошла здесь, в Екатеринбурге, ко мне подходили многие люди, историки, которые говорили, что очень важно показать историю ХХ-го века студентам, учащимся. У нас нет площадки, где мы могли бы осмыслить, как освободиться от наследия тоталитарного прошлого, договориться друг с другом о новых основаниях нашей жизни.
Большой интерес проявили преподаватели воскресных школ, они тоже понимали, что нужна какая-то экспозиция, которую дети смогут посещать вместе с педагогами и родителями. Но тут есть некоторая сложность, потому что никто не знает, как об этом говорить с детьми.
Кроме того, в Екатеринбурге большие сообщества краеведов, родоведов, очень активно церковно-историческое общество. У многих заинтересованных людей были предки — священнослужители. Им тоже нужно место, куда передавать экспонаты, чтобы эта память, которая в семье хранится, была доступна всем.
Есть два типа музеев: одни инициируются сверху — это вовсе не значит, что это плохие музеи, иногда это просто замечательные музеи; и есть такие музеи, как наш, которые возникают, вырастают из земли, и в одиночку сделать такой музей, собрать такое количество экспонатов в одном месте — невозможно. И географически мы расширяемся: поскольку таких музеев совсем немного, если не сказать мало, если не сказать — совсем один, то люди готовы нам предложить то, что у них есть, чтобы была сформирована хорошая коллекция, чтобы было место для изучения этого опыта. Так что мы всем предлагаем присоединиться, влиться в ряды того народа, который этот музей и создает.
История исповедничества в лицах
Меня интересуют конкретные судьбы людей, а не масштабные исследования. И людям интересны судьбы, особенно в такие изломы времени, когда проявляются человеческие характеры.
И когда начинаешь этим заниматься, то перестаёшь чувствовать себя автором, куратором, исследователем, а становишься инструментом: эти люди — мученики, исповедники — хотят и должны быть услышанными.
Задачу мы себе поставили почти невозможную — не просто рассказать об исторических фактах, а показать духовные акты, что тогда происходило в душах людей. Мы знаем: разрушались храмы, были вскрыты мощи, а кто это делал, с каким чувством — у нас в музее можно просто взглянуть:
Свидетельствуют сами лица. Здесь красноречиво показан этот дух, кураж, чувство полной вседозволенности.
Миска попала к нам благодаря молодёжному движению пермского «Мемориала» — там молодёжь, подростки ездят по местам, где были лагеря. Так как многие лагеря были деревянные, то постройки сгнивают, и как будто ничего не было, всё зарастает тайгой. И слой этот срывается бульдозером. И молодёжь на местах таких лагерей, на местах страданий ставит памятные кресты и собирает экспонаты.
И вот эти миска и кружка были найдены в 2005 году на месте такого лагеря, который назывался «Створ», в 25-ти км от горы Чусовой. Аббревиатура обозначает помещение камерного типа на двоих, ШИЗО — штрафной изолятор на двоих. Так что эта миска сочетается с картиной, показывающей переживания в одиночной камере.
Целая витрина у нас посвящена Священному Писанию советского времени: переписанное от руки, отпечатанное на машинке, тамиздат, самиздат. Это интересный феномен — обращение интеллигенции, молодёжи к вере, Церкви в 1960–70 годы. Есть святитель Лука Войно-Ясенецкий, перепечатанный на машинке.
Один из самых ценных экспонатов музея — это антиминс, подписанный архиепископом Ярославским Тихоном, будущим патриархом. Это — центр экспозиции музея, некое благословение, радость. Присутствие патриарха Тихона должно быть в любом музее, вне зависимости, в каком регионе сам музей, потому что влияние патриарха простиралось на всю Церковь.
Письмо митрополита Агафангела своей племяннице, очень трогательное. Такие личные свидетельства помогают лучше понять людей той эпохи, познакомиться с ними.
