Лиза Олескина. Переезд против человеческой природы

Обычно, когда дома престарелых расформировывают, мы узнаем о случившемся уже постфактум. А тут вышло так, что мы точно знали, какого числа будут перевозить бабушек и дедушек из маленького сельского дома, куда мы ездили.

Мы решили, что переезд — всегда стресс, и если мы будем рядом, то точно лишними не будем, а заодно уж очень любопытно было посмотреть изнутри — как происходит оно, это расформирование…
Мы с Мариной и чудесным Александром приехали в наш домик накануне вечером, перед переездом. Бабушки и дедушки ждали нас уже с утра, мы попели с ними песни, поболтали с персоналом — и вроде все обычно, но чувствовалось жуткое напряжение — как перед скорым цунами или потопом… А потом слышно было в палатах, как бабушки пытаются увязать по мешкам свое нехитрое имущество, как что-то где-то все время разбивается, падает, просыпается…

А еще , когда мы пели, и бабушки вроде вполне веселились, то и дело все сыпали фразами: «Сегодня же наш последний вечер, отчего бы и не сплясать» или «Сегодня наша последняя ночь — все равно спать не будем ложиться»…

Я искала свою давнюю подругу, бабушку Глафиру, которая шила половички, и подарили мне прицельно такой половичок – «как выйдешь замуж, постели у порога». Замуж я вышла, а половичок где-то затерялся, только память осталась…

Оказалось, Глафира Николаевна наотрез отказалась переезжать из родных мест, где так близко ее деревня, где живет ее сын и погост, где муж. Бабушка Глафира ушла жить к этому самому сыну в соседнюю деревню, а сын, увы, пьющий и за мамой вряд ли будет ухаживать.

Мы пошли искать нашу Глафиру.

Солнце еще только вставало, и заброшенная почти полностью деревня производила какое-то жуткое, почти ирреальное впечатление…

Очень долго мы не могли найти дом, где бы кто-то жил, наконец нашли соседа Глафиры, кто и указал нам нужный дом.

Бабушка и раньше плохо слышала и плохо видела, а тут и совсем почти оглохла — очень долго стучали… Когда она, наконец, нам открыла, долго не могла понять, кто мы, а потом поняла и так уж обрадовалась! Сказала, что живет неплохо, а когда совсем плохо, то ничего — «Бог терпел и нам велел». На все наши уговоры пойти в дом престарелых отвечала, что тут родилась и тут и помирать будет, и теперь самое большое ее желание — чтобы на этом именно погосте и схоронили, а пока потерпит. Мы принесли ей каких-то печенюшек и плюшевого бегемота, который у нас случайно оказался с собой…

А тем временем в доме престарелых уже начался переезд…

Когда мы пришли, было еще затишье — только медсестры ходили с белыми каменными лицами и все-все молчали. Бабушки смахивали слезы, деды отводили глаза. И тут вдруг какая-то санитарка не выдержала и заревела в голос, и пошло… Мы пытались говорить что-то жизнеутверждающие, но слабо выходило. Потом пришел автобус, в который надо было садиться, и всех повели на улицу — кого под руки, кого на коляске, кого чуть ли не волоком, и все вокруг рыдало…

Удивительное было ощущение — как будто мы какие-то невольные свидетели величайшей трагедии века, и читаем не в учебнике, а видим, как она разворачивается на наших глазах… Как будто вот-вот что-то произойдет, что-то невозвратимое и страшное, и ты видишь все это — и ничего не можешь сделать, только запоминаешь все до мельчайших деталей…

Переезд в пожилом возрасте — огромный стресс, переезд из маленького сельского домика в городской огромный дом — трагедия для каждого из них, а для медперсонала — это кусок их жизни, их каждодневного быта. Кроме того, теперь ближайшая работа — за 100 километров, а значит, почти для всех невозможна, другой работы на селе им не найти.

Особенно грустно думать про слепого дедушку, который активнее всех пел и подпевал нам. Мы несказанно удивились, когда обнаружили, что он живет в палате… с тремя бабушками!:) Оказалось, он пытался жить с дедами, и совсем ему там было плохо — и добрая директриса, закрыв глаза на разность в их природе, поселила дедушку Витю к трем бабушкам!:) Слепому дедушке Вите 83 года, он не ходит, но и не лежит — а все время улыбается и поет песни, которые радуют его соседок. Нам он так и сказал: «У меня три невесты, одна ложку подаст, другая одеялко поправит, третья за руку возьмет» — и пел он, правда, как канарейка, почти все время, и на каждое слово у него была присказка или прибаутка.

Утром, когда бабушки заплакали, дедушка Витя единственный не унывал, а с гордо поднятой головой запел «Врагу не сдаёёёётся наш гордый Варяг!» Не трудно догадаться, что дедушка этот был любимчиком и персонала, и всех бабушек.

И вот директриса, печалясь о его судьбе в новом большом доме, попросила только одно -поселить дядю Витю, ввиду исключения, не с мужчинами, а в палату с теми же бабушками, с которыми он тут жил припеваючи…

Увы, большие дома — совсем другие учреждения, нежели маленькие сельские, семейного типа. Дедушку нашего поселили сначала на четвертый, а потом и на третий этаж второго корпуса лежачего отделения, в палату с очень непростыми мужчинами, в уголок. Дедушка не глупый и быстро смекнул, что тут все по-другому, и перестал улыбаться. И замолчал — как канарейка, когда на клетку набросили ткань. И слег — и на все наши уговоры что-то спеть отказывается: «Прошло теперь время песен». И правда прошло.

Что этот один дедушка? В больших домах на 500 и более человек отделения «милосердия» (то есть отделения для лежачих старичков) — всегда такие: бесконечные коридоры, палаты по обе стороны, везде кто-то лежит, усталые санитарки пытаются успеть одновременно накормить, перестелить и помыть десятки человек, и грустно-грустно…

Господи, как нам докричаться, что большие дома — это неправильно, невозможно, что это против человеческой природы, что в лежачих отделениях, рассчитанных на 100, 200, 300 человек, личность стирается, все превращается в конвейер, что бабушкам и дедушкам нужен прежде всего хороший уход и доброе, человеческое отношение — и это важнее новых технологий и супер-современной техники…