Епитрахиль отца Иоанна (Крестьянкина), узенькая, короткая. В то время нельзя священникам было показываться в облачении, это было преступлением, поэтому приходилось прятать под одежду.
На нашей выставке большой интерес проявляли к текстам той эпохи антропологи, культурологи, историки. В этих тетрадочках — особенный мир, в котором было место и творчеству, помимо необходимости сохранить и передать веру.
Есть, например, переложение основных моментов служб Страстной седмицы в народные стишки, канты, которые, возможно, пелись.
Эта тетрадка принадлежала сторожу Ивановской церкви, он умер, а архив его частично попал к нам. Жаль, что авторов или хозяев этих тетрадочек мы уже не застаём…
Думается, что эти тексты более свободного духа, чем сейчас. Например, «Молитва всем небесным силам, которая читается в храме, когда верующие прикладываются ко кресту». В советское время молились отцу Павлу Флоренскому, который до сих пор не канонизирован, или отцу Иоанну Кронштадтскому, Ксении Петербургской, которые на тот момент не были канонизированы.
Тут и молитва святой мученице Екатерине, покровительнице Екатеринбурга, хотя на тот момент город назывался Свердловск, ни о каком Екатеринбурге и речи не шло.
Предлагаю молиться великомученице Екатерине, чтобы и область у нас переименовали. Я не хочу быть свердловчанкой — это пятно кровавое. Грех, ужас, человеконенавистничество сконцентрировалось в этой фамилии, этот человек олицетворяет собой то, от чего хотелось бы освободиться в XXI-м веке. Я думаю, может получиться, молились ведь люди в 1950-х годах святой Екатерине — не прошло и сорока лет, как город стал снова Екатеринбургом.
Духовное сопротивление женщин Урала
Я сначала отторгала праздник 8 марта, а сейчас думаю, что праздник надо оставить, только отменить его связь с Розой Люксембург и Кларой Цеткин, переместив акцент на роль женщин-христианок, просиявших в ХХ веке. Тогда всё встанет на свои места, тем более эти судьбы, подвиги имеют большое международное значение: весь мир должен узнать о наших исповедницах, мученицах. Не случайно ведь этот праздник был задуман для создания идеала новой женщины. Последними советскими идеалами были жёны декабристов и революционерки, с тех пор прошёл почти век, а новых образов в общественном сознании не появилось.
После работы в архивах я поняла, что наши списки канонизированных святых, в частности Екатеринбургской епархии, часто не соответствуют структуре той Церкви, которая была. В конце 1930-х годов практически все епископы, священники, монахи, активные миряне-мужчины были схвачены, посажены в тюрьмы, отправлены в ссылки. Женщин меньше преследовали — хотя в 1937-м уже и женщин начали преследовать наравне с мужчинами — но какое-то время репрессий было меньше: бабы, что с них взять.
Но выяснилось, что с наших уральских женщин, особенно если они — крепкие христианки, можно много чего «взять», потому что в какой-то момент такие простые, необразованные женщины, пожилые, домохозяйки оказались мужественными, стойкими в защите храмов, тогда, когда эти храмы разрушали.
Коммунисты любили закрывать храмы накануне Пасхи или Рождества — я видела несколько дел, когда священника арестовывали за два дня до Рождества, или храм закрывали за несколько дней до Пасхи. И женщины активно выходили, вели себя очень решительно. В материалах дел виден их героизм, это вдохновляет — я сейчас пишу книгу, посвящённую таким женщинам.
Анастасия Золотурина — «друг всех обездоленных»
Я часто рассказываю о подвиге Анастасии Леонтьевны Золотуриной. Само дело было заведено на епископа Рафаила (Гумилевского), но большая его часть посвящена монахиням и Золотуриной.
Она не была монахиней, хотя явила собой образец диакониссы. Этот вопрос обсуждался ещё на соборе 1917–18 годов, — возможность возвращения чина диаконисс, то есть женщин, занятых служением милосердия и благотворительности. Анастасия почти в одиночку сумела организовать целую благотворительную сеть, поддерживала громадное количество ссыльных и заключённых епископов, священников, семьи репрессированных, помогала пожилым, как она говорила: «Моя деятельность простирается на разных старушек».
Епископ Рафаил называл её «другом всех обездоленных».
Дело — протоколы допросов — хранится в Курганском архиве. Это 1933 год, время, когда следователь ещё что-то спрашивает. Поражает её достоинство, смелый дух, она разговаривает со следователем, считает нужным объяснить свою позицию: «После болезни тифом, после разочарования в жизни и потери жениха я стала жить для других, и смысл жизни нашла в жизни для Христа, о Котором я в Евангелии узнала и Которого полюбила всей душой. Следуя заповеди „нагого одеть, больного посетить, голодного накормить, в темнице посетить", на этот путь я встала 22-х лет, на протяжении этого времени и до сих пор я даю уроки и занимаюсь благотворительностью для всех, для кого придётся».
Анастасия была дочерью высокопоставленного чиновника, жила в Шадринске. Ей было около сорока лет, когда её арестовали. Она ходила по городу с корзинкой, по рынку, в ещё действующих храмах, где ей разрешали, ставила корзиночки, собирала одежду, еду, пожертвования. «Я, например, сама лично весь свой заработок, получаемый от уроков музыки, вкладывала целиком на дело благотворительности страдающим за дело Христово».
Ссыльные епископы, священники очень нуждались в поддержке, потому что по законам того времени им не разрешалось служить, поэтому никакого дохода они не могли иметь.
Её чувство призванности Христом сквозит в каждой строчке этого дела.
В 1929-м году выходит новая серия законов и постановлений, в том числе запрещающих церковную благотворительность. В деле она говорит: я одна, я сама, никакой организации у нас нет.
В следственных делах епископов, священников часто видно, как они пытаются защищаться, пытаются убедить следователей, что всё это ошибка, ничего такого, что им инкриминируется, они не делали, не говорили. А Золотурина совершенно не оправдывается, нет в ней никакой ненависти или противостояния — а в некоторых протоколах это чувствуется: советская власть — власть антихристова, с ней дел никаких не имел, не имею и иметь не буду. А она ни с кем не борется, она свидетельствует о своём опыте, своих основаниях, по Евангелию: «Будьте готовы любому дать ответ о своём уповании», — и она на место этого любого ставит следователя.
«Я, будучи христианкой, должна была помогать им (репрессированным) нести крест христианства, хотя бы в виде того, что я их материально поддерживаю. На этой почве я не пыталась создать широкий организованный круг на этом благотворительном поприще из близких мне людей, а лишь только своим показом, примером я пыталась привлечь внимание верующих на поприще благотворительности».
Она говорит: «Я обеспечивала регулярной материальной помощью епископа Сергия (Василькова), епископа Рафаила (Гумилевского), отбывавших здесь ссылку. Эта помощь вытекала у меня из моих прямых убеждений, выразившихся в том, что духовенство, получившее наказание от власти советской, несёт это наказание не ради совершённого ими преступления, а ради мучения за веру Христову, исходящего от власти, Бога не признающей, атеиствующей. Я, будучи христианкой, должна была им помочь».
Её слова очень важны, потому что власти требовали — и даже в Декларации митрополита Сергия 1927-го года это отражается — признать репрессированное духовенство как осуждённое за уголовную или политическую деятельность, по 58-й статье, за контрреволюцию, с использованием религиозных предрассудков верующих трудящихся.
Не просто накормить, но восстановить достоинство мучеников
Она считает материальную поддержку жизни и здоровья священнослужителей наименьшим делом. Большая часть следственного дела посвящена тому, как она пытается восстановить их достоинство. Это служение сложнее увидеть, и оно лишь в малой степени присутствует в нашей жизни и Церкви сегодня. Конечно, сейчас многие занимаются благотворительностью, добрыми делами, и это хорошо, но пример Анастасии Золотуриной говорит нам о том, что важнее отстоять достоинство человеческое. Она не просто служит несчастным людям, она восстанавливает их достоинство мучеников. Она следователю говорит: вы не просто Бога не признаёте, вы — гонители. Говорит не столько в качестве обвинения, сколько в качестве факта, чтобы все понимали, на каком месте кто находится. И если люди находятся на месте мучеников, ты мы должны к ним относиться так, как христиане относились к мученикам, делать соответствующие жизненные выводы.
Этот пример кажется простым, но это подлинно христианское женское служение. Это даже важнее женской сердечности. Она пострадала не столько за то, что кого-то кормила, а за то, что сумела сформировать в городе отношение к этим людям, как к страдальцам за Христа.
Из показаний обвиняемой Казанцевой: «Анастасия Золотурина старалась развить в нас чувство благотворительности к ссыльному, находящемуся в тюрьмах духовенству, доказывая, что все заключённые пастыри не совершили никакого преступления, а их власти мучают за то, что они являлись ревнивыми христианами, вели за собой народ. Что таких, несущих крест Христов, в России в тюрьмах и ссылках мучаются тысячи, и наша обязанность — помочь им всемерной поддержкой и вниманием, чтобы они знали и чувствовали, что они — не одни, а с ними — все христиане. А мы, монашествующие, как слуги Церкви, должны быть первыми, обращая и привлекая внимание других христиан, поэтому мы всесторонне помогали Золотуриной в этом деле».
К сожалению, не удалось проследить судьбу Золотуриной — я публиковала фотографии и выдержки из своей статьи, чтобы какие-то исследователи заметили. Единственное, что удалось выяснить, это то, что она окончила музыкальное училище в Томске. В этом же училище училась прославленная в лике святых томская подвижница Татьяна Гримблит, с очень похожей судьбой: они были ровесницы, Татьяна тоже в молодом возрасте становится на путь служения бедным, страждущим, тоже отказывается от личной жизни.
Нина Рогачёва: «Снимите портреты Ленина, а книги его киньте в огонь»
У нас в экспозиции есть обращение Нины Дмитриевны Рогачёвой, ревностной христианки, жительницы Пермского края. Она написала удивительное письмо в Пермский комитет Компартии. Время самое тёмное для страны и Церкви, и при этом загорались такие звёзды.
Мы сейчас часто ощущаем бессилие от невозможности повлиять на свою судьбу, судьбу страны, Церкви, а тут такая сила, вдохновение, пророческий дар, новые грани действия открываются. Всё вроде бы рушится, взрываются храмы, священники в тюрьмах, — кажется, что всё привычное, дающее жизнь, погибло, а она смело пишет:
Власть ответила предсказуемо: Нина Рогачёва была осуждена, заключена и погибла впоследствии. Она надеялась быть услышанной, может быть, не всеми, но хотя бы некоторыми.
Служение женского сердца
Нина Рогачёва предлагает выход из ситуации, пытается донести простую мысль: мы все — братья.
Это женское, материнское служение, которого сейчас, как мне кажется, очень не хватает. Тогда было такое, что женщины воспринимали всех как своих детей в своём сердце, которых нужно и увещевать, и журить — дети бывают разные. Не хватает сейчас женщин, которые переживали бы это всеобщее братство.
Она отправила письмо в Пермский комитет партии большевиков — не репрессивным органам, а тем людям, кто формировал идеологию. Не думаю, что это письмо — юродство, оно трезвое, образец миссионерской проповеди.
Это письмо очень важно сейчас, как обращение через дух примирения, не через забвение, а через большую ясность и понимание, в какой ситуации мы находимся. Нужно предложить нашим современникам, верующим и неверующим, этот христианский выход. Мы читаем это письмо и видим, что эта женщина знает путь, она не в тупике. Почему нам не стать такими? Что нам мешает по-матерински соединить в своём сердце разных людей, печалиться о них, заботиться о достоинстве других людей? Даже в страшные 30-е годы это было возможно.
Бабушки-исповедницы
Я пришла в Церковь в 92-м году, видела ещё тех бабушек, которые в советское время поддерживали храмы, а часто храмов-то и не было, были небольшие общинки старушек, которые собирались, молились, отмечали праздники. И в 90-х, когда появилась возможность, они стали собирать «двадцатки», открывать храмы, приглашать священников.
Помню долгие ночные разговоры, как они рассказывали о своей жизни, как они всё это хранили, как радовались, когда молодёжь пришла в Церковь. Это были крепкие старушки, которых на мякине не проведёшь.
У меня бабушка была очень верующая, по материнской линии даже были исповедники. Бабушка не работала на советскую власть, веру сохранила с молодости. Детям было сложнее это передать, но меня и крестили тайно, и в храм водили в детстве. Поэтому в детстве я получила представление, что есть Бог, Церковь, молитвы, верующие люди.
У бабушки были соседки, ещё более пожилые. Они и чай пили иначе — даже в этом производили особое впечатление. У этих старушек были терпимость, трезвость, сострадательность, желание помочь войти людям в церковь, им хотелось видеть молодёжь, детей, то есть будущее Церкви; любовь нескончаемая, конфеты, пирожки, советы… Было такое чувство, что в этой компании ты не пропадёшь.
У меня есть мечта — создать экспозицию, галерею судеб этих бабушек, которые сохранили для нас веру и Церковь в трудное советское время.
Вместо послесловия: Пирожки с Надеждой
(из фейсбука Оксаны Ивановой)
Когда у меня сильно буксует работа над магистерской «Церковные служения женщин-христианок на Урале в 1923—1938 гг. по материалам судебно-следственных дел», ищу дополнительные источники вдохновения.
Один из вариантов — посещение Надежды в богоспасаемом селе Гробовом (ныне Первомайском). Дед у нее был священником в вятских краях. Сведений о нем в семье почти не сохранилось, на родине мало кто о нем помнит, кроме разве того, что во время антицерковного террора всех пойманных священников и дьяконов закопали живьем, среди них был и ее дед. Отец был псаломщиком и погиб на войне до ее рождения. Она его никогда не видела. Вера в семье не сохранилась, выросли «как все». От деда и отца остался только крест, но его Надежда хранит благоговейно.
Дети выросли, муж умер, и потянуло ее в храм Божий, почему-то стало стыдно, что Богу не верует и в храм молиться не ходит. Кровь заговорила. Теперь у нее благодать, райское место. Домик 5×5 м, огород, телевизора нет, радио нет (чтобы суеты поменьше), храм рядом.
Очень уважает Надежда богословский труд, ни за что не заговорит, пока слышит стук по клавишам. Строго у нас с ней. Молитва по чину. Обед, ужин по расписанию. Кофе-паузы по договоренности. Я параграф заканчиваю, а она — пирожки, только после этого можем позволить себе поболтать, но уж от души и обо всем, но тоже в меру. Сильно меня эта атмосфера дисциплинирует. Надежда пирожков-то точно напечет, а вот у меня глава не всегда вырисовывается. Поэтому я свои «пирожки» тоже старательно «стряпаю», а то ведь спросит: «Ну что, Ксения, вышло у тебя чего?» Надо же будет ответить.
Ей-Богу, заседания кафедры не так опасаюсь, как этого вопрошания простой церковной старушки. Такое вот у нее церковное служение — бестолковых исследовательниц терпеть и вдохновлять.
Образование и Православие / |
||||
|
|
Всего голосов: 0 | |||
| Версия для печати | Просмотров: 1304 | |||
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
